Желтая гора

Марина вышла из женской обители, прошла длинным двором и вошла в другие ворота – в центральную часть монастыря, поднялась на второй этаж в большой зал, увешанный иконами, который служил и столовой, и приемной владыке. На огромном столе были разложены новые, сегодня освященные иконы необычайной красоты, перед которыми стоял в задумчивости хозяин монастыря.

– Ах! Какая красота! Ну как же у вас получается? – не удержалась Марина.

– А потому, что следуем основному принципу ремесленного искусства Святой Руси. – Помнишь, у Ивана Федорова: «Есть у меня искусство, орудия для работы, должен я духовные семена по вселенной сеять». Лучше и не скажешь, эти слова и отражают исконный святорусский дух мастерового человека, который понимает, от кого он получил тот или иной талант и кому должен дать отчет в том, как он этот талант использовал. А русскому православному человеку всегда было присуще особое понимание божественной красоты мироздания. Мир был создан Творцом совершенным и прекрасным, но земля была проклята после грехопадения Адама, через грех нарушилась связь с Создателем, и Земля стала уже не так прекрасна. По великой своей любви и милосердию Бог оставил людям отголоски этой красоты, которую мы можем видеть вокруг нас. Сам Господь наш Иисус Христос приводит полевую лилию как образец прекрасного, перед которой меркнут самые богатые царские одежды. Но кроме явной красоты, есть еще красота скрытая, и драгоценный камень может быть неказист и не виден, пока к нему не прикоснется рука мастера. Настоящую красоту можно видеть только духовными очами, ты же знаешь, что самые прекрасные произведения искусства связаны с церковной тематикой, потому что творят мастера с молитвой и Господом. Именно эта божественная красота обращала к Богу многих язычников и отступников. Достаточно вспомнить, что красота православного богослужения помогла святому князю Владимиру сделать выбор среди множества иных вер. Дерево, камень или металл – все перестает быть сугубо материальным, через осознание цели, которой служит мастер, передается особый дух православия, и тогда у людей верующих икона вызывает молитвенный настрой, а у людей неверующих или мало верующих – движение сердца к Богу и к истине.

– Присядь, – показал на стул. Марина покорно присела. В больших витражных окнах сияли купола церкви, рядом – возводимая колокольня, вчера она поднялась туда, на самую верхушку, на сорокаметровую высоту по шатким, временным ступенькам. Сначала было весело, маленькая озорная девчонка вдруг проснулась в ней, когда взбиралась по лестнице, подвязав длинную юбку. Но потом лестница показалась бесконечной, вниз смотреть стало страшно, пару раз Марина останавливалась, думая повернуть назад, но превозмогая страх, все-таки двигалась вверх. На ум пришла песня Трофима: «В тоске запредельной казалось прикольным забраться с похмелья наверх колокольни. Мы жили паскудно погибли нелепо, зато три секунды летели по небу. Мы падаем, падаем, падаем, а ты говоришь – летим, давай же хоть беса порадуем, брат Никодим…» Но, слава богу, не порадовала, благополучно добралась до верха, только раз случайно зацепившись рукавом за выступающий гвоздь и пошатнувшись и испугавшись изрядно.

На самом верху перевела дух и огляделась: вокруг раскинулись многочисленные постройки обители, а за ними бескрайние, уже выгоревшие от жаркого солнца поля, маленькое блюдце-озерцо и деревушка в несколько домов. Вдали чернела узкой лентой автострада, по которой мчались автомобили наполненные человеками с их страстями, не подозревающими, что, поверни они сейчас в сторону обители, и тот час окажутся в совершенно другом мире, размеренном и спокойном, где тихая молитва и красота, дисциплина и труд, послушание и порядок, а главное, Божье присутствие в каждом мгновении. И хотелось им крикнуть с колокольни: «Остановитесь! Хоть на мгновение задумайтесь, куда мчитесь! Найдите время для души…»

Спускаться было намного страшнее. Когда ступила на землю, ноги подкашивались. Развязала дрожащими пальцами узел, отряхнула подол от строительной пыли, оглянулась по сторонам – не увидел ли кто. Вокруг никого не было. Владыка из окна видел, вел и взглядом, и молитвой, пока не спустилась.

