Земля матерей

Билли сразу же проникается к ней неприязнью.

Деревянный внешний облик дома в духе «Дома над водопадом» Фрэнка Ллойда Райта никак не соответствует тому, что внутри: мечта поджигателя, опасно покосившиеся стопки книг и бумаг, разбросанные по всем мыслимым поверхностям, запихнутые в шкафы, сплошным ковром покрывающие пол, скомканные и расправленные листы с изображениями сказочных персонажей и, насколько может судить Билли, картами и планами выдуманных мест и волшебных государств.

– Смотрите, куда наступаете. – Дина осторожно пробирается по ковру иллюстраций и карт. Как там называлась эта игра, которой так раздражал Билли ее племянник, когда она видела его в последний раз на дне рождения его отца? Мальчишка перебирался с дивана на стул, со стула на кресло, заявляя, что пол – это раскаленная лава.

– У уборщицы на этой неделе выходной? – язвительно спрашивает Билли.

– Вам нужны эти документы или нет? – поворачивается к ней Дина. Она поднимает очки на переносицу. Это «хамелеоны», стекла темнеют на ярком свету, но в полумраке помещения они стали прозрачными, открыв карие глаза, устроившиеся в сплетении морщинок, но острые, как у хищника. – Если будете грубить мне в моем собственном доме, можете сами рисовать себе паспорта. Я знаю, что вы думаете. «Как я могу доверять ее работе, если у нее дома царит такой бардак?» А вы не задумывались над тем, как непросто держать все это в голове, сколько времени и кропотливого труда это требует, и нельзя допустить ни малейшей ошибки? Это означает, что нужно сохранять равновесие. Инь и ян. Вот здесь, – она стучит себя по голове, – все строго разобрано по полочкам, а тут раскидано в полном беспорядке. – Она поворачивается к письменному столу, разгребает бумаги и разноцветные карандаши и случайно задевает погребенный под ними планшет, отчего зажигается огромный экран, возвышающийся над хаосом. – Твою мать, куда я это положила?

Зара и Билли переглядываются, на какое-то мгновение объединенные общим разочарованием и весельем. Билли поворачивается к экрану.

– Не трогай! – резко бросает Дина.

– Ты рисуешь комиксы?

– Иногда. Я много что рисую.

– У меня сестра художница. – Коул могла бы сменить карьеру. И в кои-то веки заняться чем-то полезным. Подделкой паспортов. И картин тоже, судя по всему.

– Подумать только! Может быть, в следующий раз уже она нарисует тебе брунейский паспорт. Я же знала, что они должны быть где-то здесь! – Дина достает пухлый конверт из плотной бумаги. – Ну, вот и они.

Однако Зара перехватывает конверт, опередив Билли.

– Спасибо, – говорит она и засовывает его за пояс джинсов под куртку.

«О, значит, вот мы как?»





53. Коул: Страна матерей




Автобусы извергают радугу сестер на улицы Майами-Бич, массой (или, скорее, «мессой», хочется сострить Коул, однако Мила по-прежнему держит ее на коротком поводке), и их встречают те, кто уже на берегу. Зрелище впечатляющее, вынуждена признать Коул, эта процессия в вечерних сумерках, распевающая гимны на мотив популярных песен. В настоящий момент сестры насилуют «Танцуй со мной» группы «А-ха», но получается на удивление красиво.

Я знаю, что должна сказать.

Я сожалею о своих прегрешениях.

Сегодня мы должны обрести покой.

Не останавливайся, Господь окружает нас своей любовью.

Покайся со мной!

(Покайся со мной.)

Скажи это слово!

(Скажи это слово.)

Господь ждет тебя,

Прости и ты меня!





Лазерные лучи в ночном небе указывают дорогу, рассекая темноту над процессией. Коул наблюдает за идущей впереди Милой, танцующей и раскачивающейся в такт музыке, подпевая в полный голос своим еще красивым альтом. Ее очаровательная дочь. Которая всего через каких-нибудь несколько часов снова станет ее сыном.

Он воскреснет! Аллилуйя!

