Жажда. Тёмная вода

Кобальт обернулся.

— Политика — твое дело. Мое — ходить в поле. Я сталкер.

— Если мы проиграем трибунал, тебя вздернут, понимаешь, нет? Труп привяжут к водовозке и будут возить по Садовому, на радость дикарям, пока не сгниешь. Наше положение очень серьезное, сейчас все зависит от решения этого трибунала.

— Уверен, ты выкрутишься.

Кобальт улыбнулся, вышел из кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.





* * *


Витьку с детства манила высота. Будучи совсем молодым, он забирался на крышу Мида, сидел там часами, и никому не было до него дела. Наверху, где уже не летают вымершие птицы, воздух еще пропитан остатками былой жизни. Здесь ощущаешь себя по — настоящему свободным — нет нужды сражаться за воду и за возможность быть кем — то, кем не являешься. Наверное, поэтому никто не поднимается выше десятого этажа — боятся лицезреть самих себя, боятся увидеть правду.

Он вспомнил ехидствующие морды дружинников, вспомнил тварь, летящую вниз, словно небесная кара. Она появилась именно тогда, когда он пожелал этого. Справедливость восторжествовала. Нужно было не прятать тела, а отвезти на Красную площадь и швырнуть на брусчатку под палящее солнце. Чтобы гнилой смрад разносился по округе — в предупреждение остальным. Со сталкерами шутки плохи. Но Кобальт, великий твареборец, струсил — решил спрятаться, залезть поглубже в нору и не высовываться. Как же Витька ошибался в нем. Стало стыдно, что так долго пытался добиться его признания. Не нужно ему больше благословение дяди Димы, пусть проглотит свое вечное занудство и понукание. Решил выгнать его из сталкеров, думал Витька будет на коленях стоять и умолять вернуть его. Не дождется! Он больше не ребенок и сам будет решать, что плохо и что хорошо, куда ходить и с кем общаться. Если сталкеры позволяют обходиться с собой, как с отбросами, то Витька больше не желает быть их частью.

Прохудившиеся стальные перегородки шпиля едва удерживали остроугольную конструкцию высотой в полсотни метров от схлопывания и падения в бездну. Иногда Витька представлял, как шпиль кренится и увлекает его за собой. Скупая на события жизнь пронесется многократно, прежде чем его тленное тело долетит до земли. После никто и не заметит, что Витька пропал, будто его и не было никогда.

Солнце скрылось в закат, темнота сгустилась, похоронив безжизненные каменные склепы на еще одну ночь. После всего, что случилось с этим миром, почему солнце так упорно продолжает возвращаться на небосвод?

На горизонте среди бетонных надгробий появились одинокие огоньки. Урки. Никто не знал, сколько их там осталось. Тысяча. Сотня. Десяток. Этим людям намного хуже, чем Витьке. У него есть гражданство, есть вода, еда и защита. Но почему он чувствует себя хуже, чем загибающийся в подворотне от жажды бомж? Потому что у бомжа нет выбора, а у него есть, и он боится его сделать.

Эли.

Ее прекрасное тело и сладкий фруктовый аромат заставляют сердце колотиться от предвкушения. Чувственные глаза и невинная улыбка требуют защиты и поклонения. Витька готов отдать всего себя ради, того чтобы вновь ощутить прикосновение ее руки, услышать ласковый голос.

Думает ли она о нем сейчас, также как он о ней?

Они живут в Садовом кольце, но по разные стороны таких непохожих миров, словно запертые в цирке звери, которым внушили, что клетки — это и есть благо. Нет! Это не так. Далеко не так.

Он пообещал помочь ее отцу попасть в Кремль. Она поверила ему, поверила чужаку, Витьке — сталкеру. А что он сделал, чтобы исполнить обещание? Сидит на крыше Мида, пялится в черноту, предаваясь мечтам. Она ждет его действий, ждет, что он докажет свою любовь делом.

И что потом?

Они все равно рассядутся по своим клеткам, пока над ними остаются дрессировщики, клоуны, трусы. Свобода, она там, за красными вековыми стенами, где люди живут в достатке и уважении друг к другу. Где Витька и Эли должны жить вместе.

Небо окрасилось в разноцветные тона праздничного фейерверка. Следом с запозданием приплыл по ветру звук приглушенных хлопков. Искрящаяся пена радужных цветов сменилась тускнеющими бликами, и вновь вернулась чернота. По остывшему от дневной жары воздуху катились звуки восторженных голосов и музыкальные раскаты.

Гум.

