Золото Хравна

— С ним какая-то беда? Что это были за люди?

— Нельзя доверять целиком тому, что явилось тебе. Все эти видения — лишь отраженье твоих чувств. Будь он мертв, ты бы увидела его мертвым, но этого не было. Возможно, виденье достоверно, возможно, нет. Может, ты видела прошлое, а может, будущее. Это лишь чувства, не более. Те силы, что вызвала я своим пеньем, никогда не обманывают, но наше воображение строит вокруг то, что нам вздумается, и иногда наша память подсказывает нам не то. Но смерть не умеет лгать. Отец твой жив.

— Я ничего не понимаю! — сказала Вильгельмина с отчаянием.

— А и не надобно тебе ничего понимать. Лучше бы тебе, девочка, не ходить домой, а остаться у меня. Чую я зло, а как избыть его — не знаю.

— Не могу, бабушка. Как же там Оддню и Кальв вторую ночь без меня? Не волнуйся, сегодня Торлейв переедет к нам на Еловый Остров.

Торлейв решительно поднялся со скамьи.

— Тетушка Йорейд, нам с Вильгельминой пора в обратный путь. Темнеет рано, нам надо засветло оказаться на хуторе. Не хотелось бы разделить судьбу Клюппа.

— Ах да, волки, — усмехнулась старуха. — Волки, варги, оборотни. Этот морок не про нас, это пусть Финнбьёрн Черный Посох надеется убить варульва серебряным болтом из самострела с помощью сейда. Запомни мои слова, Торлейв, сын Хольгера: эти, как ты говоришь, сказки — совсем о другом. Финнбьёрн Черный Посох и то плохо понимает, с чем он имеет дело, а вам к этому и близко подходить не след. Хочешь скорее увести ее от меня, чтобы я, дура старая, не морочила ей голову своими бреднями? Да, может, ты и прав, сын Хольгера. Может, ты и прав. Держитесь друг друга. Вильгельмина, внученька, выйди-ка на двор, мы с сыном Хольгера сейчас догоним тебя. И ночь ли, день ли, нынче не стоит опасаться варга, нынче бойтесь человека. Голод у него волчий, ненасытный, но жестокость у него — человечья. Его бойтесь и при луне, и среди ясна дня, как говорит песня.

Вильгельмина кивнула и пошла в сени. Она так устала, что даже бояться у нее уже не было сил.

— Зачем вы так напугали Вильгельмину, тетушка Йорейд? — спросил Торлейв.

Йорейд посмотрела на него снизу вверх.

— Ты славный мальчик, Торлейв, сын Хольгера. Оба вы добрые дети, и ты, и она. Не оставляй ее. Для нее наступают трудные времена.

— Я не оставлю ее, можете быть уверены.

— Монахи из Нидароса неплохо научили тебя уму-разуму, — невесело усмехнулась старуха. — Одному только научить тебя они не сумели. И где же им тебя научить, коли они и сами не умеют?

— Сегодня вы говорите загадками.

— Приходи ко мне, когда наступят лучшие времена. Летом. Я сварю светлого пива: оно очищает разум. Я начертаю старший футарк на камнях, и разложу их пред тобою на песке, и научу тебя, чем «naudir», нужда, отличается от «winju», счастья[75]. Это понимать всякому резчику на пользу. Помнишь исландца Эгиля, сына Лысого Грима? Не умей он резать руны и не знай тайного их смысла — что стоило бы его мастерство скальда, когда враг его Бард велел подать Эгилю рог с ядом?

— Эгиль вырезал руны на роге, рассек себе ладонь ножом и окрасил их своею кровью, — сказал Торлейв. — Виса, сказанная им, привела в действие силу рун, и рог разлетелся на куски. Так говорят люди.



Торлейв уже наклонился, чтобы, выходя, не удариться головой о низкую притолоку, но внезапно выпрямился:

— Тетушка Йорейд, почему не расскажете нам с Вильгельминой всё, что знаете?

— Я знаю не больше того, что знаю, — отозвалась старуха. — Неужели ты думаешь, что я не сделала бы всё, что в моих силах, чтобы уберечь мою девочку от несчастья? Не ведаю, что ты думаешь обо мне, Торлейв, сын Хольгера; люди всякое про меня говорят. Я и впрямь имею некие знания… сверх тех, что даны людям из Городища. Но ежели мне и открывается что-то, чего не видите вы, то, поверь, это не то, что сага, где одно слово следует за другим и все они вместе складываются в повесть. Если ты возьмешь лист пергамена, исписанный сверху донизу, и, не читая, ножом изрежешь его в клочья, а после изымешь несколько обрывков, ты не поймешь всей саги; но отдельные слова и руны будут тебе ясны. Возможно ли по ним угадать общий смысл? Иногда — да, иногда — нет. Так же и то, что дано мне увидеть в будущем и в прошлом. Если слепец пощупает лишь волчий хвост, сможет ли он описать уши зверя? Я могу лишь с уверенностью сказать, что со Стурлой не всё ладно; но он жив… пока еще жив, раз Вильгельмина не увидела его мертвым.