– С какими мыслями уходишь? – спросил спокойно, по-отечески, присев рядом на скамью.

– Светлее стало на душе, это важно, не зря время потратила, но …

Марина замолчала надолго, не находя правильных слов, тех, что смогли бы выразить ее главную мысль. А мысль была проста – недостаточно веры в ее сердце, недостаточно! И она это чувствовала, и жизнь ее в монастыре казалась понарошку, ненастоящей, неискренней, невсамделишной, что ли. Да и возможно ли вдруг поверить в Бога? Когда с детства в ее жизни Бога не было. Вера, она или есть, или нет, без доказательств. А Марина нуждалась в них.

Владыка словно услышал ее мысли.

– А знаешь, я ведь мастером спорта был. Кто бы мне тогда сказал, где и кем я буду сегодня, вот уж поднял бы я того на смех! А вот ведь случилось. Воистину, пути Господни неисповедимы. И вот я здесь. В прошлый раз сказала мне, что ты не для монастырской жизни, а я? Уж кто-кто, но только не я был пригоден для такой жизни! Азартный, горячий. Сколько бы накуролесил в миру, если бы остался. В мое время спортсмены подались в рэкетиры, людей гробили, я и не заметил, как в их команде оказался, спохватился вовремя. Ушел тогда в Лавру служить. И вот погляди, сегодня церковь в городе, монастырь построен, сколько дел добрых сделано, сколько душ спасено и сколько еще спасется в этих стенах! Так что, поверь, мы не знаем, на что способны и что сможем преодолеть. А тебя вижу здесь! И дел много тебя ожидает. Мне помощники нужны. Подумай и возвращайся.

– Я… недостаточно верю в Бога…

– Главное, чтобы он верил в тебя, – отреагировал владыка.

Марина, глядя на него, вдруг поняла, где «уже видела» его. И не раз, начиная еще со школьных лет, на портретах, что в ряд висели в библиотеках и классах. Владыка был удивительно похож на Льва Николаевича Толстого. Не удержалась, сказала. Он улыбнулся:

– Секрет тебе открою, так получилось со временем, – произнес заговорщицки. – Хочешь не хочешь, а делю людей на тех, кто это сходство замечает, а значит, в его генетической памяти есть образ выдающегося нашего философа и писателя, и на остальных…

– Знаете, я подумала – у вас, истинно верующих, есть мощная система утешений, нам же только и остается спасаться от страха смерти в своем творчестве. Надеюсь, и мне это удастся…

– Возвращайся, и ты спасешься.

Они поднялись, гостья, склонив голову, протянула сложенные лодочкой руки ладонями вверх – одна в другой.

– Благословите, владыка…

…Она шла к машине, стоявшей у открытых кованых ворот, а дочь до последней минуты не понимала, пока не открылась дверца, что эта женщина в черных одеждах – ее мама.

Глаза у девушки были, как у испуганного ребенка:

– Я тебя не узнала! Сними сейчас же эту тряпку с головы! Ужас – «кавказская вдова!» И вообще, кто сейчас в Бога верит?

– Никто, до первого шторма на корабле, – улыбнулась мать, – поехали, мисс Паника.

Дома у дочери, сняв черные одежды, долго стояла под горячим душем: «Какие они счастливые, монахи! И все-таки я законченная атеистка, сколько меня будет еще швырять по жизни? Где, в чем найду свое успокоение? Я знаю одно – стать счастливой, значит, совпасть с той энергией, которая во мне заложена, необходимо следовать своей природе и не изменять ей, если даже мой путь не приведет к успеху, ибо это еще не счастье».



