Жизнь мальчишки
Часть 52 из 110 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Что такое, Перри? – спросил мэр, наконец-то отвернувшись от меня.
– Лютер, ты должен в конце концов что-то сделать с этой чертовой обезьяной! – заявил мистер Доллар. – Эта проклятая тварь забралась ко мне на крышу и устроила там такой тарарам, что ни я, ни Элен всю ночь глаз не сомкнули! Вдобавок она измазала своим дерьмом всю мою машину! Дьявол ее раздери, должен же быть какой-то способ изловить это исчадие ада!
Речь шла о Люцифере. Обезьяна все еще оставалась на свободе, лазила по деревьям Зефира, и горе было жителям тех домов, чьи крыши Люцифер выбирал для ночлега. Из-за растущего гнева горожан и угрозы судебных исков за нанесение ущерба имуществу преподобный Блессет тайком бежал из города в середине августа, не оставив даже адреса для пересылки писем.
– Если у тебя, Перри, есть конкретное предложение по этому поводу, ознакомь меня с ним, – отозвался мэр Своуп, в голосе которого явственно прозвучало раздражение. – Мы уже все перепробовали, разве только не просили летчиков с авиабазы сбросить на город бомбу.
– Может быть, доктор Лезандер сумеет изловить этого демона или нам придется заплатить специалисту из зоопарка, чтобы он приехал сюда…
Мистер Доллар все еще говорил, а мэр Своуп уже направился прочь от него. Мистеру Доллару, который продолжал жаловаться на обезьяну, пришлось бежать за ним следом.
Мы с родителями уселись, и я нервно ерзал на своем месте, пока зал наполнялся. Пришел док Пэрриш со своей женой, а после – подумать только! – явилась Демон собственной персоной в сопровождении своей мамочки цвета пожарного гидранта и напоминающего подсвечник папочки. Я попытался вжаться в стул, но Демон немедленно меня обнаружила и радостно замахала рукой в знак приветствия. По счастью, рядом с нами не нашлось свободных стульев, а не то мне пришлось бы подниматься на сцену с козявкой, размазанной по затылку. Через пару минут я пережил новое нервное потрясение: сначала в дверях появился Джонни Уилсон со своими родителями, потом Бен с матерью и отцом и сразу же за ними – Дэви Рэй со своими предками. Я понял, что мне придется во время своего выступления любоваться ухмыляющимися физиономиями моих приятелей, но, по правде говоря, я был рад их видеть. Ведь, как сказал мне однажды Бен, они были моими старыми добрыми корешами.
Должен признать, что жители Зефира проявили большой интерес к этому мероприятию. Да, похоже, дело обстояло именно так, а возможно, в тот субботний вечер по телевизору не показывали ничего интересного. Народу явилось столько, что из кладовой пришлось доставать складные стулья, чтобы все могли расположиться. Собравшиеся притихли на несколько секунд, когда в зале появился лучезарно улыбающийся Вернон Такстер, прикрывавший тело лишь остатками своего летнего загара. Люди уже привыкли к Вернону и знали, куда следует смотреть, а куда нет.
– Мамочка, этот дядя опять ходит голышом! – громогласно объявила Демон.
Но если не считать нескольких сдавленных смешков да покрасневших щек, никто не стал придавать большого значения его виду.
Взяв стул, Вернон поставил его в самый дальний угол и уселся там, довольный собой, как корова. Или, вернее, бык.
К тому времени, когда мэр Своуп и миссис Пратмор наконец поднялись на сцену и поставили на стол коробку, полную именных табличек, в зале собралось не менее семидесяти любителей изящной словесности. Мистер Гровер Дин, худощавый человек средних лет, носивший аккуратно уложенный парик под шатена и круглые очки в серебряной оправе, уселся за стол вместе с мэром Своупом и миссис Пратмор. Расстегнув портфель, мистер Дин достал из него стопку бумаг, где, как я понял, были списки победителей в трех номинациях – «рассказ», «эссе» и «стихотворение» – и сами сочинения.
Мэр Своуп подошел к микрофону и для проверки слегка постучал по нему пальцем. Начало речи мэра динамик встретил свистом и слоновьей одышкой, что вызвало в зале взрыв хохота. Мэр замолчал и сделал знак технику, ведавшему звуком. Наконец толпа затихла, микрофон был настроен. Мэр прочистил горло, готовясь заговорить, но тут по залу пополз шепоток. Я оглянулся в сторону двери и почувствовал, как мое сердце нырнуло к животу и забилось, будто пойманная рыба. В зал вошла Леди.
