Жена Тони
Часть 23 из 100 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Он ведет эфир.
– Я подожду. – Чичи просунула пластинку в окошко. – Это должно попасть к нему в руки до пяти.
Мисс Петерсон унесла пластинку в студию. Ожидая ее возвращения, Чичи изучала галерею на стене в фойе. С обрамленных фотографий на нее глядели избранные звезды радиоволн, удостоившие в то или иное время студию своим посещением. Она стала рассматривать эффектные снимки певиц: вот Лиза Кизер в шикарной широкополой шляпе из черного бархата, вот Валери Маккой-Келли в солнечных очках и модном твидовом пальто свободного покроя, а неподражаемая Хельма Дженкинс просто ослепительна с усеянным стразами обручем на голове. В глазах фабричной девчонки, которая носилась по жаре в ситцевом сарафане, подоткнув под соломенную шляпку собранные в конский хвост пушистые от соленых брызг волосы, эти женщины были вершиной элегантности. Чичи вообразила, как однажды на этой стене появится ее собственная фотография, и прикинула, какой наряд наденет для такого случая. Норковая шуба там будет непременно, решила она.
– На сегодня мистер Гиббс закончил принимать пробные записи, – сообщила мисс Петерсон, возвращая Чичи пластинку.
– Но почему?
– Он уже по уши в этих пластинках и не в состоянии больше слушать самопальные записи. Это его дословный ответ.
– Так ведь моя пластинка не самопальная. Ее записали в студии «Магеннис» в Ньюарке. Это профессиональная работа.
– Послушай, девочка. Я дам тебе хороший совет, а ты уж сама решай, прислушаться к нему или нет. Здесь тебе ничего не светит. Мы выпускаем в эфир исключительно известные ансамбли и их солистов.
– Но ведь Род Роккаразо…
– Род Роккаразо – это Род Роккаразо. А ты думала, что если составила дуэт у костра с их подпевкой и записала пластинку в ларьке на ярмарке, мы это прямо-таки пустим в эфир? У нас есть спонсоры. Мы держимся на плаву, потому что они оплачивают наши счета. Даже я получаю жалованье благодаря спонсорам.
– А как же конкурс?
– Он уже выбрал победителя.
– Но так несправедливо!
– Ты права. Это несправедливо. Но здесь мы не играем в софтбол в какой-нибудь школе имени Святой Марии-у-Богородицы, где все честно, поле ровное, а судьями служат монашки. Это шоу-бизнес. А в шоу-бизнесе все сурово. Может, в другой раз повезет. – Мисс Петерсон с треском захлопнула окошко.
Чичи вышла на улицу и забралась в кабину грузовика.
– Отказались принимать пластинку, – уныло проговорила она. – Гиббс выбрал победителя еще прежде, чем я вошла.
– Дай сюда. – Мариано взял пластинку и направился к радиостанции.
Войдя в фойе, Мариано постучал в окошко дежурной. Мисс Петерсон отодвинула стекло одной рукой, держа в другой телефонную трубку. Она предостерегающе подняла ладонь, завершая разговор, затем дала отбой.
– Мне нужно поговорить с мистером Гиббсом, – сказал Мариано.
– О ком доложить?
– Мистер Мариано Донателли.
– А, так вы родственник той девчонки в шляпе, – устало кивнула мисс Петерсон.
– Я ее отец.
– Я только что объяснила вашей дочери, что мы больше не принимаем новых записей для конкурса. – Она потянулась к окошку, намереваясь его захлопнуть.
– Я готов заплатить.
– Одну минуту, сэр. – Мисс Петерсон оставила окошко открытым и направилась в студию.
Мариано стоял у окошка, не спуская глаз с двери студии. Внезапно ему бросилось в глаза собственное отражение в зеркале позади бюро секретарши, и то, что он увидел, ему не понравилось. Художественный руководитель ансамбля «Сестры Донателли» был одет так, словно собрался заливать бетон, а не вести переговоры от имени своих клиенток или договариваться с диск-жокеями. Он пригладил то, что оставалось от его шевелюры, и поправил воротник рабочей рубашки.