…Марк шел по ночному городку домой, и ему было одиноко и тоскливо. Сначала, когда узнал, что Марина уехала, обрадовался. В разгар сезона – какой подарок! Можно пить, гулять сколько душе угодно, приглашать гостей в дом, поднимать себе цену, демонстрировать, какой молодец, хозяин. Но подарок оказался с горчинкой. Он и так был свободен, никто его не ограничивал, не контролировал, не задавал вопросов. Жил как хотел, но как-то было спокойней на душе, когда знал, что дома Марина, и пусть они не жили уже давно как муж и жена, все равно она оставалась его надежным тылом. А тут дом опустел, осиротел без нее. И гулять-то он продолжал, но с какой-то неуемной тоской, хотелось всем рассказать о своем горе, что он и делал. Но почему-то никто не мог пожалеть так, как жалела Марина. И он чувствовал себя потеряшкой, осиротевшим без родины-матери.

Он шел и вспоминал, как в четырнадцать лет впервые познал радости секса с тридцатипятилетней женщиной, туристкой, в горах под кустами, которая научила его многому, тогда и определился его жизненный вектор. В памяти возник тот забытый случай – Марк крутился возле контактной словоохотливой пары на пляже, заговорил, предложил экскурсию по живописным окрестностям. Женщина с готовностью вызвалась с ним прогуляться, пока ее муж с необъятным животом заправлялся пивом и креветками.

Он давно горел желанием все попробовать по-взрослому. Не наедине с собой под одеялом, как привык, и не с глупенькой девочкой-одноклассницей, потому как было опасно. А с опытной взрослой женщиной, чуткой и нежной, которая все покажет, если что, поймет и не обидит, ну, скажем, как добрая мама. Ему повезло, дамочка продемонстрировала мастер-класс.

Марк сходил с тетей на экскурсию и с того дня понял, что больше, чем это занятие, его ничто не увлекает. Девиз «терпение и труд» было не из его словаря. Вся его энергия сливалась через нижнюю голову, ничто не интересовало, ни учеба, ни спорт, только удовольствие от секса.

Мама со своей материнской слепой любовью ничего не замечала. Но сын не позволял устроить ей личную жизнь. Подрастающий львенок ревниво охранял свою территорию, позиционируя себя мужчиной своей мамы. Он даже и называл ее не мамой, а просто по отчеству – Степановна. Несколько ее попыток выйти замуж закончились крахом. Но, говоря откровенно, все мужья ее были неудачные. Переживать было особо не за кем. И вот, наконец, она встретила доктора – симпатичного, образованного, с чувством юмора, деликатного и выдержанного, доброго и надежного. Словом, мужчину-мечту и для молодой барышни, а уж для женщины среднего возраста с хвостом в виде беспокойного сыночка, это был приз Бога.

Для успешного нового брачного проекта решили перестраховаться и отправить Маркушу к бабушке в Сибирь под предлогом поступления в техникум, так как сыночек рвения к учебе не проявлял, перспектива в виде института ему явно не грозила, и не было смысла держать гиперсексуального переростка дальше в школе.

Марк отбыл, и мама вдохнула полной грудью. Но дышала недолго. Сын быстро сообразил, в чем кроется причина его «творческой» командировки, бабушкина старая кровь его не будоражила, разгуляться не давали, на занятиях он мечтами улетал в окно и был совершенно непроницаем для новых знаний. Протянув так полгода, периодически раскрашивая свои серые будни спиртом из бабушкиного подвала и встряхивая старушке мозг, Марк, истосковавшись по мамочке, вернулся домой.

Степановна не обрадовалась появлению сына – при таком раскладе мечта о совместном ребеночке, который должен был укрепить брак с доктором, помахала ручкой и скрылась навсегда – ускользнул последний шанс репродуктивного возраста. Марк же благополучно выгулялся летом в приморском городке, разбрасывая дурную сперму направо и налево, снимая двух-трех туристок одновременно, балдея от участия в групповухах, выгребая спиртное из докторских запасов в шкафу, заливая чай в бутылки вместо коньяка, чтобы до поры до времени не уличили в краже.

