Знак Истинного Пути
Часть 7 из 10 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Никого. Показалось. Девушка облегченно вздохнула, но решила зайти подальше в лес, куда наверняка никто из ее спутников не сунется. После долгих поисков она нашла наконец достаточно укромное место. «Пора перестать быть такой стыдливой, – сказала девушка самой себе, застегивая молнию на джинсах, – который день идем, а я по-прежнему за два километра бегаю по любой нужде». Она засмеялась сама над собой и огляделась. Позади нее была небольшая полянка, заросшая густой, ровной зеленой травой, из которой торчали высокие сиреневые цветы. Девушка наклонилась над одним из них, но лепестки цветка были почти сомкнуты и запаха не ощущалось. Она попыталась сорвать его, но стебель оказался неожиданно прочным и не хотел поддаваться. Тогда она потянула сильнее… и не сразу поняла, что произошло. Вместе со стеблем сдвинулась трава. Девушка нахмурилась, потянула еще раз, и большой пласт травы, на краю которого рос цветок, отошел от земли, открывая то, что было под ним. Земля, сплетение корней, что-то белое…
Девушка склонилась над тем, что лежало в земле, не понимая, как это могло здесь очутиться. Как может под травой быть маска, да еще такая… Внезапно она поняла. В первую секунду она пристыла к земле, а во вторую одним прыжком отскочила от того невозможного, что лежало перед ней. Из желудка поднялась отвратительная волна и выплеснулась на кусты. Девушка вытерла рот дрожащей рукой, постояла и медленно подошла к «маске».
Стараясь не притрагиваться к земле, осторожно потянула на себя травяное одеяло, и оно подалось, постепенно открывая лежащее под ним тело. У девушки подкосились ноги, и она опустилась на колени рядом с белым лицом женщины, которая просила запомнить, что ее зовут Верой. На лице была земля и травинки, но оно было спокойным, только чуть удивленным. Девушке показалось, что одна щека дернулась, и она чуть было не закричала, но тут увидела, что вокруг щек, и губ, и носа, и рта копошатся маленькие букашки и муравьи. Она издала негромкий звук, как будто ей не хватало воздуха, и начала быстро, очень быстро закрывать травой и тело, и лицо, и волосы. Ей показалось, что трава легла неровно, и тогда она отломила ветку, поправила ею траву.
Когда она вышла из леса десять минут спустя, у костра никого не было. Все спали. Девушка села на подстилку, бессмысленно глядя на тлеющие огоньки в золе и повторяя про себя: «Вера. Запомни, меня зовут Вера».
Глава 4
Раздражение. Вот самое точное слово для обозначения того состояния, к которому постепенно переходила Наташа от своей первоначальной растерянности. В конце концов, кем бы она ни была раньше, сейчас она – жена Эдуарда Гольца. При регистрации брака Наташа взяла его фамилию вместо прежней, Зинчук, и ей очень нравилось, как это звучит: Наталья Гольц. Конечно, несколько портило «мелодию» простецкое отчество Ивановна, но не всем же быть Генриховнами.
Поскольку сама Наташа сейчас не зарабатывала, Эдик предложил вполне разумный, с его точки зрения, вариант: половину того, что зарабатывает, он отдает ей. Расходы на обучение Тимоши несет Эдик, так же как и все расходы по содержанию дома. Наташе такое распределение не понравилось – получалось, что сам Эдик остается ни с чем. Но он объяснил: помимо доходов из банка у него есть еще кой-какие средства, приносящие выгоду. Акции, например. И наследство, оставшееся от бабушки и до сих пор хранившееся в неприкосновенности. Так что за его финансовое благополучие Наташа может не беспокоиться.
Так и получилось, что весьма значительную сумму она могла теперь почти полностью тратить на себя. Осознав это, Наташа записалась в салон красоты и, выйдя оттуда, решила, что теперь будет за собой ухаживать, раз появилась такая возможность. Она купила несколько вещей, которые ей нравились, но от «недельного шопинга», как выразился Эдик, отказалась – ей было немного стыдно тратить столько денег на одежду. Послала приличную сумму родителям, а остальное отложила «на черный день».
