Железный цветок

Позже тем же вечером мы с Айвеном сидим в коридоре на каменной скамье. Я едва дышу от усталости, но меня переполняет надежда. Ариэль держится, и ей понемногу становится лучше: сердце бьётся ровнее, дыхание становится глубже и спокойнее.

Я грустно окидываю себя взглядом – я не мылась два дня и от меня разит потом. Платье заляпано едва замытыми пятнами рвоты, а волосы давно слиплись. Я устало откидываюсь спиной на каменную стену.

– Вся грязная, – печально вздохнув, объявляю я.

Айвен искоса бросает на меня взгляд.

– Мне никогда не доводилось ухаживать за тяжелобольными, – объясняю я. – Братья и дядя однажды подхватили какую-то заразу, а мне повезло, я не заболела. Тогда мне пришлось обо всех заботиться. Было непросто, но Ариэль сейчас… гораздо хуже. Не могу смотреть, как она мучается.

– Скоро ей станет легче. – говорит Айвен. – Худшее позади.

Я устало потираю лоб.

– Ты знал, что Ариэль посадили в клетку, когда ей было всего два года? – Я зажмуриваю глаза, пытаясь отогнать головную боль. – Поэтому она так ненавидит клетки. Тогда её и приучили к нилантиру, чтобы она вела себя тихо. Да ни один двухлетний ребёнок не будет вести себя тихо в клетке!

Айвен напряжённо слушает, пристально глядя на гобелен с белыми птицами, который соткала Винтер.

Я сильнее приваливаюсь к стене и прерывисто вздыхаю. Мне вдруг хочется сказать Айвену правду. Обо всём.

– Знаешь, – начинаю я, – я ведь долго с ней не разговаривала… после того, как она рассказала тебе… о моих снах. – Щёки у меня предательски алеют, но мне всё равно. К глазам подступают слёзы. – Надо было простить её, забыть. Но я так… разозлилась.

Он задумчиво склоняется вперёд.

– Она выживет, Эллорен, – уверенно говорит он, – и вы помиритесь.

Я нехотя киваю, не вытирая струящихся по лицу слёз.

– И ты не единственная, кто видит яркие сны, – почти шёпотом произносит Айвен. – Просто ты, к сожалению, разговариваешь во сне. – Он смотрит на меня, и его глаза пылают золотом. – Ты мне тоже снилась.

Меня охватывает тёплая дрожь, которую сменяет отчаяние.

– Не надо об этом, – едва слышно отвечаю я. – Так только хуже.

– Прости. – Он сжимает губы и отворачивается. – Конечно, ты права.

Мы молча сидим рядом.

– Айвен, – наконец решаюсь я, – что тебе сказала Нага об Ариэль и нилантире?

Он искоса бросает на меня взгляд, упрямо не разжимая губ.

– Ты ведь от Наги узнал, что произошло, – мягко настаиваю я. – Больше неоткуда. Ты ходил к Наге в эту метель? Проверить, что с ней всё в порядке?

– Да, – неохотно кивает он.

– И что она сказала?

Айвен молчит.

– Я знаю, что ты можешь с ней разговаривать, – не отстаю я. – И ещё я знаю, что ты очень сильный… и быстро двигаешься. И что ты умеешь лечить людей и переноситься через горы, как будто на тебя не действует сила притяжения. Ты можешь рассказать мне правду, Айвен. Что тебе сказала Нага?

Всё тело Айвена напрягается, как натянутая струна, в его глазах бушует пламя. Он будто прислушивается к противоречивым мыслям, не зная, что выбрать. Наконец он вздыхает и смотрит мне прямо в глаза.

– Нага сказала… что нилантир убьёт Ариэль. И потому она решила его уничтожить. Она говорит, что нилантир украл у Ариэль её силы, сделал крылья слабыми и потушил её огонь. Что вскоре нилантир заберёт у Ариэль душу, и она превратится в сломленного дракона, которые были прекрасными на свободе и погибли в неволе. – Айвен умолкает, чтобы перевести дыхание. – Нага сказала, что гарднерийцы указали Ариэль путь к саморазрушению, что если она не откажется от этих ягод, то сама выроет себе могилу. И тогда гарднерийцы победят. Она сказала, что Ариэль вернула ей крылья и что только так Нага может отплатить добром.

На лицо Айвена опускается тень.

– А потом она ушла.

– Ушла? – ошеломлённо повторяю я.

Айвен кивает.

– Нага может охотиться, к ней вернулся огонь. Скоро она достаточно окрепнет, чтобы летать, а холода драконы не боятся. Вот она и ушла.

– Ох, Айвен…

– Она вернётся, – успокаивает он меня. – Ей надо снова научиться летать. Однако она сказала, что вернётся, чтобы помочь нам.

Айвен пристально смотрит на меня, пока я раздумываю, что же ответить на всё это.


– Зря Нага забрала весь запас нилантира, – мрачно произношу я. – Ариэль это могло дорого обойтись.

Айвен согласно кивает.

– Драконы… они другие. Нага вряд ли понимает, насколько мы слабее.

– В одном Нага права, – печально соглашаюсь я. – Нилантир действительно медленно убивал Ариэль. Я видела, как она слабеет. Она больше не может выдуть ни искры огня. А крылья… они стали совсем тонкими, хрупкими…

Кое-что припомнив, я вдруг от стыда заливаюсь румянцем.

– Раньше, когда Ариэль принимала нилантир, я даже радовалась. Она не осыпала меня ругательствами, ей просто было всё равно. А без нилантира она всегда злилась. Но когда я узнала, что ей пришлось пережить… Думаю, у неё имелись веские причины злиться на весь свет. И её нельзя в этом винить. – Меня постепенно захлёстывает гнев. – Гарднерийцы не имели права давать ей этот яд. И не имели права лишать её гнева.

Пристальный взгляд Айвена, от которого раньше мне становилось не по себе, теперь производит совершенно обратное действие. Я вижу, что он понимает меня, по-своему сочувствует. И я очень этому рада. Особенно сейчас.

Любуясь правильными чертами его лица, я размышляю, как ему удаётся разговаривать с Нагой. Я столько всего прочла о феях и их потомках, пытаясь вычислить, к какому виду фейри принадлежит Айвен, что вдруг вспоминаю интересную деталь: феи огня отличаются удивительной красотой. У них абсолютно симметричные прекрасные лица.

Как у Айвена.

– Скажи, кто из твоих родителей потомок фей? – спрашиваю я.

Он молча смотрит в сторону, не собираясь отвечать.

– Я никому не скажу, – уверяю я.

Под стук льдинок в окно и вой ветра Айвен вздыхает и, к моему изумлению, отвечает:

– Моя мать.

Я с трудом перевожу дыхание, сердце всё быстрее бьётся у меня в груди. Мы долго молчим, осознавая сказанное.

– Значит, семья твоей матери…

Его зелёные глаза вспыхивают.

– Они погибли от рук гарднерийцев во время Войны миров. Все до одного.

О Древнейший, сжалься! Все. Он потерял не только отца. Погибли и все родственники его матери. Меня охватывают стыд и печаль.

Конечно… разве могла его мать встретить меня иначе?

– Спасибо, что рассказал, – прерывающимся голосом благодарю я. Вот и ещё одно объяснение… слишком много боли в нашем прошлом. – Я никому не скажу. Да ты и сам знаешь.

Он нежно проводит своей рукой по моей, от его прикосновения моя кожа будто искрится. Я судорожно втягиваю воздух и беру Айвена за руку, наши пальцы переплетаются. Он откидывается рядом со мной на стену, и мы вместе смотрим на гобелен, по которому пляшут отблески фонаря.

– Что бы ты сделал, если бы всё было проще? – спрашиваю я. – Если бы мы оба родились кельтами, а наш мир не балансировал на грани войны?

Он меланхолично улыбается такому вопросу.

– Я был бы врачом, как отец, – пожимает он плечами. – Учился бы… и спал больше, чем сейчас.

Я одобрительно киваю. Мы оба давно мечтаем выспаться.

Айвен опускает вдруг посерьёзневшие глаза на наши сплетённые руки, в его голосе звучат нотки вспыхнувшей страсти.

– И ещё… ты и я… Мы могли бы быть вместе.

Наши взгляды встречаются, и меня охватывает невыносимое желание близости, которая отражается и в его глазах.

Моё сердце сжимается от боли. Почему мы не можем об этом даже мечтать?!

Отказываясь безропотно покориться судьбе, я опускаю голову на плечо Айвена, крепче сжимая его руку в своей. Его голова ложится на мою, тёплая щека прижимается к моим волосам.

– Как ты веселился в детстве на праздниках? – спрашиваю я, пытаясь нащупать безопасную тему.

Вопрос, по-видимому, застаёт его врасплох.

– Веселился?

– Просто интересно, был ли в твоей жизни период, когда всё было не так… сложно?

Он глубоко вздыхает, раздумывая над ответом.

– Я был единственным ребёнком, и детство моё прошло довольно тихо. Мы с матерью держались особняком. Я много читал, помогал ей в саду, ухаживал за животными. – Он умолкает, о чём-то вспоминая. – Я люблю готовить.

– Правда?