Она была облачена во все фиолетовое, на голове красовалась маленькая шляпка, на руках – перчатки. Ее лицо скрывала тонкая вуаль. Леди казалась очень хрупкой, ее синевато-черные руки и ноги выглядели тонкими, как палки. Ее осторожно поддерживал под локоть Чарльз Дамаронд, плечистый человек с бровями оборотня. В трех шагах позади Леди следовал ее муж Человек-Луна, с обычной своей тросточкой в руках, облаченный в новый черный костюм и красный галстук. Человек-Луна был без шляпы, поэтому сразу бросались в глаза разделенные на две половины – черную и белую – лицо и лоб.
Наступила такая тишина, что можно было услышать, как падает булавка. Или, что более подходило к данной ситуации, козявка из носа Демона.
– Господи! – прошептала мама.
Отец нервно заерзал на стуле. Мне показалось, что он готов был подняться и выбежать вон, но остался только из-за меня.
Леди внимательно осмотрела собравшуюся публику из-под вуали. Свободных стульев не было, все места оказались заняты. На какой-то миг я ощутил на себе быстрый взгляд ее зеленых глаз, но этого оказалось достаточно, чтобы я ощутил запах влажной земли и болотных цветов. Неожиданно для всех Вернон Такстер поднялся с места и, учтиво поклонившись, предложил Леди свой стул.
– Благодарю вас, сэр, – произнесла она своим вибрирующим голосом и села.
Человек-Луна и Чарльз Дамаронд встали по обе стороны от элегантной Леди, а Вернон подпер стенку в дальнем конце зала. Несколько человек – совсем немного, всего пятеро или шестеро, – поднялись с мест, но не для того, чтобы предложить свои стулья, а чтобы выйти из зала. В отличие от отца Леди не пугала их: так они выражали возмущение тем, что чернокожие без позволения вошли в зал, полный белых людей. Мы все это понимали, как, впрочем, и Леди. Ничего не поделаешь: в такие времена мы тогда жили.
– Что ж, теперь, я думаю, можно начинать, – заговорил мэр Своуп.
Обведя глазами публику, Своуп остановил взгляд на Леди и Человеке-Луне, потом опять оглядел зал.
– Хочу поприветствовать всех собравшихся на церемонию награждения победителей литературного конкурса, проводимого Советом по делам искусств города Зефира в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году. В первую очередь я хотел бы поблагодарить всех принявших участие в конкурсе, без них это мероприятие стало бы невозможным.
В таком духе все продолжалось еще некоторое время. Я, может быть, даже задремал бы, если бы не нервничал так сильно. Мэр Своуп представил по очереди членов жюри и членов Совета по делам искусств, после чего отдельно представил мистера Квентина Фаррадея из «Журнала», издававшегося в Адамс-Вэлли. Фаррадей собирался сфотографировать победителей конкурса и взять у них интервью.
Мэр Своуп сел, а миссис Пратмор вызвала на сцену участника конкурса, занявшего третье место в номинации «эссе». Им оказалась пожилая леди по имени Делорес Хайтауэр, которая, шаркая ногами, поднялась на сцену и, приняв у мистера Дина свое эссе, минут пятнадцать развлекала аудиторию повествованием о радостях садоводства, после чего получила свою именную табличку, спустилась в зал и уселась на место.
Занявший первое место в конкурсе эссе мясистый редкозубый джентльмен по имени Джордж Игерс описал день, когда проколол шину около Таскалусы, и только Медведь Брайант остановился, чтобы поинтересоваться, не нуждается ли мистер Игерс в помощи, что, безусловно, свидетельствовало о доброй душе Медведя.
Следующим шел конкурс поэтических произведений. Вообразите мое удивление, когда оказалось, что второе место заняла мама Демона, зачитавшая свое творение со сцены. Вот несколько строк из ее стихотворения:
«Дождь, уходи, ты пошалил немало, – Однажды солнце в летний день сказало. – Я все вокруг должно обнять лучами, Но в небе мгла, я исхожу слезами».
Мама Демона прочитала все это с таким воодушевлением, что я испугался, как бы слезы и дождь не пролились на наши головы прямо со сцены. Демон и ее отец хлопали в ладоши так громко и восторженно, что можно было подумать, будто только что они стали свидетелями второго пришествия Христа.
Первое место в конкурсе поэтов заняла маленькая морщинистая старушка по имени Хелен Троттер. Ее творение представляло собой, по существу, любовное письмо, первые строки которого были:
Я не безразлична ему,
И он мне дает понять почему.
А последние:
О, как приятно видеть мне улыбку его лица,
Нашего губернатора штата Джорджа К. Уоллеса.
– Кошмар, – прошептал отец.
Леди, Чарльз Дамаронд и Человек-Луна молчали: они не привыкли проявлять свои чувства на публике.
– Теперь, – объявила миссис Пратмор, – мы переходим к номинации «рассказ».
Мне нужна была пробка. Я хорошо это чувствовал.
– В этом году среди победителей есть самый юный за все время проведения конкурса, начиная с тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Мы столкнулись с некоторыми затруднениями, определяя, к какому разделу конкурса – эссе или рассказу – отнести сочинение этого автора, поскольку оно основано на реальных событиях, но в конце концов решили, что, создавая свое произведение, автор проявил достаточно воображения и фантазии, и отнесли его к рассказам. Поприветствуйте нашего призера в номинации «рассказ», занявшего третье место. Его произведение называется «Перед восходом солнца». Кори Маккенсон!
Миссис Пратмор первая захлопала в ладоши.
– Иди и покажи им, сынок, – сказал отец.
Сам не знаю как, я поднялся с места и побрел к сцене.
На подходе к подиуму, объятый смертельным ужасом, я услышал позади хихиканье Дэви Рэя и мягкий шлепок подзатыльника, которым наградил Дэви его отец. Мистер Дин передал мне мой рассказ, а миссис Пратмор опустила пониже микрофон, чтобы мне было удобно говорить в него. Я взглянул на это море лиц, – казалось, они расплываются, превращаясь в одну общую массу глаз, носов и ртов. Внезапно меня пронзил ужас: застегнута ли у меня ширинка? Могу ли я проверить это прямо сейчас? Краем глаза я заметил фотографа из «Журнала» с массивным фотоаппаратом в руках. Мое сердце билось, как пойманная в силки птица. В животе что-то отчаянно урчало, к горлу подкатывалась тошнота, но я знал, что, если меня сейчас вырвет, я уже никогда не смогу показаться на публике при свете дня. В зале кто-то кашлянул, кто-то прочистил горло. Все глаза были устремлены на меня. Листки с рассказом дрожали в моих руках.
– Ну, Кори, можно начинать, – подала за моей спиной голос миссис Пратмор.
Опустив глаза, я отыскал заголовок и начал зачитывать его, но в моем горле, там, откуда выходят слова, казалось, застряло какое-то колючее яйцо. По краям поля моего зрения начала сгущаться тьма: мне только не хватало упасть в обморок на глазах у всех этих людей! Нечего сказать: шикарная тогда получится фотография для первой страницы «Журнала»! Я лежу на полу с закатившимися глазами, а в распахнутой ширинке белеют мои трусы!
– Давай читай, Кори, но только не спеши, – сказала миссис Пратмор.
Чувствовалось, что она начинает нервничать.
Мои глаза, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит, оторвались от листка с рассказом и перескочили на аудиторию. Я видел Дэви Рэя, Бена и Джонни. Они больше не улыбались: это был дурной знак. Я увидел, как мистер Джордж Игерс смотрит на свои наручные часы, – еще один дурной знак. Я услышал, как какое-то злобное чудовище прошептало:
– Он до смерти напуган, бедный мальчик.
Потом я увидел, как в самом конце зала со своего места поднялась Леди. Ее взгляд за тонкой пеленой вуали был спокоен и холоден, словно море в штиль. Она вздернула подбородок, и я угадал единственное слово, обращенное ко мне: «Смелее».
Я глубоко вздохнул. Мои легкие задребезжали, как товарняк, пересекающий шаткий железнодорожный мост. Я стоял здесь, мое время пришло, я должен был двигаться дальше, а там – будь что будет.
– Перед восходом… – начал я.
Мой голос, усиленный динамиками, прогрохотал под сводами библиотечного зала, и я в ужасе снова замолчал. Миссис Пратмор ободряюще коснулась рукой моего плеча.
– …солнца, – закончил я. – К-к-кори Маккенсон.
Я начал читать. Рассказ я знал наизусть, помнил в нем каждое слово. Мне казалось, что мой голос принадлежит кому-то другому, но рассказ уже успел стать частью моего существа. Переходя от одного предложения к другому, я слышал, как в зале стихает кашель и замолкает шепот, никто уже не пытался прочистить горло. Я читал, будто шел тропинкой через знакомый лес, зная, куда иду, и это несло успокоение. Вскоре я уже настолько освоился, что решился поднять глаза и взглянуть на слушателей. Я увидел лица зрителей и испытал удивительное ощущение.
Это был мой первый опыт такого рода, а когда что-то переживаешь впервые, воспоминания об этом остаются с тобой на всю жизнь. Не могу описать словами, что это было, но оно закралось в мою душу и поселилось там навсегда. Все смотрели на меня и внимательно слушали. Слова, срывавшиеся с моих губ, слова, которые я зачал, которым дал жизнь, обращали время в ничто; мои слова объединяли зрителей и уносили их в путешествие, где нас объединяли общие для всех пейзажи, звуки и мысли; слова слетали с моего языка и достигали сознания и памяти людей, которым не довелось побывать на берегу озера Саксон в то холодное мартовское утро. Глядя на этих людей, я с уверенностью мог сказать, что они следуют за мной. Но главное – онихотели именно этого: идти за мной туда, куда я их вел.
Разумеется, я понял это гораздо позже. Ближе к концу рассказа меня больше всего поразило, до чего тихо и неподвижно все сидели, слушая меня. Казалось, я отыскал ключ к машине времени, открыл в себе источник силы, о котором раньше даже не подозревал. Я нашел волшебную шкатулку, имя которой – «пишущая машинка».
Мой голос зазвучал громче и увереннее, поднялся от монотонного бормотания до подлинной ясности и выразительности. Я был преисполнен изумления и ликования, при этом действительно – чудо из чудес! – наслаждался чтением вслух своего произведения.
Добравшись до последнего предложения, я закончил читать.
Первой захлопала в ладоши моя мама. Вслед за ней принялся аплодировать отец, а затем – весь зал. Я видел, как Леди хлопает ладонями, затянутыми в фиолетовые перчатки. От аплодисментов на сердце было радостно, но еще больше грело душу ощущение, что я веду слушателей в путь и они доверяют мне. Возможно, завтра я захочу стать молочником, как отец, летчиком на реактивном самолете или детективом, но в тот момент больше всего на свете я хотел быть писателем.
Я принял из рук мэра Своупа свою наградную табличку. Когда я, спустившись со сцены, шел между рядами, а потом садился на свое место, меня со всех сторон ободряюще хлопали по плечу. По тому, как светились улыбками мои родители, я видел, что они ужасно гордятся мной. И не важно, что имя на табличке было написано неверно. Главное – я понял, в чем мое призвание.
Мистер Терренс Хосмер, завоевавший второе место, писал о фермере, вознамерившемся перехитрить стаю ворон, которые покушались на его пшеничное поле; победитель миссис Ада Йирби описала полуночное поклонение зверей новорожденному Иисусу Христу. После того как все грамоты были розданы, мэр Своуп поблагодарил за внимание и сказал, что можно расходиться.
По пути Дэви Рэй, Бен и Джонни так и вились вокруг меня, и вообще мне уделяли гораздо больше внимания, чем завоевавшей первое место миссис Йирби. Мамаша Демона тоже подошла поздравить меня и, обратив к моей маме свое широкое лицо с заметными усиками, проговорила:
– Знаете ли, в следующую субботу мы устраиваем праздник по случаю дня рождения Бренды и хотели бы пригласить вашего сына. Знаете, я посвятила свои стихи Бренде, потому что она тонко чувствующий ребенок. Вы позволите вашему мальчику прийти к Бренде на вечеринку? Можно просто так, никакого подарка не нужно.
Мама быстро взглянула на меня, пытаясь угадать, каким должен быть ответ. А я смотрел на Демона, которая стояла рядом с отцом в другом конце зала. Заметив, что я гляжу на нее, Демон помахала мне рукой и хихикнула. Дэви Рэй толкнул меня локтем в бок – он в тот момент даже понятия не имел, как близко от смерти находился.
– Спасибо за приглашение, миссис Сатли, но, к сожалению, в субботу у меня очень много работы по дому и я вряд ли смогу прийти. Верно, мама?
Слава богу, мама отличалась сообразительностью:
– Ах да, конечно! Ты ведь должен скосить на лужайке траву, а потом помочь отцу покрасить крыльцо.
– Правда? – хмыкнул отец.
– Крыльцо давно нуждается в покраске, – твердо сказала мама. – А суббота – единственный день, когда мы сможем заняться домашними делами все вместе.