Они проходят мимо жилых домов к номеру 1111 по Линкольн-авеню и собираются на булыжной мостовой, проходящей между роскошными бутиками. Зеваки расступаются, снимают их на телефоны. Официантки кафе смотрят из окон, разинув рты. Сестры торгуют сувенирами, как на рок-концерте: простенькие золотые ожерелья с одним-единственным словом «прости», футболки с надписью «мой путь – покаяние», ароматизированные свечи.

Храм представляет собой бывшую многоуровневую стоянку, которая по задумке архитектора должна была состоять из четких прямых линий, внушительная своей массивностью. Сестры собрались на всех уровнях, яркие рясы пестреют на фоне серого бетона. Они раскачиваются, поют и хлопают в ладоши, исполняя версию очередной популярной песни.

Хлопай вместе со мной, сестра, если ты готова выслушать правду.




Щедрость берет Милу за руку и протискивается сквозь толпу, чтобы привязать молитвенную ленточку к ограде; Вера следует за ними на цыпочках, бормоча молитву. Ленточки треплются на ветру. Блин! Ей тоже нужно было принести с собой ленточку? Полностью сосредоточенная на том, что будет потом, она не обращала никакого внимания на все это.

Кто-то вручает ей свечу. Она успокаивает нервы, отщипывая от свечи воск, разминая его между пальцами, вылепляя из него толстых птичек, которые улетят отсюда.

Щедрость о чем-то шепчется с Милой, указывая на женщин в белом, стоящих на балконе над ними.

– Это Именованные. Та, что с темными волосами, это Эстер, слева от нее Рут, Ханна и Магдалина. Магдалина осуществляла мое Умерщвление.

– Я жду не дождусь Умерщвления, – говорит Мила, достаточно громко, чтобы Коул ее услышала.

Он тебя заводит, крошка. На самом деле он этого не хочет.

«Это ничего, Дев, что в данный конкретный момент наш сын мне не очень нравится?»

На второй уровень стоянки выходит струнный квартет, в черных платьях, с электрическими инструментами, немыслимые формы и космические изгибы; прожектор освещает музыканток, затем поднимается на один уровень выше, на молодую солистку в белом, изображающую ангела. Поразительно мощным сопрано солистка начинает гимн:

– Господь дал нам силу и твердость…

Затем еще один гимн, «Иерусалим», который подхватывают все присутствующие, и снова раздают свечи. Случайные прохожие, не являющиеся членами Церкви, также с улыбками принимают свечи, захваченные происходящим. Когда затихают последние ноты, прожектора поднимают свои лучи вверх, и Именованные расступаются, освобождая дорогу.

Толпа суетится, гул голосов нарастает. Какая-то незнакомая сестра рядом с Коул начинает плакать. Мягкий луч света плавно движется по балкону над ними, следуя за матерью Низшей, выходящей к ним. Толпа дружно ахает. И тут оживает огромный экран, установленный под балконом, показывая, что мать Низшая стоит на прозрачной плексигласовой платформе, отчего кажется, будто она парит в воздухе. На ней небесно-голубое облачение, длинные золотисто-соломенные волосы ниспадают на плечи, на груди поблескивает ожерелье «Прости». Классический голливудский блеск, Кэтрин Хепбёрн[104] в роли Девы Марии. Она поднимает руки, и толпа отвечает дружным ревом. Кто-то из присутствующих близок к обмороку.

– Добро пожаловать, сестры! Радуйтесь вместе со мной, ибо вы благословенны, вас любят, и благодаря святой милости Господа вы прощены. – Динамики разносят ее голос по улицам, сильный и мягкий; такой и должна быть мать, всегда сгибающаяся, подобно тростнику в воде или дереву в бурю, дающая и дающая до тех пор, пока у нее остается хоть что-нибудь.

– Сестры и души, сегодня замечательный день. Вы собрались здесь. Это просто замечательный день. Даже радостный. – По толпе проносится рябь смешков. Все внимают каждому слову матери Низшей.

– И мы с радостью видим здесь новые лица. Спасибо. На нас снизошла благодать. И нам бы хотелось пригласить тех, кто еще не примкнул к Церкви, встать рядом с ними. Зажгите свечи. Обещаю, мы не кусаемся. И никто не будет пытаться ничего вам продать. Если только в вашем списке покупок нет вечного спасения! Шучу.