— Нам надо идти, чтобы успеть засветло, не то, боюсь, нам придется самим убедиться в том, что у волка, кроме хвоста и ушей, есть зубы, — сказал Торлейв.

— Да хранит вас Господь, дети, я же стану петь за вас. Волков не бойтесь: от этого-то зла есть кому вас защитить.



На дворе Торлейв глубоко вдохнул холодный воздух. Интересно, что бы сказал брат Мойзес? Когда-то он так бережно разворачивал перед Торлейвом истлевшие пергамены, приносил деревянные таблички, на которых едва проступали очертанья рун. Где кончается простое знание, и где тот миг, когда оно врастает в тайное, запретное? «Деды считали колдовством любую поэзию, и, возможно, они были правы», — так говорил брат Мойзес; он, знавший наизусть множество стихов, сказов, песен, поэм, баллад. Что бы теперь сказали вы, отче?





Глава 4





Дорога домой казалась бесконечной. Они бежали вперед, скользя с пологих откосов, Вильгельмина привычно правила путь своих маленьких лыж. Торлейв старался держаться с нею рядом; иногда он касался ее руки — тогда Вильгельмина поднимала усталые глаза и невесело улыбалась.

Небо над головой было ясным, облака ушли далеко на юг. В воздухе, еще задолго до сумерек, появилась твердая, колючая свежесть. Снег жестко засвистел под лыжами, запел на поворотах; он уже не был так пушист и нежен, как утром.

— Подмораживает, — сказал Торлейв, когда с вершины холма они увидели березовую рощу и колеи санного тракта.

— Будет холодная ночь, — отозвалась Вильгельмина. Это были первые слова, произнесенные ими с тех пор, как они покинули дом Йорейд.

Они выехали на тракт и понеслись по нему рука об руку. — Как ты думаешь, что это было — то, что ты видела? — спросил на бегу Торлейв.

— Не знаю. Я слыхала, что бабушка умеет ворожить, но я никогда не видела, как она это делает.

— Ты полагаешь, это всё правда?


— Ох, Торве, не знаю!

— Я не верю, что со Стурлой что-то случилось, — решительно сказал Торлейв. — Я, конечно, люблю Йорейд, но — ты не обижайся — в ее годы у стариков с памятью бывает и хуже. Стурла просто задержался в Нидаросе. Скоро он вернется, и все твои страхи рассеются.

— А что же тогда я видела?

— Ты волнуешься за него, и эти разговоры о варгах тебя расстроили. Ты уснула под пение Йорейд, и тебе привиделся сон.

— Возможно, но тогда это был очень странный сон. Сначала мне привиделся какой-то фьорд, высокий обрывистый берег. Я могу поклясться, что никогда не видала его прежде. Потом — еловый лес, там была скала, похожая на ётуна: казалось, протяну руку — и смогу коснуться этих холодных, иссеченных ветром камней. Потом я увидела тебя. Ты шел на лыжах, была ночь, какое-то странное место, башня, ельник. Поблизости тоже было море — я это чувствовала, хоть и не видела его. Я вспомнила, что должна думать об отце, и сосредоточилась, и в этот момент увидела изгиб дороги. Это была Дорога Конунгов в том месте, где она сворачивает к самому Нидаросу. Там шла битва. Отец оборонялся от нескольких человек, сверкали мечи, осенняя грязь на дороге была перемешана с кровью. Они выбили меч из руки Стурлы, схватили и связали его. Я не знаю, кто они такие, я не видела их лиц.

— Ты просто разволновалась! — с болью глядя в ее испуганное лицо, произнес Торлейв.

Обогнав его на спуске, Вильгельмина развернулась поперек лыжни — так резко, что Торлейв едва успел затормозить, чтобы не сбить ее с ног.

— Торве! — вскричала она. — Не разговаривай со мной так, точно я ребенок или точно я больна!

— Ну что ты, Рагнар Кожаные Штаны, — проговорил Торлейв. Переведя дыхание, он вернулся на лыжню. — Какой же ты ребенок? Ты великий воин, викинг и берсерк[76].

Вильгельмина, как ни была огорчена, подняла глаза на Торлейва и, встретившись с его улыбкой, невесело рассмеялась в ответ.

— Прости, — сказала она, и они помчались дальше.



Вечерело, морозные сумерки постепенно заполняли заснеженный лес. Становилось всё холоднее. Тени деревьев понемногу скрадывались синевой наступающей ночи, и в потемневшем небе заполыхал над горами яркий колючий Аурвандиль[77].

Впереди в пологой ложбине за холмом зачернели дома и ограды усадеб.

— Пока мы доедем до Острова, станет совсем темно, — сказал Торлейв. — Может, тебе лучше еще раз переночевать у тетки Агнед?

— Оддню сойдет с ума от волнения, — покачала головой Вильгельмина. — Сегодня праздник, и у Фриды нет особых дел. Если она приходила к нам поболтать, как она частенько делает, Оддню уж точно всё знает про Клюппа. И теперь они с Кальвом места себе не находят.

