Жажда

Не знаю. Я знаю одно – сейчас меня куда больше заботит душевное состояние Джексона, чем самочувствие какого-то там незнакомого мне парня. Который, если Джексон прав, хотел, чтобы я умерла.

А как же все остальное? Как же телекинез, как же полный, абсолютный контроль Джексона надо всеми в зале, включая меня саму? Как насчет той невероятной силы, которую он обрушил на всех нас, просто-напросто взмахнув рукой? Не знаю, как я ко всему этому отношусь, знаю только, что все это не внушает мне такого страха, какой, наверное, должно бы внушать.

И сам Джексон не внушает мне такого страха, какой, наверное, должен бы внушать.

Когда мы заворачиваем за угол, моя поврежденная лодыжка начинает болеть – скорее всего, из-за того, что мне пришлось бежать, но я сдерживаю рвущийся из горла крик. Надо полагать, Джексон движется так быстро потому, что пытается добраться до такого места, где мы сможем поговорить, прежде чем его настигнет расплата за то, что он натворил.

Да, конечно, это необычная школа и правила тут, наверное, отличаются от тех, к которым привыкла я, но мне все равно было бы нелегко поверить, что представитель одного из здешних сверхъестественных видов может спокойно и безо всяких последствий грызть представителя другого вида посреди зала учеников.

Как бы тот, кого грызут, этого ни заслуживал.

Поэтому я не жалуюсь на то, что Джексон передвигается в таком темпе, и мы почти бегом минуем несколько коридоров и оказываемся у черной лестницы. И только когда мы начинаем подниматься по ней, я понимаю, куда он ведет меня. Не в мою комнату, как я думала, а в те комнаты, где живет он сам. И, судя по выражению его лица – по пустым глазам, стиснутым зубам и плотно сжатым губам, он ожидает, что я стану возражать.

Однако намерения спорить у меня нет. Ведь я даже не знаю, о чем у нас может быть спор. К плюсам сложившейся ситуации можно отнести то, что в ближайшее время никто, вероятно, не захочет противопоставить себя ему, так что, возможно, в следующие сорок восемь часов мне больше не придется попадать в передряги, влекущие за собою смерть. А это немало, даже если за такие мысли кто-нибудь мог бы счесть меня беспринципной.

Как только мы доходим до читального уголка на вершине его башни, Джексон отпускает мой локоть и пытается отойти от меня как можно дальше, хотя в здешней тесноте это нелегко. Отчего я начинаю чувствовать себя… оставленной на произвол судьбы.

Тут ничего не изменилось с тех пор, как я приходила сюда несколько часов назад. Окно все еще забито досками, ковра нет, книга, которую я пыталась читать, пока ждала его, лежит на том же самом месте.

Однако у меня такое чувство, словно изменилось все.

Возможно, потому, что так оно и есть. Но я этого не узнаю, пока Джексон не откроет рот и не заговорит со мной вместо того, чтобы стоять перед камином, засунув руки в карманы и всеми силами стараясь не смотреть на меня.

Мне хочется начать разговор первой, хочется сказать ему… не знаю что. Но все во мне предостерегает меня от этого, предупреждает, что это было бы ошибкой. Что если у меня и есть какая-то надежда справиться с тем, что тут происходит, то надо узнать, что обо всем этом думает Джексон, а не ляпать сгоряча что-то такое, что может разрушить все.

А потому я жду, держа руки в карманах толстовки и неотрывно глядя на него, пока он наконец не поворачивается и не устремляет взгляд на меня.

– Я не причиню тебе вреда, – говорит он, и голос его тих, хрипл и настолько лишен всякого выражения, что мне становится больно.

– Я знаю.

– Знаешь? – Он смотрит на меня так, будто у меня выросла вторая голова.

– Я никогда не считала, что ты причинишь мне вред, Джексон. Иначе я не пришла бы сюда.

Мои слова не просто изумляют, а ошеломляют, прямо-таки ошарашивают его – он выглядит как рыба, вытащенная из воды, и, похоже, никак не может дать сколько-нибудь адекватный ответ. Когда он наконец отвечает, его слова не впечатляют меня.

– С тобой что-то не так? – вопрошает он. – Или же дело в том, что тебе жить надоело?

Следуя его примеру, я поднимаю одну бровь:

– А не слишком ли ты драматизируешь?

– Ты просто невыносима, – выдавливает из себя он.

– По-моему, из нас двоих невыносима отнюдь не я. – Не знаю, как мне следует называть то, что происходит между Джексоном и мной. Отношения? Дружба? Напасть? Понятия не имею. – Ведь вечно убегаешь ты, а не я. – Я пытаюсь разрядить похоронную атмосферу, заставить его улыбнуться. А если не улыбнуться, то хотя бы не смотреть таким букой.

Но из этого ничего не выходит – он становится еще мрачнее, чем пару минут назад.

– Ты видела то же, что и я, да?

Я киваю:

– Да.

– И ты мне говоришь, что тебя это не пугает? – На его лице отражается скептицизм. Подозрение. И возможно, даже некоторое отвращение. – Не внушает тебе ужас?

– Что из этого ты имеешь в виду? – Мне так хочется коснуться его, но ясно, что сейчас не время. Только не теперь, когда все в нем кричит: барьеры. А вернее, крепостные стены.

– Что… из этого? В каком смысле? Что ты вообще имеешь в виду?

– Джексон, что именно из того, что я видела сейчас, должно внушать мне страх? То, как ты всех расшвырял? Или то, как ты подвесил того парня в воздухе, а потом с помощью силы мысли придушил его? – Я стараюсь не обращать внимания на неприятные ощущения, охватывающие меня при этом воспоминании, что-то вроде мурашек, пробегающих по моей спине. – Или я должна зациклиться только на том, как ты его укусил?

– Я и не знал, что была ситуация из разряда «или – или», – рычит он, ходя взад и вперед перед камином. – Ты видела, что я сделал с Коулом. Я думал, что это тебя потрясет и ужаснет.

Глядя на него, я понимаю, что потрясена тут не я, а он – тем, что он способен на такое, тем, что недавно сотворил. Что делает мою задачу – убедить его в том, что я не испытываю к нему отвращения, – еще сложнее, чем я могла себе представить.

Это также означает, что я должна действовать осторожно.

– Как зовут того парня? Коул? – наконец спрашиваю я.

Мне хочется подойти к нему ближе, преодолеть образовавшийся между нами разрыв, но в эту минуту безбашенный, бескомпромиссный Джексон выглядит так, словно стоит мне сделать один неверный ход – и он даст стрекача.

– Да. – Он опять избегает смотреть на меня, так что я жду, отказываясь говорить, пока его взгляд опять не встречается с моим.


– Почему ты так смотришь на меня? – шепчет он.

– Как?

– Как будто ты понимаешь. Не можешь же ты…

– Он заслужил то, что ты с ним сделал? – перебиваю его я.

Все его тело деревенеет.

– Дело не в этом.

– А я считаю, что именно в этом. – Я не стану изводить его, ведь вижу, что это отлично получается и у него самого. – Он это заслужил? – опять спрашиваю я.

– Он заслуживает куда худшего, – со злостью говорит Джексон. – Он заслуживает смерти.

– Но ты его не убил.

– Нет, не убил. – Он качает головой. – Но хотел убить.

– Неважно, чего ты хотел, важно только то, что ты сделал. Ты ни на секунду не потерял контроль над собой, когда дрался с Коулом. Я вообще никогда не видела, чтобы кто-нибудь владел собой так, как ты тогда. Сила, которой ты обладаешь… просто непостижима уму.

Он вздергивает бровь, и его плечи напрягаются, словно в ожидании следующего удара.

– И ужасна?

– Уверена, что Коула ты ужаснул.

– На Коула мне наплевать. Я говорю о тебе. – Он досадливо ерошит пальцами свои волосы, но на сей раз его взгляд ни на миг не отрывается от моего.

Я делаю глубокий вдох и медленный выдох. Затем говорю правду, которую ему отчаянно нужно услышать:

– Ты не пугаешь меня, Джексон.

– Я тебя не пугаю. – Его тон саркастичен и недоверчив.

Я качаю головой:

– Нет.

– Нет?

– Нет, – повторяю я. – И должна сказать, что сейчас ты начинаешь говорить, как попугай. – Я состраиваю гримасу. – Тебе надо быть осторожнее, если ты хочешь сохранить свою репутацию нереально крутого парня.

Он смотрит на меня, сощурив глаза.

– Премного благодарен, но моей репутации нереально крутого парня ничего не грозит. Сейчас я беспокоюсь не о себе, а о тебе.

– Обо мне? Почему? – Мне уже надоело торчать на противоположном конце читального уголка, ожидая, когда он успокоится. Тем более что это ничего нам не дает, тем более что мне безумно хочется обнять его.

Думая об этом, я наконец-то вынимаю руки из карманов и иду к нему, иду медленно, неспешно, осторожно. С каждым моим шагом его глаза округляются все больше, и на мгновение мне кажется, что сейчас он и в самом деле сбежит.

Чтобы не соврать, мысль о том, что я пугаю Джексона Вегу, приводит меня в восторг.

– Что за хрень тут происходит? – вопрошает он, когда молчание становится слишком долгим.

Этого я не знаю, а знаю только, что мне очень не нравится, как выглядел Джексон, когда подошел ко мне в зале для самоподготовки, и еще больше не нравится, как он выглядел, когда привел меня сюда. Настороженный, одинокий, пристыженный, хотя, по-моему, ему нечего стыдиться.

– А что об этом думаешь ты? Что тут происходит, на твой взгляд? – спрашиваю я.

– Ну, и кто из нас ведет себя как попугай? – Он раздраженно ерошит волосы пальцами обеих рук. – Ты в порядке? Или у тебя шок?

– Со мной все хорошо. Я беспокоюсь не о себе, а о тебе.

– Обо мне? Я… – Он осекается и потрясенно смотрит на меня, поскольку до него доходит, что я намеренно передразнила его слова. – Я только что нагнал страху на всю школу. Так какого же черта ты беспокоишься обо мне?

– Потому что, судя по твоему виду, ты не очень-то этому рад.

– Тут нечему радоваться.

Вот именно поэтому он и не внушает мне страх.

Теперь меня отделяет от него всего несколько шагов, и я медленно преодолеваю их под его обеспокоенным, настороженным взглядом.