– Лютер, ты должен в конце концов что-то сделать с этой чертовой обезьяной! – заявил мистер Доллар. – Эта проклятая тварь забралась ко мне на крышу и устроила там такой тарарам, что ни я, ни Элен всю ночь глаз не сомкнули! Вдобавок она измазала своим дерьмом всю мою машину! Дьявол ее раздери, должен же быть какой-то способ изловить это исчадие ада!
Речь шла о Люцифере. Обезьяна все еще оставалась на свободе, лазила по деревьям Зефира, и горе было жителям тех домов, чьи крыши Люцифер выбирал для ночлега. Из-за растущего гнева горожан и угрозы судебных исков за нанесение ущерба имуществу преподобный Блессет тайком бежал из города в середине августа, не оставив даже адреса для пересылки писем.
– Если у тебя, Перри, есть конкретное предложение по этому поводу, ознакомь меня с ним, – отозвался мэр Своуп, в голосе которого явственно прозвучало раздражение. – Мы уже все перепробовали, разве только не просили летчиков с авиабазы сбросить на город бомбу.
– Может быть, доктор Лезандер сумеет изловить этого демона или нам придется заплатить специалисту из зоопарка, чтобы он приехал сюда…
Мистер Доллар все еще говорил, а мэр Своуп уже направился прочь от него. Мистеру Доллару, который продолжал жаловаться на обезьяну, пришлось бежать за ним следом.
Мы с родителями уселись, и я нервно ерзал на своем месте, пока зал наполнялся. Пришел док Пэрриш со своей женой, а после – подумать только! – явилась Демон собственной персоной в сопровождении своей мамочки цвета пожарного гидранта и напоминающего подсвечник папочки. Я попытался вжаться в стул, но Демон немедленно меня обнаружила и радостно замахала рукой в знак приветствия. По счастью, рядом с нами не нашлось свободных стульев, а не то мне пришлось бы подниматься на сцену с козявкой, размазанной по затылку. Через пару минут я пережил новое нервное потрясение: сначала в дверях появился Джонни Уилсон со своими родителями, потом Бен с матерью и отцом и сразу же за ними – Дэви Рэй со своими предками. Я понял, что мне придется во время своего выступления любоваться ухмыляющимися физиономиями моих приятелей, но, по правде говоря, я был рад их видеть. Ведь, как сказал мне однажды Бен, они были моими старыми добрыми корешами.
Должен признать, что жители Зефира проявили большой интерес к этому мероприятию. Да, похоже, дело обстояло именно так, а возможно, в тот субботний вечер по телевизору не показывали ничего интересного. Народу явилось столько, что из кладовой пришлось доставать складные стулья, чтобы все могли расположиться. Собравшиеся притихли на несколько секунд, когда в зале появился лучезарно улыбающийся Вернон Такстер, прикрывавший тело лишь остатками своего летнего загара. Люди уже привыкли к Вернону и знали, куда следует смотреть, а куда нет.
– Мамочка, этот дядя опять ходит голышом! – громогласно объявила Демон.
Но если не считать нескольких сдавленных смешков да покрасневших щек, никто не стал придавать большого значения его виду.
Взяв стул, Вернон поставил его в самый дальний угол и уселся там, довольный собой, как корова. Или, вернее, бык.
К тому времени, когда мэр Своуп и миссис Пратмор наконец поднялись на сцену и поставили на стол коробку, полную именных табличек, в зале собралось не менее семидесяти любителей изящной словесности. Мистер Гровер Дин, худощавый человек средних лет, носивший аккуратно уложенный парик под шатена и круглые очки в серебряной оправе, уселся за стол вместе с мэром Своупом и миссис Пратмор. Расстегнув портфель, мистер Дин достал из него стопку бумаг, где, как я понял, были списки победителей в трех номинациях – «рассказ», «эссе» и «стихотворение» – и сами сочинения.
Мэр Своуп подошел к микрофону и для проверки слегка постучал по нему пальцем. Начало речи мэра динамик встретил свистом и слоновьей одышкой, что вызвало в зале взрыв хохота. Мэр замолчал и сделал знак технику, ведавшему звуком. Наконец толпа затихла, микрофон был настроен. Мэр прочистил горло, готовясь заговорить, но тут по залу пополз шепоток. Я оглянулся в сторону двери и почувствовал, как мое сердце нырнуло к животу и забилось, будто пойманная рыба. В зал вошла Леди.