В такой прекрасный день легко забыть, правда? Сияющее солнце, мороженое и волны, набегающие на пляж. Но мы помним, да? Даже в самые светлые мгновения мы храним скорбь, мы помним. Помним своих мужчин.

Коул мысленно отмечает, какая у нее идеальная материнская фигура, «Низшая» только в том смысле, что она не отец. Она всегда знает, что делать, что лучше, куда направлять, которая заботится о своих детях: но только им дозволяется быть лишь детьми. Венди из «Питера Пэна»[105]. Для кого-то это просто замечательно.

Но только не для тебя, крошка.

«Да, извини. Как выясняется, ничто человеческое мне не чуждо, и я совершаю страшные ошибки». Но нужно держаться. Это не призвание. Мало просто быть матерью; для того чтобы делать дело хорошо, нужно в первую очередь быть личностью.

– Теперь они здесь, с нами, – продолжает мать Низшая. – Они живут в наших воспоминаниях, в том, как мы каждый день почитаем их в своем сердце. Я хочу поддержать ваше стремление хранить память о своих любимых, о тех, кого больше нет с нами, о мужчинах, которых вы знали, которые жили в этом мире, и пусть теперь они живут в вас. Я хочу, чтобы вы зажгли свечу в своем сердце и сохранили пламя в радости и в горе, особенно в горе. Когда вы будете тонуть в страхах и сомнениях, неуверенные в каждом своем решении, пусть это пламя озарит ваш путь. Одна свеча – это ничто. Света едва хватит на то, чтобы кое-как видеть, но от одной свечи зажгутся другие, и если каждая из вас зажжет свечу…

Служительницы идут сквозь толпу, зажигая свечи. Свет гаснет, стремительно накатываются сумерки. Коул понимает, что момент точно рассчитан: к тому времени как зажжется последняя свеча, станет совсем темно.

– Тогда света у нас будет достаточно, чтобы справиться с любым мраком. Так помолимся же о том, сестры мои, чтобы нам было ниспослано прощение за все наши ошибки, за совершенные нами грехи, за все те моменты, когда мы сходили с праведного пути. Помолимся о том, чтобы найти благодать в нашей женственности, быть скромными, смиренными и добрыми, ласковыми и добродетельными, чтобы усмирять желания, гнев, отчаяние и повышать голос только в прошениях, молитве и хвале. Господь простит нам всё. Но вы должны попросить. Да будет с вами мир! – Она задувает свою свечу.

– И с тобой мир! – повторяет толпа, ее слова и ее жест, и на какое-то мгновение все оказываются в полной темноте.

– Ну вот, самый подходящий момент! – Коул хочет взять Милу за руку, но та отдергивает ее.

– Мам, ну можно? Можно, пожалуйста? – с мольбой произносит она. – Щедрость говорит, что начнутся благословения. Мы сможем подняться к матери Низшей; она возложит на нас руки.

«Только после моей смерти!»

– Извини, малыш. Мы пришли, увидели, помолились, и теперь мы уходим.





54. Майлс: Составные грехи




Мама распахивает дверь автобуса и забирается внутрь. Она принимается словно безумная шарить под потолком, затем открывает потайное отделение и достает тряпку, в которую завернуто что-то пухлое. Пачки купюр.

– Нам это понадобится, – говорит мама, после чего хватает его за руку и бежит по улице, прочь от Храма и от всей жизни, которую они построили.

– Мама, какого хрена? Я хочу сказать, какого фига… какого черта? – поправляется Майлс.

– Мы вынуждены так поступить. К тому же правительство Соединенных Штатов конфисковало все мое имущество. – Она затаскивает его в фойе гостиницы. Возможно, той самой, перед которой стоит скелет мамонта.

– Мама, это грех!

– Здравствуйте! – обращается мама к дежурной. – Будьте добры, вызовите нам такси. Спасибо. – Она ведет себя словно сумасшедшая.

– Вы остановились у нас?