– Входите. – Мисс Петерсон придержала для него дверь в кабинет.
Мариано последовал за ней. Сквозь стеклянное окошко в толстой двери, отделявшей кабинет от студии, он мог различить знаменитого мистера Гиббса – тот был одновременно ведущим и диктором радиостанции, – его молодого ассистента и секретаршу. Шел прямой эфир.
Мариано смутила внешность Гиббса. Тот оказался по меньшей мере лет на двадцать старше своей фотографии на афише, рекламировавшей его радиопрограмму, – Мариано видел эту афишу на променаде. Мистер Гиббс носил толстые очки, крашеные черные волосы были расчесаны на прямой пробор и приглажены при помощи бриллиантина. Впрочем, даже больше, чем напомаженные волосы, возраст выдавала одежда: рубашка с галстуком-бабочкой, жилет, карманные часы с цепочкой, расклешенные брюки, мода на которые прогремела в далеких двадцатых. Самопровозглашенный «султан свинга» выглядел так, будто принадлежал к иной эпохе, когда граммофоны еще заводили вручную.
Пульт, над которым царил Гиббс, казался сложным силовым полем, утыканным ручками, кнопками и лампочками, они моргали, пульсировали и отключались мановением его руки. Три обтянутые войлоком вертушки плавно крутились на металлических подставках.
Ассистент Гиббса грузил пластинки на вертушки. Руками в белых хлопчатобумажных перчатках он бережно брал каждую пластинку за края, прежде чем опустить на войлочный круг. Секретарша записывала ее название и номер согласно временному коду. Когда песня заканчивалась, ассистент снимал пластинку с проигрывателя, аккуратно убирал ее в бумажный конверт и возвращал на определенное каталогом место на стеллаже.
Гиббс бодро балагурил в микрофон. Своим глубоким мягким голосом он представлял ансамбль и солиста, затем рассказывал интересные подробности о музыкантах. Игла опускалась на пластинку при помощи специального рычага. Это позволяло Гиббсу держать под контролем все, что шло в эфир. Пока играла одна песня, он отмечал следующую в очереди. На подставке за тремя вертушками стояла стопка высотой с шляпу-цилиндр – сплошь пластинки на 78 оборотов. Мариано твердо решил, что «Скалка моей мамаши» должна попасть в эту стопку, а оттуда – в облаченные в перчатки руки ассистента и на проигрыватель.
В конце концов, у радиостанции были в распоряжении сотни и сотни часов – так почему бы не посвятить две минуты потрясающим «Сестрам Донателли»? Почему нельзя сыграть эту песню?
Мариано удивился, когда сам мистер Гиббс кивнул ему из студии.
– Сейчас он выйдет, – сообщила мисс Петерсон, прошелестев мимо него и возвращаясь на свое место.
Гиббс толкнул дверь студии изнутри.
– Чем могу быть полезен? – улыбнулся он. Зубы у него были ровные, квадратные, их безупречная белизна отдавала фарфором.
– Мистер Гиббс, мы любим вашу передачу, – начал Мариано.
– Приятно слышать. Могу ли я вам как-то помочь?
– Я хотел бы, чтобы вы обратили внимание на эту песню. Когда послушаете, я думаю, вы сыграете ее в своей передаче. Это готовый шлягер.
– А вы разбираетесь в шлягерах?
Мариано немного выпятил грудь.
– Думаю, что да.
– У нас уже есть сотни записей, ожидающих своей очереди. Собственно, куда больше записей, чем эфира, чтобы втиснуть их все.
– Я могу понять такую дилемму. Но мы записали эту пластинку специально для вас – специально для вашего конкурса.
– Я уже выбрал победителя, – пожал плечами Гиббс, – так что, боюсь, ничем не могу помочь.
– Можете выбирать любую песню, это ведь ваш конкурс. Но мы играли по правилам и пришли вовремя. Признаю, успели в последнюю минуту, но ведь успели. Однако, если честно, конкурс меня не особо интересует.
Мариано с юности работал на крупнейшего заготовщика мрамора в Нью-Джерси, потому отлично разбирался в законопослушном предпринимательстве. Владельцы лавок и бензоколонок, поставщики различных товаров и услуг – все эти люди были костяком местной экономики, пусть и пострадавшей от Великой депрессии. Но Мариано также знал, что существует и другой способ вести дела и добиваться успеха – когда договариваешься на стороне и суешь в лапу.
Мариано понимал, что такое «черная зарплата», – работник получал возможность зашибить неподотчетную монету, а наниматель мог назвать свою цену, назначая жалованье. В результате работник клал в карман пару долларов сверх получки – либо за задание, за которое больше никто не брался, либо трудясь сверхурочно на предприятии, которое не успевало выполнить план производства в рабочее время. Таким образом, дело быстрее становилось прибыльным, да еще и без неудобств, связанных с соблюдением правил или обязательствами перед сотрудником. Для работника это был способ продвинуться, поднакопить денег и заработать наличные, не облагаемые налогами. А еще так можно было пролезть без очереди, если иначе не получалось. Мариано прикинул, что подобный подход – еще не худший способ добиться цели.
И он вручил Гиббсу «Скалку моей мамаши».
– Будьте добры, – сказал он, – сыграйте эту песню во время «Пляжного часа», с исполнителями, которых вы отобрали для «Завтрашних звезд». Это последний день отпускной недели, слушать будет весь пляж Си-Айла.
– Мне некогда ее играть, – возразил Гиббс.
Мариано знал, что руки сильных мира сего никогда не моют других рук, если в них не вложить кое-чего. Не отрывая глаз от мистера Гиббса, он потянулся к своему карману и положил в ладонь ведущего деньги.
– Найдите время, – веско проговорил он.
– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, – ответил тот.
– Так и поступите. Не забудьте: «Скалка моей мамаши».
И Мариано вышел из студии.
Мистер Гиббс посмотрел на пластинку, развернул полученную банкноту и вернулся в студию.
Секретарша подняла голову:
– Сколько?
– Один доллар.
– Чтобы сыграть песню? – Секретарша была озадачена.
– Это еще не все, – продолжал Гиббс. – Он попросил сыграть ее в «Пляжном часе».
– Подсказал бы кто старику, что лучше бы он купил себе колбасы на эти деньги, – вставил ассистент. – Тогда, по крайней мере, он бы их достойно потратил и не остался голодным.
– Бедняга, – как будто про себя пробормотала секретарша.
– «Скалка моей мамаши». И ведь не шутил. – Гиббс покачал головой. Он взял свежезаписанную пластинку «Сестер Донателли» и бросил ее под пульт управления на кучу прочих пластинок, такого же самотека.
А полученный от Мариано доллар он вручил секретарше со словами:
– Это вам на карандаши.
Фабрика «Джерси Мисс» помещалась на Лэндис-авеню в нежно-голубом здании со скошенной крышей. С фасада располагалась витрина, окна которой спустили вниз, чтобы позволить летнему ветерку гулять по помещению.
Предприятие стояло между булочной и лавкой мясника, а через дорогу возвышалась церковь Св. Иосифа. Наиболее набожные работницы ежедневно посещали раннюю мессу до первого фабричного звонка в семь утра, а прочим случалось заскочить туда попозже, чтобы зажечь свечу, заказать молитву и перекреститься, обмакнув пальцы в святую воду, перед тем как отправиться домой.
Внутри старой фабрики потертые половицы так и гнулись под весом оборудования. С потолка свисали, как веревки под куполом цирка, тесно и беспорядочно переплетенные электрические провода. От задней части здания тянулась анфилада пристроек. Стоявший у входной двери человек мог проинспектировать всю фабрику насквозь, до самого цеха окончательной обработки.
– Я подожду. – Чичи просунула пластинку в окошко. – Это должно попасть к нему в руки до пяти.
Мисс Петерсон унесла пластинку в студию. Ожидая ее возвращения, Чичи изучала галерею на стене в фойе. С обрамленных фотографий на нее глядели избранные звезды радиоволн, удостоившие в то или иное время студию своим посещением. Она стала рассматривать эффектные снимки певиц: вот Лиза Кизер в шикарной широкополой шляпе из черного бархата, вот Валери Маккой-Келли в солнечных очках и модном твидовом пальто свободного покроя, а неподражаемая Хельма Дженкинс просто ослепительна с усеянным стразами обручем на голове. В глазах фабричной девчонки, которая носилась по жаре в ситцевом сарафане, подоткнув под соломенную шляпку собранные в конский хвост пушистые от соленых брызг волосы, эти женщины были вершиной элегантности. Чичи вообразила, как однажды на этой стене появится ее собственная фотография, и прикинула, какой наряд наденет для такого случая. Норковая шуба там будет непременно, решила она.
– На сегодня мистер Гиббс закончил принимать пробные записи, – сообщила мисс Петерсон, возвращая Чичи пластинку.
– Но почему?
– Он уже по уши в этих пластинках и не в состоянии больше слушать самопальные записи. Это его дословный ответ.
– Так ведь моя пластинка не самопальная. Ее записали в студии «Магеннис» в Ньюарке. Это профессиональная работа.
– Послушай, девочка. Я дам тебе хороший совет, а ты уж сама решай, прислушаться к нему или нет. Здесь тебе ничего не светит. Мы выпускаем в эфир исключительно известные ансамбли и их солистов.
– Но ведь Род Роккаразо…
– Род Роккаразо – это Род Роккаразо. А ты думала, что если составила дуэт у костра с их подпевкой и записала пластинку в ларьке на ярмарке, мы это прямо-таки пустим в эфир? У нас есть спонсоры. Мы держимся на плаву, потому что они оплачивают наши счета. Даже я получаю жалованье благодаря спонсорам.
– А как же конкурс?
– Он уже выбрал победителя.
– Но так несправедливо!
– Ты права. Это несправедливо. Но здесь мы не играем в софтбол в какой-нибудь школе имени Святой Марии-у-Богородицы, где все честно, поле ровное, а судьями служат монашки. Это шоу-бизнес. А в шоу-бизнесе все сурово. Может, в другой раз повезет. – Мисс Петерсон с треском захлопнула окошко.
Чичи вышла на улицу и забралась в кабину грузовика.
– Отказались принимать пластинку, – уныло проговорила она. – Гиббс выбрал победителя еще прежде, чем я вошла.
– Дай сюда. – Мариано взял пластинку и направился к радиостанции.
Войдя в фойе, Мариано постучал в окошко дежурной. Мисс Петерсон отодвинула стекло одной рукой, держа в другой телефонную трубку. Она предостерегающе подняла ладонь, завершая разговор, затем дала отбой.
– Мне нужно поговорить с мистером Гиббсом, – сказал Мариано.
– О ком доложить?
– Мистер Мариано Донателли.
– А, так вы родственник той девчонки в шляпе, – устало кивнула мисс Петерсон.
– Я ее отец.
– Я только что объяснила вашей дочери, что мы больше не принимаем новых записей для конкурса. – Она потянулась к окошку, намереваясь его захлопнуть.
– Я готов заплатить.
– Одну минуту, сэр. – Мисс Петерсон оставила окошко открытым и направилась в студию.
Мариано стоял у окошка, не спуская глаз с двери студии. Внезапно ему бросилось в глаза собственное отражение в зеркале позади бюро секретарши, и то, что он увидел, ему не понравилось. Художественный руководитель ансамбля «Сестры Донателли» был одет так, словно собрался заливать бетон, а не вести переговоры от имени своих клиенток или договариваться с диск-жокеями. Он пригладил то, что оставалось от его шевелюры, и поправил воротник рабочей рубашки.
– Входите. – Мисс Петерсон придержала для него дверь в кабинет.
Мариано последовал за ней. Сквозь стеклянное окошко в толстой двери, отделявшей кабинет от студии, он мог различить знаменитого мистера Гиббса – тот был одновременно ведущим и диктором радиостанции, – его молодого ассистента и секретаршу. Шел прямой эфир.
Мариано смутила внешность Гиббса. Тот оказался по меньшей мере лет на двадцать старше своей фотографии на афише, рекламировавшей его радиопрограмму, – Мариано видел эту афишу на променаде. Мистер Гиббс носил толстые очки, крашеные черные волосы были расчесаны на прямой пробор и приглажены при помощи бриллиантина. Впрочем, даже больше, чем напомаженные волосы, возраст выдавала одежда: рубашка с галстуком-бабочкой, жилет, карманные часы с цепочкой, расклешенные брюки, мода на которые прогремела в далеких двадцатых. Самопровозглашенный «султан свинга» выглядел так, будто принадлежал к иной эпохе, когда граммофоны еще заводили вручную.
Пульт, над которым царил Гиббс, казался сложным силовым полем, утыканным ручками, кнопками и лампочками, они моргали, пульсировали и отключались мановением его руки. Три обтянутые войлоком вертушки плавно крутились на металлических подставках.
Ассистент Гиббса грузил пластинки на вертушки. Руками в белых хлопчатобумажных перчатках он бережно брал каждую пластинку за края, прежде чем опустить на войлочный круг. Секретарша записывала ее название и номер согласно временному коду. Когда песня заканчивалась, ассистент снимал пластинку с проигрывателя, аккуратно убирал ее в бумажный конверт и возвращал на определенное каталогом место на стеллаже.
Гиббс бодро балагурил в микрофон. Своим глубоким мягким голосом он представлял ансамбль и солиста, затем рассказывал интересные подробности о музыкантах. Игла опускалась на пластинку при помощи специального рычага. Это позволяло Гиббсу держать под контролем все, что шло в эфир. Пока играла одна песня, он отмечал следующую в очереди. На подставке за тремя вертушками стояла стопка высотой с шляпу-цилиндр – сплошь пластинки на 78 оборотов. Мариано твердо решил, что «Скалка моей мамаши» должна попасть в эту стопку, а оттуда – в облаченные в перчатки руки ассистента и на проигрыватель.
В конце концов, у радиостанции были в распоряжении сотни и сотни часов – так почему бы не посвятить две минуты потрясающим «Сестрам Донателли»? Почему нельзя сыграть эту песню?
Мариано удивился, когда сам мистер Гиббс кивнул ему из студии.
– Сейчас он выйдет, – сообщила мисс Петерсон, прошелестев мимо него и возвращаясь на свое место.
Гиббс толкнул дверь студии изнутри.
– Чем могу быть полезен? – улыбнулся он. Зубы у него были ровные, квадратные, их безупречная белизна отдавала фарфором.
– Мистер Гиббс, мы любим вашу передачу, – начал Мариано.
– Приятно слышать. Могу ли я вам как-то помочь?
– Я хотел бы, чтобы вы обратили внимание на эту песню. Когда послушаете, я думаю, вы сыграете ее в своей передаче. Это готовый шлягер.
– А вы разбираетесь в шлягерах?
Мариано немного выпятил грудь.
– Думаю, что да.
– У нас уже есть сотни записей, ожидающих своей очереди. Собственно, куда больше записей, чем эфира, чтобы втиснуть их все.
– Я могу понять такую дилемму. Но мы записали эту пластинку специально для вас – специально для вашего конкурса.
– Я уже выбрал победителя, – пожал плечами Гиббс, – так что, боюсь, ничем не могу помочь.
– Можете выбирать любую песню, это ведь ваш конкурс. Но мы играли по правилам и пришли вовремя. Признаю, успели в последнюю минуту, но ведь успели. Однако, если честно, конкурс меня не особо интересует.