Она была облачена во все фиолетовое, на голове красовалась маленькая шляпка, на руках – перчатки. Ее лицо скрывала тонкая вуаль. Леди казалась очень хрупкой, ее синевато-черные руки и ноги выглядели тонкими, как палки. Ее осторожно поддерживал под локоть Чарльз Дамаронд, плечистый человек с бровями оборотня. В трех шагах позади Леди следовал ее муж Человек-Луна, с обычной своей тросточкой в руках, облаченный в новый черный костюм и красный галстук. Человек-Луна был без шляпы, поэтому сразу бросались в глаза разделенные на две половины – черную и белую – лицо и лоб.
Наступила такая тишина, что можно было услышать, как падает булавка. Или, что более подходило к данной ситуации, козявка из носа Демона.
– Господи! – прошептала мама.
Отец нервно заерзал на стуле. Мне показалось, что он готов был подняться и выбежать вон, но остался только из-за меня.
Леди внимательно осмотрела собравшуюся публику из-под вуали. Свободных стульев не было, все места оказались заняты. На какой-то миг я ощутил на себе быстрый взгляд ее зеленых глаз, но этого оказалось достаточно, чтобы я ощутил запах влажной земли и болотных цветов. Неожиданно для всех Вернон Такстер поднялся с места и, учтиво поклонившись, предложил Леди свой стул.
– Благодарю вас, сэр, – произнесла она своим вибрирующим голосом и села.
Человек-Луна и Чарльз Дамаронд встали по обе стороны от элегантной Леди, а Вернон подпер стенку в дальнем конце зала. Несколько человек – совсем немного, всего пятеро или шестеро, – поднялись с мест, но не для того, чтобы предложить свои стулья, а чтобы выйти из зала. В отличие от отца Леди не пугала их: так они выражали возмущение тем, что чернокожие без позволения вошли в зал, полный белых людей. Мы все это понимали, как, впрочем, и Леди. Ничего не поделаешь: в такие времена мы тогда жили.
– Что ж, теперь, я думаю, можно начинать, – заговорил мэр Своуп.
Обведя глазами публику, Своуп остановил взгляд на Леди и Человеке-Луне, потом опять оглядел зал.
– Хочу поприветствовать всех собравшихся на церемонию награждения победителей литературного конкурса, проводимого Советом по делам искусств города Зефира в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году. В первую очередь я хотел бы поблагодарить всех принявших участие в конкурсе, без них это мероприятие стало бы невозможным.
В таком духе все продолжалось еще некоторое время. Я, может быть, даже задремал бы, если бы не нервничал так сильно. Мэр Своуп представил по очереди членов жюри и членов Совета по делам искусств, после чего отдельно представил мистера Квентина Фаррадея из «Журнала», издававшегося в Адамс-Вэлли. Фаррадей собирался сфотографировать победителей конкурса и взять у них интервью.
Мэр Своуп сел, а миссис Пратмор вызвала на сцену участника конкурса, занявшего третье место в номинации «эссе». Им оказалась пожилая леди по имени Делорес Хайтауэр, которая, шаркая ногами, поднялась на сцену и, приняв у мистера Дина свое эссе, минут пятнадцать развлекала аудиторию повествованием о радостях садоводства, после чего получила свою именную табличку, спустилась в зал и уселась на место.
Занявший первое место в конкурсе эссе мясистый редкозубый джентльмен по имени Джордж Игерс описал день, когда проколол шину около Таскалусы, и только Медведь Брайант остановился, чтобы поинтересоваться, не нуждается ли мистер Игерс в помощи, что, безусловно, свидетельствовало о доброй душе Медведя.
Следующим шел конкурс поэтических произведений. Вообразите мое удивление, когда оказалось, что второе место заняла мама Демона, зачитавшая свое творение со сцены. Вот несколько строк из ее стихотворения:
«Дождь, уходи, ты пошалил немало, – Однажды солнце в летний день сказало. – Я все вокруг должно обнять лучами, Но в небе мгла, я исхожу слезами».
Мама Демона прочитала все это с таким воодушевлением, что я испугался, как бы слезы и дождь не пролились на наши головы прямо со сцены. Демон и ее отец хлопали в ладоши так громко и восторженно, что можно было подумать, будто только что они стали свидетелями второго пришествия Христа.
Первое место в конкурсе поэтов заняла маленькая морщинистая старушка по имени Хелен Троттер. Ее творение представляло собой, по существу, любовное письмо, первые строки которого были:
Я не безразлична ему,
И он мне дает понять почему.
А последние:
О, как приятно видеть мне улыбку его лица,
Нашего губернатора штата Джорджа К. Уоллеса.
– Кошмар, – прошептал отец.
Леди, Чарльз Дамаронд и Человек-Луна молчали: они не привыкли проявлять свои чувства на публике.
– Теперь, – объявила миссис Пратмор, – мы переходим к номинации «рассказ».
Мне нужна была пробка. Я хорошо это чувствовал.
– В этом году среди победителей есть самый юный за все время проведения конкурса, начиная с тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Мы столкнулись с некоторыми затруднениями, определяя, к какому разделу конкурса – эссе или рассказу – отнести сочинение этого автора, поскольку оно основано на реальных событиях, но в конце концов решили, что, создавая свое произведение, автор проявил достаточно воображения и фантазии, и отнесли его к рассказам. Поприветствуйте нашего призера в номинации «рассказ», занявшего третье место. Его произведение называется «Перед восходом солнца». Кори Маккенсон!
Миссис Пратмор первая захлопала в ладоши.
– Иди и покажи им, сынок, – сказал отец.
Сам не знаю как, я поднялся с места и побрел к сцене.
На подходе к подиуму, объятый смертельным ужасом, я услышал позади хихиканье Дэви Рэя и мягкий шлепок подзатыльника, которым наградил Дэви его отец. Мистер Дин передал мне мой рассказ, а миссис Пратмор опустила пониже микрофон, чтобы мне было удобно говорить в него. Я взглянул на это море лиц, – казалось, они расплываются, превращаясь в одну общую массу глаз, носов и ртов. Внезапно меня пронзил ужас: застегнута ли у меня ширинка? Могу ли я проверить это прямо сейчас? Краем глаза я заметил фотографа из «Журнала» с массивным фотоаппаратом в руках. Мое сердце билось, как пойманная в силки птица. В животе что-то отчаянно урчало, к горлу подкатывалась тошнота, но я знал, что, если меня сейчас вырвет, я уже никогда не смогу показаться на публике при свете дня. В зале кто-то кашлянул, кто-то прочистил горло. Все глаза были устремлены на меня. Листки с рассказом дрожали в моих руках.
– Ну, Кори, можно начинать, – подала за моей спиной голос миссис Пратмор.
Опустив глаза, я отыскал заголовок и начал зачитывать его, но в моем горле, там, откуда выходят слова, казалось, застряло какое-то колючее яйцо. По краям поля моего зрения начала сгущаться тьма: мне только не хватало упасть в обморок на глазах у всех этих людей! Нечего сказать: шикарная тогда получится фотография для первой страницы «Журнала»! Я лежу на полу с закатившимися глазами, а в распахнутой ширинке белеют мои трусы!
– Давай читай, Кори, но только не спеши, – сказала миссис Пратмор.
Чувствовалось, что она начинает нервничать.
Мои глаза, которые, казалось, вот-вот выскочат из орбит, оторвались от листка с рассказом и перескочили на аудиторию. Я видел Дэви Рэя, Бена и Джонни. Они больше не улыбались: это был дурной знак. Я увидел, как мистер Джордж Игерс смотрит на свои наручные часы, – еще один дурной знак. Я услышал, как какое-то злобное чудовище прошептало:
– Он до смерти напуган, бедный мальчик.
Потом я увидел, как в самом конце зала со своего места поднялась Леди. Ее взгляд за тонкой пеленой вуали был спокоен и холоден, словно море в штиль. Она вздернула подбородок, и я угадал единственное слово, обращенное ко мне: «Смелее».
Я глубоко вздохнул. Мои легкие задребезжали, как товарняк, пересекающий шаткий железнодорожный мост. Я стоял здесь, мое время пришло, я должен был двигаться дальше, а там – будь что будет.
– Перед восходом… – начал я.
Мой голос, усиленный динамиками, прогрохотал под сводами библиотечного зала, и я в ужасе снова замолчал. Миссис Пратмор ободряюще коснулась рукой моего плеча.
– …солнца, – закончил я. – К-к-кори Маккенсон.
Я начал читать. Рассказ я знал наизусть, помнил в нем каждое слово. Мне казалось, что мой голос принадлежит кому-то другому, но рассказ уже успел стать частью моего существа. Переходя от одного предложения к другому, я слышал, как в зале стихает кашель и замолкает шепот, никто уже не пытался прочистить горло. Я читал, будто шел тропинкой через знакомый лес, зная, куда иду, и это несло успокоение. Вскоре я уже настолько освоился, что решился поднять глаза и взглянуть на слушателей. Я увидел лица зрителей и испытал удивительное ощущение.
Это был мой первый опыт такого рода, а когда что-то переживаешь впервые, воспоминания об этом остаются с тобой на всю жизнь. Не могу описать словами, что это было, но оно закралось в мою душу и поселилось там навсегда. Все смотрели на меня и внимательно слушали. Слова, срывавшиеся с моих губ, слова, которые я зачал, которым дал жизнь, обращали время в ничто; мои слова объединяли зрителей и уносили их в путешествие, где нас объединяли общие для всех пейзажи, звуки и мысли; слова слетали с моего языка и достигали сознания и памяти людей, которым не довелось побывать на берегу озера Саксон в то холодное мартовское утро. Глядя на этих людей, я с уверенностью мог сказать, что они следуют за мной. Но главное – онихотели именно этого: идти за мной туда, куда я их вел.
Разумеется, я понял это гораздо позже. Ближе к концу рассказа меня больше всего поразило, до чего тихо и неподвижно все сидели, слушая меня. Казалось, я отыскал ключ к машине времени, открыл в себе источник силы, о котором раньше даже не подозревал. Я нашел волшебную шкатулку, имя которой – «пишущая машинка».
Мой голос зазвучал громче и увереннее, поднялся от монотонного бормотания до подлинной ясности и выразительности. Я был преисполнен изумления и ликования, при этом действительно – чудо из чудес! – наслаждался чтением вслух своего произведения.
Добравшись до последнего предложения, я закончил читать.
Первой захлопала в ладоши моя мама. Вслед за ней принялся аплодировать отец, а затем – весь зал. Я видел, как Леди хлопает ладонями, затянутыми в фиолетовые перчатки. От аплодисментов на сердце было радостно, но еще больше грело душу ощущение, что я веду слушателей в путь и они доверяют мне. Возможно, завтра я захочу стать молочником, как отец, летчиком на реактивном самолете или детективом, но в тот момент больше всего на свете я хотел быть писателем.
Я принял из рук мэра Своупа свою наградную табличку. Когда я, спустившись со сцены, шел между рядами, а потом садился на свое место, меня со всех сторон ободряюще хлопали по плечу. По тому, как светились улыбками мои родители, я видел, что они ужасно гордятся мной. И не важно, что имя на табличке было написано неверно. Главное – я понял, в чем мое призвание.
Мистер Терренс Хосмер, завоевавший второе место, писал о фермере, вознамерившемся перехитрить стаю ворон, которые покушались на его пшеничное поле; победитель миссис Ада Йирби описала полуночное поклонение зверей новорожденному Иисусу Христу. После того как все грамоты были розданы, мэр Своуп поблагодарил за внимание и сказал, что можно расходиться.
По пути Дэви Рэй, Бен и Джонни так и вились вокруг меня, и вообще мне уделяли гораздо больше внимания, чем завоевавшей первое место миссис Йирби. Мамаша Демона тоже подошла поздравить меня и, обратив к моей маме свое широкое лицо с заметными усиками, проговорила:
– Знаете ли, в следующую субботу мы устраиваем праздник по случаю дня рождения Бренды и хотели бы пригласить вашего сына. Знаете, я посвятила свои стихи Бренде, потому что она тонко чувствующий ребенок. Вы позволите вашему мальчику прийти к Бренде на вечеринку? Можно просто так, никакого подарка не нужно.
Мама быстро взглянула на меня, пытаясь угадать, каким должен быть ответ. А я смотрел на Демона, которая стояла рядом с отцом в другом конце зала. Заметив, что я гляжу на нее, Демон помахала мне рукой и хихикнула. Дэви Рэй толкнул меня локтем в бок – он в тот момент даже понятия не имел, как близко от смерти находился.
– Спасибо за приглашение, миссис Сатли, но, к сожалению, в субботу у меня очень много работы по дому и я вряд ли смогу прийти. Верно, мама?
Слава богу, мама отличалась сообразительностью:
– Ах да, конечно! Ты ведь должен скосить на лужайке траву, а потом помочь отцу покрасить крыльцо.
– Правда? – хмыкнул отец.
– Крыльцо давно нуждается в покраске, – твердо сказала мама. – А суббота – единственный день, когда мы сможем заняться домашними делами все вместе.