Осенью он вернулся в школу шаровой молнией – то ли мимо проскользнет, то ли зацепит и все взорвет – непонятно, с поломавшимся, сексуальным с хрипотцой голосом, идущим из низов живота, и усиками, но вернулся не к своим одноклассникам, а на год младше. С трудом пропетляв до выпускного, не обнаружив в себе никаких способностей, был вынужден подчиниться решению дальновидного отчима, пристроившего Марка в милицейское училище. Доктор ясно видел – со временем пасынок бы гарантированно оказался по ту сторону решетки, как и Славик. Так лучше уж по эту.

В училище про секс думать было некогда, да и сил после непривычных, изматывающих физических занятий первого года не оставалось. После окончания училища заботливый отчим пристроил пасынка в институт на заочное отделение. И Маркуша, совершенно непостижимым для себя образом, сам не веря чуду, получил диплом о высшем образовании. Позже он опрометчиво хвалился, что стоило это Терпиле всего пару ящиков шампанского нужным пациентам. Правда, с мозгами было сложнее – за шампанское не купишь.

Но подготовка в училище и опыт в милиции – умение читать по лицу характер сыграли большую роль в его судьбе.

Марк бравировал, что ему никогда не составляло труда с первого взгляда определить одинокую состоятельную женщину. Признавался, что простушки его никогда не привлекали. Только не договаривал, что присматривал щедрую, готовую делиться. Он бессовестно использовал женщин и гордился своими успехами. Там, где достойный и порядочный колебался и сомневался, Маркуша подходил и знакомился играючи, ему терять нечего, а если отошьют, тут же поворачивался к следующей на глазах у предыдущей. Он и женился по расчету на единственной дочери обеспеченных родителей – девушке слегка постарше. Родилась дочь, но стать достойным мужем и отцом не смог и не пытался. Его гиперсексуальность компенсировала отсутствие интеллектуальной и физической деятельности. Марк постоянно врал жене и изменял при любой возможности. Он шел, искал и находил. Это была его стихия, его природа. Знакомился легко, сразу представлялся работником милиции (я не мошенник, мне можно доверять, могу быть защитником), гордился своим званием следователя-дознавателя и любил ходить в форме, она ему шла. Присмотрев жертву, за несколько минут сканировал женщину, задавая кучу наводящих вопросов, и если чувствовал, что «птичка» поддается, начинал свою обработку. От природы манипулятор, приобретя в милиции нужный навык, он легко входил в доверие женщинам, с первой встречи максимально открываясь и давя на жалость. Это был любимый проверенный прием. Если женщина жалость не проявляла, не сочувствовала, не велась на его песни, она его больше не интересовала. Он резко переключался на другую.


Марк жил, как беззаботный аксолотль, на детской стадии развития. Безответственный, ищущий только свою выгоду и мечтающий об удовольствии. Он с гордостью именовал себя львом по гороскопу, даже не догадываясь, как реально похож на этого животного: готовый сутками заниматься сексом, никогда не думал о добыче пропитания – львицы накормят.



…Марина, вернувшись из монастыря, попросила Марка уйти к маме, он ушел, но периодически возвращался проверить «свою» территорию. Одержимый ревностью, угрожал, если она приведет мужчину в дом, то подожжет или взорвет его. Она улыбалась в ответ: «Это вряд ли».

А Марк, потеряв Марину и работу, скатывался все ниже и ниже. Он постоянно думал: «Как сказочно разбогатеть? при этом ничего не делая?» – но идей в пустой голове не появлялось, и чувствовал, что сдает, к тому же все меньше встречались женщины, готовые делиться, скорее, наоборот. Одна надежда оставалась на многолетний проверенный северный вариант. Он с нетерпением ждал, когда же приедет «корова», которую можно и поиметь? и «подоить».

А пока Маркуша? уволенный на пенсию милиционер, решил сблизиться с аферистом Виталиком.

Когда несколько лет назад он привел Виталика домой и стал загружать Марину фантастическими совместными проектами, она сразу ответила, что не собирается выслушивать этот бред и тем более участвовать в подобных аферах. Виталий не внушил ей ни доверия, ни симпатии – она сразу окрестила его «Чичиковым». Марк все-таки упорно прессовал Марину и таки выклянчил у нее и отдал товарищу приличную сумму под проценты. Марина не устояла, уж слишком привлекательны легкие деньги! Но бесплатный сыр, как известно, только в мышеловке, и она об этом скоро пожалела, так как была вынуждена остановить на некоторое время отделочные работы – «Чичиков» исчез с их небосклона с ее деньгами.

Позже вернулся с Марком, но не для того, чтобы вернуть деньги, а попросить еще и ее колье, о котором узнал от Марка. Он только на коленях не ползал, умоляя дать ему на время драгоценность, рассказывая сложную схему с несколькими участниками, кому и что отдаст в залог и что получит и куда в дальнейшем вложит и затем, когда разбогатеет, выкупит колье и вернет его Марине. Марина остановила его длинный путаный рассказ вопросом:

– А мне это зачем?

– Мы заработаем денег, роднулечка! Пожалуйста, дай! – вступился за товарища Марк и даже попытался напугать Марину.

– Виталика обещали убить за долги!

Но в этот раз она была непреклонна.

«Чичиков» снова пропал, потом объявился, рассказывал небылицы, что его обокрали, унесли целый чемодан денег на Киевском вокзале. Долго тянул с отдачей, каждый раз придумывая неправдоподобные истории. Марине надоело слушать его сказки, и она припугнула Виталика, что обратится к «выбивалам», – сработало. И Виталя начал отдавать – тяжело, частями, физически страдая, казалось, вот-вот расплачется, выпуская из рук дорогие сердцу портреты президентов чужой страны.

А потом пришла Крымская весна. Крым забурлил страстями, оживился, и возбужденный Марк, прибегал к Марине, каждый раз удивляя ее своими нелепыми идеями и предложениями.

Однажды он появился на ее пороге снова в компании с «Чичиковым» и просьбой выслушать великих комбинаторов. Она слушала и удивлялась неуемной энергии и наивности Марка, для которого все было просто – понравилось и бери, только руку протяни. Они вдвоем наперебой горячо уговаривали Марину возглавить их «шайку». В ход пошли конкретные цифры, подтвержденные документами. Марина не знала, что брокер Виталий, он же «Чичиков», трудился в поте лица еще и бухгалтером на Генуэзской крепости. Памятник истории и архитектуры, который последние годы претендовал на место в списки ЮНЕСКО, был современным аналогом «Денежной ямы» для тех, кто им заправлял. Крепость десятилетиями не реставрировалась, принося колоссальный доход. И «Чичиков» раскрыл Марине всю схему, по которой раньше рекой текли в их карманы с директором огромные деньги. Но теперь «Софии Киевской», в юрисдикции которой находился объект, сюда не дотянуться, и крепость перейдет в другое ведомство, а значит, уплывет из рук «Чичикова» и его директора в крымское или московское, – неизвестно, а пока еще не перешло, нужно действовать!

– И? – удивленно ждала продолжения Марина. – А мне с какой целью все это вещаете?

– А ты позвони своим старым друзьям и попроси должность директора – тебе не откажут! Какая им разница, кому отдать крепость, а ты своя, тебе можно доверять; и цифры покажи, сколько мы готовы ежемесячно отстегивать им, – выступил вперед парламентером Марк.

– Это которым друзьям? И кто мы? – еще больше удивилась Марина, смерив его тщедушное скорее тело – вычитание, чем телосложение, с ног до головы – в стоптанных кроссовках, с расстегнутой ширинкой на джинсах, с недельной щетиной и стойким перегаром. Рядом со своим другом с блеклыми, водянистыми глазами, напоминающим медузу, в вельветовых малинового цвета узких штанишках – пародией на метросексуала местного разлива, вместе они выглядели сейчас, как два сутенера. Марина расхохоталась.

– Ну что ты прикидываешься, не знаешь кому? – взвился, нервничая Маркуша.

– Мальчики, я знаю, что вам нечем, но все ж попробуйте понять, пришли вы не туда, но, спасибо, повеселили. Аудиенция закончена, – показала Марина на дверь.

– Ты для себя ничего не хочешь, хоть бы о своей дочери подумала! Никуда не пойду, пока не позвонишь! – И Марк уселся на диван, изображая готовность сидеть тут хоть до второго пришествия.

– Давайте, давайте, внебрачные дети Остапа Бендера, быстренько на выход, вам тут ничего не светит!

Они ушли, но вскоре Маркуша снова вернулся с неожиданной для него новостью: «Чичиков», набрав у народа денег под проценты, пропал с концами.

– Ты не представляешь, какая это прорва денег! – с горящим взором рассказывал он детали происшествия местного масштаба.

– Завидуешь?!

– Да я и не завидую, но Виталик до конца жизни себя обеспечил, молодец! А у меня гениальный проект, напишу рапорт, уеду в самый отдаленный район, думаю, на север. Решил стать агентом, есть такой вид службы, ходит человек, бомжует, по мусоркам роется годами или в тюрьме сидит, с тем, с кем надо, в контакт входит. В общем, следит за кем-то. Информацию добывает. За такую службу двойная зарплата, выслуга лет, звездочки на погоны. Так что уезжаю, роднулечка.

Марина уже знала этот лживый бессовестный взгляд, пустые слова. Но даже в этой придуманной истории он хотел подготовить себе алиби и заодно потянуть за свою любимую ниточку – пожалей меня!

– Кому ты это рассказываешь? Выбрал, наконец? Остановился на очередной жертве? Тебе надо подстраховаться, вдруг там не получится, не срастется и можно вернуться под мою крышу? Я ведь тебя давно отпустила, оставь же и ты меня!

И он сказал то, что очень давно хотел сказать:

– Давай разделим дом.

– Нет, дом не делится, только продается. Надеюсь, скоро смогу выкупить «твою» половину.

– А может, я у тебя? У меня есть люди, готовые дать мне деньги, перепишешь дом на меня? – И он напряженно впился в нее взглядом. И она, не раздумывая, ответила:

– Согласна, приводи своих людей.

Он повернулся и вприпрыжку, не скрывая радости, ринулся к выходу.

Она закрыла за ним дверь на ключ, повторяя: «Какая мерзость, какая мерзость!» Долго кружила, как заведенная, по просторному залу, не в силах остановиться. Внутри жгло, как будто мент раздвинул ей ребра и намазал сердце финалгоном.

…Его люди не пришли. Покупатели временами наезжали, все им нравилось, но хотелось ближе к морю.

Странный народ, не понимали, что такое жить у моря, – Содом и Гоморра, вечно грохочущая музыка, толпы людей, тесный пляж, шум и драки, гул и сигналы машин, салюты по ночам и прочая курортная маета с мая по октябрь. И холодный ветер с моря с октября по май.



Дожив до глубокой осени, она вернулась в свою квартиру. Жить в ней после нескольких лет сдачи чужим было невозможно. С тоской оглядев свое убитое жилье, взяла кредит, нашла бригаду и вдохновенно принялась за ремонт. Чтобы хоть на чем-то сэкономить, сама счищала старые обои, демонтировала полы, надрываясь, выносила по ночам, чтобы никто не увидел.