Мариано с юности работал на крупнейшего заготовщика мрамора в Нью-Джерси, потому отлично разбирался в законопослушном предпринимательстве. Владельцы лавок и бензоколонок, поставщики различных товаров и услуг – все эти люди были костяком местной экономики, пусть и пострадавшей от Великой депрессии. Но Мариано также знал, что существует и другой способ вести дела и добиваться успеха – когда договариваешься на стороне и суешь в лапу.
Мариано понимал, что такое «черная зарплата», – работник получал возможность зашибить неподотчетную монету, а наниматель мог назвать свою цену, назначая жалованье. В результате работник клал в карман пару долларов сверх получки – либо за задание, за которое больше никто не брался, либо трудясь сверхурочно на предприятии, которое не успевало выполнить план производства в рабочее время. Таким образом, дело быстрее становилось прибыльным, да еще и без неудобств, связанных с соблюдением правил или обязательствами перед сотрудником. Для работника это был способ продвинуться, поднакопить денег и заработать наличные, не облагаемые налогами. А еще так можно было пролезть без очереди, если иначе не получалось. Мариано прикинул, что подобный подход – еще не худший способ добиться цели.
И он вручил Гиббсу «Скалку моей мамаши».
– Будьте добры, – сказал он, – сыграйте эту песню во время «Пляжного часа», с исполнителями, которых вы отобрали для «Завтрашних звезд». Это последний день отпускной недели, слушать будет весь пляж Си-Айла.
– Мне некогда ее играть, – возразил Гиббс.
Мариано знал, что руки сильных мира сего никогда не моют других рук, если в них не вложить кое-чего. Не отрывая глаз от мистера Гиббса, он потянулся к своему карману и положил в ладонь ведущего деньги.
– Найдите время, – веско проговорил он.
– Хорошо, я посмотрю, что можно сделать, – ответил тот.
– Так и поступите. Не забудьте: «Скалка моей мамаши».
И Мариано вышел из студии.
Мистер Гиббс посмотрел на пластинку, развернул полученную банкноту и вернулся в студию.
Секретарша подняла голову:
– Сколько?
– Один доллар.
– Чтобы сыграть песню? – Секретарша была озадачена.
– Это еще не все, – продолжал Гиббс. – Он попросил сыграть ее в «Пляжном часе».
– Подсказал бы кто старику, что лучше бы он купил себе колбасы на эти деньги, – вставил ассистент. – Тогда, по крайней мере, он бы их достойно потратил и не остался голодным.
– Бедняга, – как будто про себя пробормотала секретарша.
– «Скалка моей мамаши». И ведь не шутил. – Гиббс покачал головой. Он взял свежезаписанную пластинку «Сестер Донателли» и бросил ее под пульт управления на кучу прочих пластинок, такого же самотека.
А полученный от Мариано доллар он вручил секретарше со словами:
– Это вам на карандаши.
Фабрика «Джерси Мисс» помещалась на Лэндис-авеню в нежно-голубом здании со скошенной крышей. С фасада располагалась витрина, окна которой спустили вниз, чтобы позволить летнему ветерку гулять по помещению.
Предприятие стояло между булочной и лавкой мясника, а через дорогу возвышалась церковь Св. Иосифа. Наиболее набожные работницы ежедневно посещали раннюю мессу до первого фабричного звонка в семь утра, а прочим случалось заскочить туда попозже, чтобы зажечь свечу, заказать молитву и перекреститься, обмакнув пальцы в святую воду, перед тем как отправиться домой.
Внутри старой фабрики потертые половицы так и гнулись под весом оборудования. С потолка свисали, как веревки под куполом цирка, тесно и беспорядочно переплетенные электрические провода. От задней части здания тянулась анфилада пристроек. Стоявший у входной двери человек мог проинспектировать всю фабрику насквозь, до самого цеха окончательной обработки.