— Хорошо. — Торлейв прибавил ходу. — Я только заеду в «Лось», возьму факел и Задиру. Это не займет много времени.

— Ох, — сказала Вильгельмина. — Ты, кажется, собираешься защищать меня всерьез?

Задирой звали полутораручный меч, принадлежавший Хольгеру, отцу Торлейва: когда-то Хольгер сам купил его у оружейника в Бергене[78] и очень им дорожил. Задира был не из тех новых длинных мечей, что носили королевские дружинники в столице, и не считался особо ценным оружием. Хольгер говаривал, что Задира обладает довольно вздорным характером — за то и получил свое имя. Меч ни разу не подвел хозяина: это было добротное, надежное, мастерски выкованное оружие с хорошо сбалансированным клинком и широким долом[79]. Простая обмотанная кожей рукоять его, потертая еще отцовской ладонью, удобно ложилась в пальцы Торлейва, и меч точно срастался с рукою.

Стурла, знавший в оружии толк, говорил, что Задира, скорее всего, вывезен из Италии. Отличный меч доброй стали, хоть и без внешних украшений. Лишь на круглом навершии да на крестовине с загнутыми книзу дужками просматривался простой узор из черненых перекрещивающихся линий.

Торлейв знал, что отец заботился об этом мече, и считал его не простым оружием. Конечно, на первый взгляд, Задира сильно проигрывал рядом с мечом самого Стурлы, сверкающим сталью двойного дола и позолотой рукояти, — Надеждой Путника. Но Стурла и сам не раз говорил, что позолота — это не главное.



Они спустились с холма и бежали теперь меж усадеб. Запахло дымом, собаки встретили их лаем из-под плетней. Промелькнули изгороди, заснеженные крыши — несколько запоздавших прохожих с удивлением проводили взглядами лыжников, летевших по дороге сквозь сумерки.

Перед «Красным Лосем» толпились люди, горели фонари и факелы, бросая огненные отблески на сугробы, на лица, на плащи и капюшоны. Торлейв вспомнил, что в этот вечер в «Красном Лосе» должны были собраться охотники. Ему не слишком хотелось видеть Гудрика и еще менее — Бьярни, сына Грима.

Тени колыхались на снегу, голоса звучали возбужденно. Там была и Агнед — Торлейв издали узнал ее плотную фигуру, закутанную в подбитый мехом плащ. Она также увидела Торлейва и Вильгельмину и побежала навстречу — и Торлейв еще издали понял, что опять стряслась какая-то беда.

— Торлейв! — закричала она. — Вильгельмина, девочка моя! Крепись! Большое несчастье постигло тебя, очень большое!

— Отец?! — задохнувшись от страха, вскричала Вильгельмина.

— Бьярни, сын Грима, и с ним другие люди барона нашли в лесу останки Стурлы Купца и Кольбейна, — упавшим голосом быстро произнесла Агнед и вдруг порывисто и крепко обняла ее.

— Волки? — хрипло спросил Торлейв, не узнав своего голоса.

— Да.

— Нет! — сказала Вильгельмина, отстранившись от нее. — Нет, я не верю. Этого не могло быть. Они ошиблись! Стурла жив!

Торлейв молча взял ее за рукавицу — он не знал, что сказать. Толпившиеся перед «Красным Лосем» уже увидели их и расступились, пропустив вперед Бьярни, сына Грима. Он вышел навстречу Вильгельмине и развел руками.

— Мне жаль, дочь Стурлы, но это правда, — вздохнул он. — Прямо от сюсломана мы пошли посмотреть места для волчьих ям. И сразу же нашли два мертвых тела. Они лежали неподалеку от той тропы, что сворачивает к Дороге Конунгов. Очевидно, твой отец и Кольбейн хотели сократить путь, поехали напрямик через лес, тут на них и напали волки. Мертвецы пролежали в снегу не меньше недели; сама понимаешь, что от них осталось… Однако мы узнали ольпу твоего отца и плащ Кольбейна. И перстень Стурлы — вот что нас окончательно уверило! Да, это твой отец!

— Где они? — строго спросила Вильгельмина.

— В часовне у Святого Халварда. Хотя я бы не советовал тебе ходить туда. Это зрелище не для женщины.

— Я иду! — решительно сказала Вильгельмина. Взгляд ее светлых глаз сверкнул огнем факела, горевшего в руке у Бьярни. — Если это ошибка — я сразу пойму. Если и правда Стурла — я хочу увидеть его и попрощаться с ним. Неужели побоюсь я праха моего собственного отца? Чего бы стоила моя любовь к живому отцу, если я стану страшиться его мертвого?

Вильгельмина, оттолкнувшись, быстро побежала по санному тракту туда, где за околицей возвышался холм, увенчанный островерхим силуэтом церкви Святого Халварда. Все, кто был в этот вечер у «Красного Лося», и все, кто уже видел погибших, потянулись следом за Вильгельминой — кто из сочувствия, кто из любопытства. Будь его воля, Торлейв разогнал бы всю эту толпу.

У входа в церковную усадьбу Вильгельмина вдруг повернула к Торлейву бледное лицо и попросила: