Жажда

Я задираю голову, пока наши взгляды не встречаются, и тогда я шепчу:

– И что же ты сделаешь?

Идут долгие секунды, он молчит. И ничего не делает. А просто смотрит на меня взглядом, в котором чувствуется такой же надлом, как в его душе.

– Я возьму это, – говорит он.

Затем наклоняется и припадает своими губами к моим.

Это не страстный поцелуй, не крепкий, и неистовым его уж никак не назовешь. Это просто соприкосновение губ, легкое, как снежинка.

Но на меня оно действует не меньше, чем самый пылкий поцелуй. А может быть, и больше.

И вдруг он с силой сжимает мои руки выше локтей и начинает целовать уже по-иному.

С участием губ, языка, зубов, создающих какофонию ощущений – наслаждения, отчаянности, желания, слившихся воедино. Он берет и берет у меня, но при этом дает мне еще больше.

Хорошо, что он держит меня, потому что голова моя кружится, колени слабеют, когда он проводит своим языком по моему, – я чувствую себя совсем как героиня любовного романа. Я целовалась и прежде, но ни один из тех поцелуев не был похож на этот. Я пытаюсь обвить руками его шею, но его пальцы сжимают мои бицепсы словно тиски, так что я остаюсь неподвижной и могу только принимать то, что мне дарит он.

А дарит он многое. Мое головокружение усиливается, колени слабеют еще больше, и мне кажется, что земля под моими ногами дрожит. А поцелуй все длится, длится.

Дрожь под моими ногами становится все сильнее, и тут до меня наконец доходит – дело не только в нашем поцелуе, земля действительно сотрясается, сотрясается опять.

– Землетрясение! – вскрикиваю я, оторвавшись от его губ.

Поначалу Джексон не слушает, его губы следуют за моими, как будто он хочет целовать меня вечно. И я едва не приникаю к нему опять – ведь я как-никак уроженка Калифорнии и знаю, что, если бы это землетрясение было по-настоящему опасным, картины бы уже падали со стен.

Но, должно быть, Джексон осознает угрозу как раз тогда, когда я готова забыть о ней, потому что он не только вдруг отпускает меня, но и мигом оказывается на другом конце комнаты.

Его руки сжимаются в кулаки, он делает глубокий вдох, потом еще, меж тем как земля продолжает трястись.

– Ничего страшного, – говорю я. – Это небольшое землетрясение, не то что сегодня утром. Оно сейчас закончится.

– Тебе надо уйти.

– Что? – Наверное, я не расслышала его. Не мог же он пару секунд назад целовать меня так жадно, а теперь вдруг потребовать, чтобы я ушла, произнеся это голосом таким же холодным, как эта стужа за окном. – Все хорошо.

– Нет, не хорошо! – рявкает он, и его эмоции сейчас прорываются только в голосе, поскольку лицо и глаза снова бесстрастны и пусты. – Тебе. Надо. Уйти.

– Джексон. – Я невольно тянусь к нему опять. – Пожалуйста…

Окно его спальни вдруг разбивается вдребезги, во все стороны летят осколки стекла. Это как взрыв, и я сдавленно вскрикиваю, когда осколки вонзаются мне в лоб над бровью, в шею, в щеку, в плечо.

– Уходи! – кричит Джексон, и на сей раз я не спорю, ведь сейчас он явно не контролирует себя.

Он надвигается на меня, его пальцы сгибаются и разгибаются, глаза горят как угли, лицо побледнело от ярости.

Я поворачиваюсь и бегу, хотя у меня и подгибаются колени, желая добраться до лестницы до того, как этот незнакомый мне страшный Джексон догонит меня.

Но из этого ничего не выходит.





Глава 35

Торт-мороженое «Аляска» – это не просто вкусный десерт




Я просыпаюсь в своей комнате с пластырями на щеке, шее и плече – и совершенно не помня, как я здесь оказалась.

В изножье моей кровати сидит по-турецки моя кузина, у двери стоит дядя Финн, а надо мной склонилась какая-то женщина, скорее всего, школьная медсестра. Со своими длинными, до талии, черными волосами, кроваво-красными ногтями и суровым лицом она нисколько не похожа на тех медсестер, которых я когда-либо видела прежде, но на шее у нее висит стетоскоп, а в руке она держит бинт.

– Как видишь, Финн, она уже пришла в себя. Я же тебе говорила, что действие успокоительного будет недолгим. – Она улыбается мне, и хотя это приветливая улыбка, вид у нее все равно устрашающий и грозный. Думаю, все дело в ее длинном носе, похожем на клюв, но, возможно, свою роль играет и лекарство, которое, судя по ее словам, она мне дала. Я в сознании, но чувствую себя как в тумане, как будто все вокруг не совсем таково, каким кажется на первый взгляд.

– Как ты себя чувствуешь, Грейс? – спрашивает она.

– Нормально, – отвечаю я, поскольку у меня ничего не болит. Мне тепло, и чувство такое, словно я плыву.

– В самом деле? Скажи, сколько пальцев я показываю сейчас?


– Три.

– Какой сегодня день?

– Вторник.

– Где ты находишься?

– На Аляске.

– Неплохо. – Она поворачивается к моему дяде: – Я же тебе говорила, что с ней все будет хорошо. Она потеряла немало крови, но…

– Джексон! – Ощущение тепла проходит, и я пытаюсь сесть. Как я могла забыть? – Как он? Он был… – Я осекаюсь, когда до меня доходит, что я понятия не имею, что сказать. Потому что не знаю, что именно произошло в той башне.

Я помню, как Джексон целовал меня… и, наверное, буду помнить это до конца жизни.

Я помню землетрясение.

Помню, как я бежала, хотя не знаю почему.

И помню кровь. Я знаю, что там была кровь, хотя опять-таки не понимаю почему.

– Не напрягайся, – говорит медсестра, похлопав меня по руке. – Ты все вспомнишь, только не насилуй себя.

Но у меня такое чувство, словно ничего я не вспомню – все словно размыто.

Какое же успокоительное средство мне дала эта медсестра?

– Мэйси? – Я поворачиваюсь к моей кузине. – Я…

– С Джексоном все в порядке, – отвечает она.

– Он тебя спас, – говорит мой дядя. – Он отнес тебя к нашей медсестре Мэриз до того, как ты истекла кровью.

– Истекла кровью?

– Когда разбилось окно, отлетевший осколок рассек артерию на твоей шее, – объясняет Мэриз. – Ты потеряла много крови.

– Артерию? – Я дотрагиваюсь до шеи, и меня охватывает ужас. Именно так погибла моя мать. От кровотечения до приезда «Скорой».

– Сейчас с тобой все хорошо. – Голос моего дяди звучит ободряюще. – К счастью, рядом с тобой был Джексон. Он остановил кровотечение и принес тебя к Мэриз до того…

– До того, как я умерла, – договариваю я.

Мой дядя бледнеет:

– Не думай об этом, Грейс. Сейчас с тобой все хорошо.

Потому что Джексон спас меня. Опять.

– Я хочу увидеть его.

– Разумеется, – соглашается дядя Финн. – Как только ты оправишься.

– Нет, я хочу увидеть его сейчас. – Я пытаюсь сбросить с себя одеяло, кажется, весящее тысячу фунтов. – Мне нужно убедиться, что с ним все хорошо. Нужно… – Я замолкаю. Не знаю, что мне нужно, знаю только, что мне необходимо увидеть Джексона. Увидеть его лицо, коснуться кожи, ощутить его дыхание, удостовериться, что с ним и в самом деле все нормально.

К тому же я просто сойду с ума, если не узнаю, что он думает о нашем поцелуе. И притом скоро.

– Эй, притормози. – Мэриз кладет руку мне на плечо и толкает меня обратно на кровать. – Ты можешь увидеться с Джексоном и завтра. А теперь тебе надо полежать и отдохнуть.

– Я не хочу отдыхать. Я хочу…

– Я знаю, чего ты хочешь, но сейчас это невозможно. Ты еще слаба. – Ее лицо становится суровее. – Думаю, ты не понимаешь, насколько серьезно то, что с тобой произошло. Тебе надо поправляться.

– Я прекрасно знаю, насколько серьезны кровотечения, – говорю я. Перед моими глазами на миг встает лицо моей матери, потом я моргаю, и оно пропадает. – Я же не собираюсь спускаться на сноуборде по склону Денали. Я просто хочу увидеть моего…

Я осекаюсь, потому что собиралась назвать Джексона моим бойфрендом, а это не так. Один-единственный поцелуй еще не делает парня твоим бойфрендом, даже если это был лучший поцелуй в твоей жизни. А может, и лучший поцелуй во всей мировой истории. То есть он был таким до того, как разлетелось стекло.

Я снова пытаюсь скинуть с себя одеяло, сделав вид, будто мне все по барабану, но по глазам Мэйси вижу, что получается это у меня неважно.

Мэриз и дядя Финн пристально смотрят на меня, хотя ни она, ни он никак не комментируют мою обмолвку. Мэриз опять накрывает меня одеялом и говорит:

– Веди себя хорошо, не то я вколю тебе еще одну порцию успокоительного. И на этот раз такого, которое вырубит тебя на несколько часов.