Теперь она одевалась дома так же, как все остальные члены семьи, – в одежду, в которой можно было бы встречать гостей или ходить на работу, если бы она работала. Юбки, тонкие джемпера, обязательные туфли. Легкий макияж, уложенные волосы. Ей уже не казалось странным, что можно весь день, как Игорь Сергеевич, просидеть в кресле, почитывая Бальзака, но для Наташи это было скучно. Эдик обещал, что в августе они поедут на море, и она с нетерпением ждала лета, а пока занималась собой. А что, хорошее выражение, ведь раньше-то она занималась только другими.
Но никто в доме, кроме Эдика, не оценил произошедших с ней изменений! Вот то, что вызывало у Наташи вполне закономерное раздражение, которое она всячески старалась скрывать. Однако не всегда получалось. Особенно выводили ее из себя надменные манеры рыжеволосой Аллы Дмитриевны.
Как-то раз, заметив Тима, копошащегося около дивана, Алла Дмитриевна обратилась к Наташе:
– Будьте добры, уберите ребенка с ковра. Он имеет большую ценность в глазах Евгении Генриховны.
«Имеет большую ценность… в глазах…» – передразнила про себя Наташа странную, какую-то книжную фразу госпожи Бобровой, а вслух заметила:
– Вы думаете, ребенок может его испортить?
– Ну, не знаю, – брезгливо повела плечами Алла Дмитриевна. – Вдруг описается, или его стошнит, или еще что-нибудь подобное… Вам лучше знать своего сына.
От этой брезгливости, от интонации, как будто речь шла о противном насекомом, Наташу охватило бешенство. Но она сдержалась.
– Мой ребенок, – с еле сдерживаемой ненавистью сказала она, глядя в холодные зеленые глаза, – писает и какает исключительно в отведенном для этого месте, причем с полутора лет. А стошнить его может…
«Стоп!» – сказал внутренний голос. «Не сметь!» – прикрикнул внутренний голос. «Закончи фразу иначе!» – рявкнул внутренний голос. Но было поздно.
– Исключительно от вас, – закончила фразу Наташа, не слушая его разумных советов. И присела рядом с Тимкой собирать пирамиду из кубиков.
– Вы дурно воспитаны, моя дорогая, – раздался спустя некоторое время спокойный, высокомерный голос. – Будем надеяться, это ненадолго.
Что хотела сказать последней фразой Алла Дмитриевна, Наташа не знала и не хотела знать. Но теперь, после неприятного инцидента, присутствие Аллы Дмитриевны в комнате заставляло Наташу слегка поеживаться, как если бы в ней была открыта форточка.
А вот от подруги Аллы Дмитриевны, проводившей в особняке Гольц много времени, становилось жарко. Наташа так до конца и не уяснила себе статус Елены Семеновны, которая чувствовала себя здесь, по всей видимости, очень свободно, но всегда старалась исчезнуть до прихода Евгении Генриховны. Полная блондинка с короткой стильной стрижкой, она была представлена Наташе Игорем Сергеевичем как подруга семьи. Со временем стало ясно, что под семьей имеются в виду исключительно Бобровы – со всеми остальными, включая Эдика, Елена Семеновна почти не общалась. Как-то раз, проходя мимо комнаты младшего братца, как Наташа называла про себя Игоря Сергеевича, она услышала приглушенный женский смех. Все бы ничего – подумаешь, женщина смеется в доме! – но смех произвел на Наташу впечатление чего-то… несколько ненормального, что ли. Она и самой себе не могла толком объяснить, что именно не понравилось в том смехе. Истерический он был, неправильный. И самое главное – смеялись две женщины, а не одна.
Жарко же Наташе от присутствия милейшей, чуть колыхающейся на ходу, как медуза, Елены Семеновны становилось по следующей причине. Месяц назад, случайно заглянув после обеда в гостиную, Наташа наткнулась на нее и на Игоря Сергеевича. Младший братец представил их друг другу и тут же вышел, вспомнив про какие-то дела. Женщины остались одни.
– Наслышана, наслышана о вас, – склонив голову набок, приветливо сказала Елена Семеновна. – Значит, вы – новая пассия нашего дорогого Эдика.
– Вас неверно информировали. Я не новая пассия, а его жена, – так же приветливо отозвалась Наташа.
Елена Семеновна замолчала и спокойно, если не сказать бесцеремонно, стала рассматривать Наташу. Небольшие голубые ее глаза изучили лицо, обежали фигуру… и вот тут-то Наташа ощутила то самое стеснение, которое всегда появлялось у нее и после, когда она сталкивалась с подругой Бобровых. Елена Семеновна неожиданно легко встала с кресла, подошла к Наташе вплотную и остановилась, не говоря ни слова. На лице ее по-прежнему играла легкая улыбка. Наташа почувствовала себя очень глупо и не нашла ничего лучше, как спросить:
– А вам этот дом нравится?
– Нравится, – после небольшой паузы протянула Елена Семеновна. – Мне и то, что в доме, очень нравится. Вот, например, вы мне нравитесь.
Обычная фраза, которую Наташа от любого другого человека восприняла бы как искреннее изъявление симпатии, в устах Елены Семеновны звучала несколько двусмысленно и как-то… неприятно. Словно на самом деле про себя она говорила совсем другое.
– Спасибо, – ответила Наташа, собираясь уходить. – Всего доброго, мне уже пора…
– Куда вы собрались так рано, Наташа? – удивилась Елена Семеновна, словно невзначай взяв Наташу за руку.
Прикосновение ее пальцев оказалось неожиданно горячим, так что Наташа даже вздрогнула.
– Э-э, милочка, да вы никак меня боитесь! – расхохоталась женщина. – Ну что вы, я вовсе не страшная. Вы в этом скоро убедитесь. Вот, посмотрите-ка на меня.
Она приблизила к Наташе свое лицо, и той внезапно стало не по себе.
– Простите, мне нужно идти. – Наташа силой вырвала руку из цепких полных пальчиков и почти бегом выскочила из гостиной. Вслед ей донесся негромкий довольный смех.
– Эдик, кто такая Елена Семеновна? – спросила вечером Наташа после того, как уложила Тимку.
– Елена Семеновна? А, Петровская… Она школьная подруга Аллы. Или институтская, точно не помню. А что, ты с ней уже успела познакомиться?
– Да, успела, – пробормотала Наташа. – Она какая-то странная, знаешь…
– Типичная лесбиянка, по-моему. Надеюсь, она к тебе не приставала? – улыбнулся Эдик. – Вообще-то милая женщина, улыбчивая такая. Да бог с ней, расскажи, как у вас с Тимом день прошел.
Рассказывая о пустяках, накопленных за день, Наташа не могла отделаться от ощущения, что с Еленой Семеновной что-то не в порядке. И дело было не только в том, что, по выражению Эдика, она была «типичной лесбиянкой». О последнем-то Наташа начала догадываться и сама. Было еще что-то, что-то другое… Какая-то мысль на секунду промелькнула у нее, но тут же исчезла. «Действительно, бог с ней», – подумала тогда Наташа и выкинула Елену Семеновну из головы.
Игорь Сергеевич сидел, по своему обыкновению, в гостиной, когда в дверях появилась Илона.
– Здрасьте! – поздоровалась она. – А я тут сейчас убираться буду, так что попрошу, Игорь Сергеевич, перейти в другое место.
– Илона, – промурлыкал Бобров, – ну зачем же так официально? Я ведь просил называть меня Игорем. Ты сегодня просто сногсшибательна.
Он встал, подошел к девушке, протиравшей подоконник. Рука его невзначай скользнула по тонкой талии, спустилась ниже… Илона глянула из-под длинных опущенных ресниц и, слегка улыбнувшись, отвела руку Боброва.
– Ну что ты, что ты, красавица моя, – зашептал ей в ухо Игорь Сергеевич, – мы же с тобой договаривались… ты же сама обещала… Ну Илона!
– Вы, Игорь Сергеевич, что-то путаете, – усмехнулась девушка, отстраняясь. – Что я вам такое обещала? Или, может, мы с вами договор подписывали?
– Ну как же, Илона… – начал было Бобров, и тут лицо его изменилось. Обернувшись в ту сторону, куда он смотрел, Илона увидела стоящую в дверях Аллу Дмитриевну.
– Здравствуйте, Алла Дмитриевна, – улыбнулась она, взяла с подоконника тряпку и стала небрежно водить ею по раме.
Не ответив, та прошла мимо девушки, остановилась напротив мужа и пристально посмотрела на него.
– Аллочка, а ты что сегодня так рано? – удивился Бобров, пытаясь обнять ее и увести из комнаты. Алла Дмитриевна стояла неподвижно. – Да что ты молчишь? Случилось что-нибудь?
– Случилось? – Тонкий накрашенный рот искривился, и лицо Аллы Дмитриевны приобрело настолько неприятное выражение, что Игорю Сергеевичу, как обычно в подобных случаях, стало очень и очень не по себе. – Ничего не случилось. Сделай мне массаж, я устала, – повелительно бросила она и направилась к выходу.
Бобров нашкодившей собачонкой потрусил за ней, даже не посмотрев на Илону.
Оставшись одна, девушка походила по комнате, рассеянно протирая то шкаф, то полки, полила цветы и остановилась около окна.
– Скучаем? – раздался сзади вкрадчивый голос.
Илона рассмеялась.
– Что нас так насмешило, дорогая моя кудесница тряпки и веника? – Мальчик Жора неслышно подошел сзади и обнял ее.
– Да вы, кобели, – огрызнулась Илона, освобождаясь. – Проходу не даете.
– Кто ж виноват, дорогая моя, что ты у нас такая сексуальная! Просто пройти мимо тебя невозможно.
– А ты и не ходи, сиди в хозяйкиной комнате и делом занимайся.
– А я уже позанимался одним делом, теперь хочу позаниматься другим…
– Жора, иди к черту, я сказала! Не хочу я сейчас!
– Да что на тебя нашло? – разозленный Жора отошел от девушки и плюхнулся на диван. – Пыли, что ли, много скопилось? Или тебя престарелый козлик достал?
Илона огляделась вокруг и покрутила пальцем у виска.
– Ты че, с ума сошел, что ли? – негромко сказала она. – А если тебя услышит кто и хозяйке скажет? Придется ведь другое место искать.
– Вот уж, лапушка моя, не твоя забота. Еще вопрос, кому мадам больше поверит: мне или злобным клеветникам.
Илона нахмурилась, потом на лице ее отразилась какая-то мысль. Она усмехнулась.
– Что, орел, оприходовал хозяйку, что ли? – тихо спросила она, подходя к Жоре, вольготно раскинувшемуся на диване, вплотную. Тот заерзал и отодвинулся. – Ну, говори уж.
– Чего тебе говорить? Я тебе уже все сказал и повторять не буду, – так же тихо отозвался тот. – И вообще, если ты не настроена сегодня, то занимайся своей уборкой.
Он встал и пошел к дверям, но на полпути обернулся и заметил, как бы между прочим:
– Да, кстати, будь так любезна, протри в кабинете пол. Я там сок разлил.
Илона дернулась, словно от пощечины, хотела что-то ответить, но Мальчик Жора уже вышел из гостиной. В воздухе остался запах туалетной воды «Фаренгейт», и Илона вспомнила флакон из-под нее – с темно-красной, почти багровой полосой.
Девушка склонилась над тем, что лежало в земле, не понимая, как это могло здесь очутиться. Как может под травой быть маска, да еще такая… Внезапно она поняла. В первую секунду она пристыла к земле, а во вторую одним прыжком отскочила от того невозможного, что лежало перед ней. Из желудка поднялась отвратительная волна и выплеснулась на кусты. Девушка вытерла рот дрожащей рукой, постояла и медленно подошла к «маске».
Стараясь не притрагиваться к земле, осторожно потянула на себя травяное одеяло, и оно подалось, постепенно открывая лежащее под ним тело. У девушки подкосились ноги, и она опустилась на колени рядом с белым лицом женщины, которая просила запомнить, что ее зовут Верой. На лице была земля и травинки, но оно было спокойным, только чуть удивленным. Девушке показалось, что одна щека дернулась, и она чуть было не закричала, но тут увидела, что вокруг щек, и губ, и носа, и рта копошатся маленькие букашки и муравьи. Она издала негромкий звук, как будто ей не хватало воздуха, и начала быстро, очень быстро закрывать травой и тело, и лицо, и волосы. Ей показалось, что трава легла неровно, и тогда она отломила ветку, поправила ею траву.
Когда она вышла из леса десять минут спустя, у костра никого не было. Все спали. Девушка села на подстилку, бессмысленно глядя на тлеющие огоньки в золе и повторяя про себя: «Вера. Запомни, меня зовут Вера».