Место вечного праздника и последний оплот развлечений на любой кошелек. Там ты можешь забыть о проблемах и увидеть мир таким, каким тебе хочется — так гласят наклеенные на машинах Гортранса рекламные плакаты. Тот, кто побывал в Гуме, всегда мечтает вернуться.

Две тысячи фляг — это награда и билет на свободу, это Эли в его объятиях и спокойная жизнь, в которой его будут любить и ценить. Витька не украл деньги, он лишь взял то, что по праву принадлежало ему.

Снизу послышался звук хрустящей бетонной гальки.

— Эй, Витек. Спускайся, я туда не полезу.

Подъем по ступенькам вымотал Тока, его кожа покрылась испариной.

— Уж не знаю, зачем ты меня сюда притащил, но ты мне должен стакан.

— Мне надо в Кремль, — уверенно заявил Витька.

— Опять ты за свое, — Ток разочарованно выдохнул. — Я же сказал — нереально.

— У меня есть деньги.

— Лучше потрать свои пять фляг на что — нибудь полезное.

Витька раскрыл мешок с монетами. Ток настороженно посвятил внутрь фонарем.

— Нихрена се… Ты где столько взял?

— Две штуки. За троих.

Ток, словно загипнотизированный, потянулся к мешку. Витька убрал его.

— Ты слышал, что я сказал?


— Троих? — удивился Ток. — Разговор был про одного. За троих цена будет выше.

— Больше не дам. И мне нужны паспорта.

Ток усмехнулся, взглянул на мешок.

— А ты умеешь торговаться. Настоящий сталкер.

— Соглашаешься или нет?

— Ладно, давай бабло.

— Заплачу твоему человеку сам.

Ток вытер потный лоб, поднял ехидные глаза на Витьку и улыбнулся.

— Ну, пошли.





* * *


По вечерам Кобальт встречал жену на лестнице между вторым и третьим этажами, потом они прогуливались по пустым коридорам — в квартиру. Сегодняшний вечер отличался от остальных. В Миде было необычайно шумно — из столовой доносилось многоголосое людское гоготание. Наверное, кто — то решил отметить день рождения.

Не дождавшись жену в назначенный час, Кобальт поднялся в школу. Из детей присутствовали только Вероничка, дочь дозорного и работницы столовой, и еще одна девочка, которую Кобальт не узнал.

Ольга выглядела уставшей, но, как всегда, мастерски пряталась за ширмой горящих добродушием глаз. Она никогда не отказывала мидовцам в просьбе задержаться с их детьми подольше, часто забирала ребятишек переночевать домой, где у нее всегда готова детская комната с чистой постелью и сказка на ночь. Сама бы Ольга не справилась с огромным объёмом работы в школе, поэтому у нее в помощниках были девочки подростки, которых она также обучала с малолетства.

В школе имелась библиотека. За годы сталкеры притащили из заброшенных магазинов много книг. Каждый мидовец мог найти себе захватывающее чтиво на несколько томных вечеров. Не было здесь только одной книги, той, что будоражила мысли последние пятнадцать лет. Той, что он потерял в тот злополучный день.

Кобальт крепко обнял жену и долго держал в объятиях. Напряжение в ее теле спало — она обмякла, худые руки сомкнулись на его шее, голова легла на плечо.

— Как приятно, — произнесла она.

Девочки при виде обнимающихся взрослых захихикали.

С Ольгой судьба подарила Кобальту второй шанс, и он вдруг поймал себя на мысли, что не ценил этого, воспринимал как данность. Рядом с ним все эти годы была лучшая женщина на свете, а он слишком мало уделял ей внимания.

— Ты в порядке? — спросила она шепотом.

Он многозначительно кивнул. Она взглянула на девочек и добавила:

— Меня попросили за ними присмотреть.

— Конечно, я подожду.

Ольга дала девчонкам задание нарисовать маму и папу в Мидовском саду. Те с радостью схватили листы с карандашами и принялись за дело.

Ольга и Кобальт удалились в пустующий тамбур библиотеки.

— Расскажи, что случилось, — лицо жены разом стало серьезным.

— Все нормально.

— Она вернулась?

— Кто? — переспросил он.

— Та летучая тварь.

— Нет. Все в порядке.

Она подозрительно прищурила глаза. Когда поняла, что муж говорит правду, выдохнула с облегчением.

— Пообещай, если случится что — то плохое, ты не будешь скрывать от меня. Я очень волнуюсь за детей.

— Обещаю.

Кобальт взял жену за руку, пристально посмотрел ей в глаза. Она задержала дыхание и со стеклянным лицом медленно отступила от него. Он продолжал держать ее за руку.

— Ты странно себя ведёшь. Все же что — то случилось.