Глава 4
Раздражение. Вот самое точное слово для обозначения того состояния, к которому постепенно переходила Наташа от своей первоначальной растерянности. В конце концов, кем бы она ни была раньше, сейчас она – жена Эдуарда Гольца. При регистрации брака Наташа взяла его фамилию вместо прежней, Зинчук, и ей очень нравилось, как это звучит: Наталья Гольц. Конечно, несколько портило «мелодию» простецкое отчество Ивановна, но не всем же быть Генриховнами.
Поскольку сама Наташа сейчас не зарабатывала, Эдик предложил вполне разумный, с его точки зрения, вариант: половину того, что зарабатывает, он отдает ей. Расходы на обучение Тимоши несет Эдик, так же как и все расходы по содержанию дома. Наташе такое распределение не понравилось – получалось, что сам Эдик остается ни с чем. Но он объяснил: помимо доходов из банка у него есть еще кой-какие средства, приносящие выгоду. Акции, например. И наследство, оставшееся от бабушки и до сих пор хранившееся в неприкосновенности. Так что за его финансовое благополучие Наташа может не беспокоиться.
Так и получилось, что весьма значительную сумму она могла теперь почти полностью тратить на себя. Осознав это, Наташа записалась в салон красоты и, выйдя оттуда, решила, что теперь будет за собой ухаживать, раз появилась такая возможность. Она купила несколько вещей, которые ей нравились, но от «недельного шопинга», как выразился Эдик, отказалась – ей было немного стыдно тратить столько денег на одежду. Послала приличную сумму родителям, а остальное отложила «на черный день».
Теперь она одевалась дома так же, как все остальные члены семьи, – в одежду, в которой можно было бы встречать гостей или ходить на работу, если бы она работала. Юбки, тонкие джемпера, обязательные туфли. Легкий макияж, уложенные волосы. Ей уже не казалось странным, что можно весь день, как Игорь Сергеевич, просидеть в кресле, почитывая Бальзака, но для Наташи это было скучно. Эдик обещал, что в августе они поедут на море, и она с нетерпением ждала лета, а пока занималась собой. А что, хорошее выражение, ведь раньше-то она занималась только другими.
Но никто в доме, кроме Эдика, не оценил произошедших с ней изменений! Вот то, что вызывало у Наташи вполне закономерное раздражение, которое она всячески старалась скрывать. Однако не всегда получалось. Особенно выводили ее из себя надменные манеры рыжеволосой Аллы Дмитриевны.
Как-то раз, заметив Тима, копошащегося около дивана, Алла Дмитриевна обратилась к Наташе:
– Будьте добры, уберите ребенка с ковра. Он имеет большую ценность в глазах Евгении Генриховны.
«Имеет большую ценность… в глазах…» – передразнила про себя Наташа странную, какую-то книжную фразу госпожи Бобровой, а вслух заметила:
– Вы думаете, ребенок может его испортить?
– Ну, не знаю, – брезгливо повела плечами Алла Дмитриевна. – Вдруг описается, или его стошнит, или еще что-нибудь подобное… Вам лучше знать своего сына.
От этой брезгливости, от интонации, как будто речь шла о противном насекомом, Наташу охватило бешенство. Но она сдержалась.
– Мой ребенок, – с еле сдерживаемой ненавистью сказала она, глядя в холодные зеленые глаза, – писает и какает исключительно в отведенном для этого месте, причем с полутора лет. А стошнить его может…
«Стоп!» – сказал внутренний голос. «Не сметь!» – прикрикнул внутренний голос. «Закончи фразу иначе!» – рявкнул внутренний голос. Но было поздно.
– Исключительно от вас, – закончила фразу Наташа, не слушая его разумных советов. И присела рядом с Тимкой собирать пирамиду из кубиков.
– Вы дурно воспитаны, моя дорогая, – раздался спустя некоторое время спокойный, высокомерный голос. – Будем надеяться, это ненадолго.
Что хотела сказать последней фразой Алла Дмитриевна, Наташа не знала и не хотела знать. Но теперь, после неприятного инцидента, присутствие Аллы Дмитриевны в комнате заставляло Наташу слегка поеживаться, как если бы в ней была открыта форточка.
А вот от подруги Аллы Дмитриевны, проводившей в особняке Гольц много времени, становилось жарко. Наташа так до конца и не уяснила себе статус Елены Семеновны, которая чувствовала себя здесь, по всей видимости, очень свободно, но всегда старалась исчезнуть до прихода Евгении Генриховны. Полная блондинка с короткой стильной стрижкой, она была представлена Наташе Игорем Сергеевичем как подруга семьи. Со временем стало ясно, что под семьей имеются в виду исключительно Бобровы – со всеми остальными, включая Эдика, Елена Семеновна почти не общалась. Как-то раз, проходя мимо комнаты младшего братца, как Наташа называла про себя Игоря Сергеевича, она услышала приглушенный женский смех. Все бы ничего – подумаешь, женщина смеется в доме! – но смех произвел на Наташу впечатление чего-то… несколько ненормального, что ли. Она и самой себе не могла толком объяснить, что именно не понравилось в том смехе. Истерический он был, неправильный. И самое главное – смеялись две женщины, а не одна.
Жарко же Наташе от присутствия милейшей, чуть колыхающейся на ходу, как медуза, Елены Семеновны становилось по следующей причине. Месяц назад, случайно заглянув после обеда в гостиную, Наташа наткнулась на нее и на Игоря Сергеевича. Младший братец представил их друг другу и тут же вышел, вспомнив про какие-то дела. Женщины остались одни.
– Наслышана, наслышана о вас, – склонив голову набок, приветливо сказала Елена Семеновна. – Значит, вы – новая пассия нашего дорогого Эдика.
– Вас неверно информировали. Я не новая пассия, а его жена, – так же приветливо отозвалась Наташа.
Елена Семеновна замолчала и спокойно, если не сказать бесцеремонно, стала рассматривать Наташу. Небольшие голубые ее глаза изучили лицо, обежали фигуру… и вот тут-то Наташа ощутила то самое стеснение, которое всегда появлялось у нее и после, когда она сталкивалась с подругой Бобровых. Елена Семеновна неожиданно легко встала с кресла, подошла к Наташе вплотную и остановилась, не говоря ни слова. На лице ее по-прежнему играла легкая улыбка. Наташа почувствовала себя очень глупо и не нашла ничего лучше, как спросить:
– А вам этот дом нравится?
– Нравится, – после небольшой паузы протянула Елена Семеновна. – Мне и то, что в доме, очень нравится. Вот, например, вы мне нравитесь.
Обычная фраза, которую Наташа от любого другого человека восприняла бы как искреннее изъявление симпатии, в устах Елены Семеновны звучала несколько двусмысленно и как-то… неприятно. Словно на самом деле про себя она говорила совсем другое.
– Спасибо, – ответила Наташа, собираясь уходить. – Всего доброго, мне уже пора…
– Куда вы собрались так рано, Наташа? – удивилась Елена Семеновна, словно невзначай взяв Наташу за руку.
Прикосновение ее пальцев оказалось неожиданно горячим, так что Наташа даже вздрогнула.
– Э-э, милочка, да вы никак меня боитесь! – расхохоталась женщина. – Ну что вы, я вовсе не страшная. Вы в этом скоро убедитесь. Вот, посмотрите-ка на меня.
Она приблизила к Наташе свое лицо, и той внезапно стало не по себе.
– Простите, мне нужно идти. – Наташа силой вырвала руку из цепких полных пальчиков и почти бегом выскочила из гостиной. Вслед ей донесся негромкий довольный смех.
– Эдик, кто такая Елена Семеновна? – спросила вечером Наташа после того, как уложила Тимку.
– Елена Семеновна? А, Петровская… Она школьная подруга Аллы. Или институтская, точно не помню. А что, ты с ней уже успела познакомиться?
– Да, успела, – пробормотала Наташа. – Она какая-то странная, знаешь…
– Типичная лесбиянка, по-моему. Надеюсь, она к тебе не приставала? – улыбнулся Эдик. – Вообще-то милая женщина, улыбчивая такая. Да бог с ней, расскажи, как у вас с Тимом день прошел.
Рассказывая о пустяках, накопленных за день, Наташа не могла отделаться от ощущения, что с Еленой Семеновной что-то не в порядке. И дело было не только в том, что, по выражению Эдика, она была «типичной лесбиянкой». О последнем-то Наташа начала догадываться и сама. Было еще что-то, что-то другое… Какая-то мысль на секунду промелькнула у нее, но тут же исчезла. «Действительно, бог с ней», – подумала тогда Наташа и выкинула Елену Семеновну из головы.
Игорь Сергеевич сидел, по своему обыкновению, в гостиной, когда в дверях появилась Илона.
– Здрасьте! – поздоровалась она. – А я тут сейчас убираться буду, так что попрошу, Игорь Сергеевич, перейти в другое место.
– Илона, – промурлыкал Бобров, – ну зачем же так официально? Я ведь просил называть меня Игорем. Ты сегодня просто сногсшибательна.
Он встал, подошел к девушке, протиравшей подоконник. Рука его невзначай скользнула по тонкой талии, спустилась ниже… Илона глянула из-под длинных опущенных ресниц и, слегка улыбнувшись, отвела руку Боброва.
– Ну что ты, что ты, красавица моя, – зашептал ей в ухо Игорь Сергеевич, – мы же с тобой договаривались… ты же сама обещала… Ну Илона!
– Вы, Игорь Сергеевич, что-то путаете, – усмехнулась девушка, отстраняясь. – Что я вам такое обещала? Или, может, мы с вами договор подписывали?
– Ну как же, Илона… – начал было Бобров, и тут лицо его изменилось. Обернувшись в ту сторону, куда он смотрел, Илона увидела стоящую в дверях Аллу Дмитриевну.
– Здравствуйте, Алла Дмитриевна, – улыбнулась она, взяла с подоконника тряпку и стала небрежно водить ею по раме.
Не ответив, та прошла мимо девушки, остановилась напротив мужа и пристально посмотрела на него.
– Аллочка, а ты что сегодня так рано? – удивился Бобров, пытаясь обнять ее и увести из комнаты. Алла Дмитриевна стояла неподвижно. – Да что ты молчишь? Случилось что-нибудь?
– Случилось? – Тонкий накрашенный рот искривился, и лицо Аллы Дмитриевны приобрело настолько неприятное выражение, что Игорю Сергеевичу, как обычно в подобных случаях, стало очень и очень не по себе. – Ничего не случилось. Сделай мне массаж, я устала, – повелительно бросила она и направилась к выходу.
Бобров нашкодившей собачонкой потрусил за ней, даже не посмотрев на Илону.
Оставшись одна, девушка походила по комнате, рассеянно протирая то шкаф, то полки, полила цветы и остановилась около окна.
– Скучаем? – раздался сзади вкрадчивый голос.
Илона рассмеялась.
– Что нас так насмешило, дорогая моя кудесница тряпки и веника? – Мальчик Жора неслышно подошел сзади и обнял ее.
– Да вы, кобели, – огрызнулась Илона, освобождаясь. – Проходу не даете.
– Кто ж виноват, дорогая моя, что ты у нас такая сексуальная! Просто пройти мимо тебя невозможно.
– А ты и не ходи, сиди в хозяйкиной комнате и делом занимайся.
– А я уже позанимался одним делом, теперь хочу позаниматься другим…
– Жора, иди к черту, я сказала! Не хочу я сейчас!
– Да что на тебя нашло? – разозленный Жора отошел от девушки и плюхнулся на диван. – Пыли, что ли, много скопилось? Или тебя престарелый козлик достал?
Илона огляделась вокруг и покрутила пальцем у виска.
– Ты че, с ума сошел, что ли? – негромко сказала она. – А если тебя услышит кто и хозяйке скажет? Придется ведь другое место искать.
– Вот уж, лапушка моя, не твоя забота. Еще вопрос, кому мадам больше поверит: мне или злобным клеветникам.
Илона нахмурилась, потом на лице ее отразилась какая-то мысль. Она усмехнулась.
– Что, орел, оприходовал хозяйку, что ли? – тихо спросила она, подходя к Жоре, вольготно раскинувшемуся на диване, вплотную. Тот заерзал и отодвинулся. – Ну, говори уж.
– Чего тебе говорить? Я тебе уже все сказал и повторять не буду, – так же тихо отозвался тот. – И вообще, если ты не настроена сегодня, то занимайся своей уборкой.
Он встал и пошел к дверям, но на полпути обернулся и заметил, как бы между прочим:
– Да, кстати, будь так любезна, протри в кабинете пол. Я там сок разлил.
Илона дернулась, словно от пощечины, хотела что-то ответить, но Мальчик Жора уже вышел из гостиной. В воздухе остался запах туалетной воды «Фаренгейт», и Илона вспомнила флакон из-под нее – с темно-красной, почти багровой полосой.