Земля матерей
Часть 51 из 72 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Однако Умеренность начинает:
– Когда ты будешь готова, сестра Терпение? – По-прежнему добавляя ненужные вопросительные знаки. – Когда ты обретешь смирение, необходимое для того, чтобы перебороть себя, тебе нужно будет пройти в эту дверь? – Она указывает на занавес, и Коул кивает так, будто это совершенно естественная просьба. Выход, в который ее выведут монашки. Сестры удаляются, закрывают за собой дверь, и она сидит в полной тишине, перед ней яблоко и пустой бокал из-под вина, она пытается обрести смирение, о котором ей говорили, но помимо воли улыбается. Билли жива.
Она вспоминает, как бросилась в больницу, когда ей позвонили и сказали, что Билли на вечеринке упала с балкона. Наверное, им тогда было по двадцать с небольшим, это случилось еще до рождения Майлса. Они с Девоном в панике ворвались в приемное отделение и обнаружили Билли болтающей с медсестрами, лишь трещина без смещения в локтевой кости. Коул пришла в такую ярость, что ткнула кулаком в плечо Девона, первую подвернувшуюся мишень.
– Я не знаю, чего ты ждала, – сказал тот мягко, учитывая обстоятельства. – Твою сестру невозможно убить. После апокалипсиса во всем мире останутся только Билли и Кит Ричардс[97], приручающие тараканов.
Признаю, насчет Ричардса я был неправ.
Достаточно ли времени прошло? Она хочет поскорее со всем покончить. Натянув на лицо подобающее виноватое выражение, она поднимает тяжелый занавес и выходит в дверь на улицу.
Булыжник под ее босыми ногами влажный. Во дворе звучит пение. Дверь часовни открыта настежь, черные с золотом врата.
Она делает шаг в том направлении, и тут что-то ударяет ей в спину. Она падает на четвереньки, обдирая кожу на коленях. Рядом с ней с грохотом падает метла, и тотчас же чьи-то руки хватают ее за волосы и тащат к фонтану. Она брыкается и кричит, но та, кто ее держит, сильнее ее, – вероятно, это Щедрость, – и окунает ее лицом в воду. Шок от холода выдавливает воздух у нее из легких. Она не может дышать, не может пошевелиться долгие секунды, и затем, инстинктивно, открывает рот, чтобы закричать, и ледяная вода хлещет ей в легкие.
Она вырывается на свободу, откашливаясь и отплевываясь. Это унизительно, потому что монашки поют «Бесконечную благодать». Ей ужасно. Она извергает из себя водянистое месиво, и вместе с ним все восторженное возбуждение. Остаются только мрак и холод. И ярость. «Долбаные сучки, вы не знаете, кто я такая, – думает она. – На что я готова пойти ради того, чтобы мой сын остался жив».
Щедрость садится на корточки рядом с ней, с рукавов ее рясы капает вода.
– Ты очистилась от своей прежней жизни. Теперь пришло время света и пламени воскрешения. – Она тычет ее метлой. Коул пытается отстранить метлу, но Щедрость с силой бьет ее по бедрам, и она отползает прочь на четвереньках, как собака.
Метла снова ударяет ее по бедренной кости. Она вскрикивает и с трудом поднимается на ноги и бросается к пылающей двери и нарастающему вокруг пению.
Она стоит в нефе, учащенно дыша, клацая зубами, словно кастаньетами, оглядываясь по сторонам. Надежда стоит на сцене рядом с двумя женщинами в золоте и черном, с зауженными рукавами.
– Блудная дочь, – говорит она, но в ее голосе гнев, а не прощение, и все должно проходить не так.
Коул слышит свой собственный голос, доносящийся из динамиков. Это ее Откровения, записанные и воспроизведенные для всех. Как они только посмели, твою мать! Все эти жутко интимные подробности – имена, места, даты, – по большей части настоящие, правда переплетена с ложью.
Сестры хором поют обвинения, перекрывая воспроизведение.
– Сплетница!
– Иезавель!
– Эгоистка!
– Непослушная жена!
– Язычница!
– Обманщица!
– Плохая мать!
– Блудница!
– Грязнуля!
Метла снова ударяет ее по спине.
– Ступай! – говорит Щедрость. – Ступай бороться с собой!
Сестры встают в два ряда, у них в руках хлысты, они бьют Коул, вынуждая ее бежать, голую, тряся сиськами, а они обрушивают удары ей на спину и плечи, на бедра, на ягодицы.
До сцены она добирается уже на четвереньках, всхлипывая от боли и ярости. Все сборище умолкает, когда она взбирается по лестнице. Она слышит причитания, вырывающиеся из предательского горла. Все их слышат.
Но Билли не единственная, кто знает, как выжить в любой ситуации. Она сможет вытерпеть все. Она должна потерпеть, еще совсем немного. И затем они втроем, Майлс, она и Билли, найдут дорогу домой.
Она делает свое лицо непроницаемым, усмиряет дыхание и поднимает взгляд на Надежду, жуткую в своем торжественном облачении, с зелеными каменными глазами.
– Ты пришла к нам, сестра, отскоблив свое накрашенное лицо, – говорит Надежда. – Однако твоя душа несет на себе печать Иезавель. У тебя нечистые губы, и ты живешь среди народа с нечистыми губами, а твои глаза видели Царя, Всемогущего владыку.
– Да, я нечистая, – говорит Коул, сверкая глазами на колени Надежды. – Простите меня! Я раскаиваюсь.
– И тогда ко мне прилетела серафим с горящим углем в руке, который она достала щипцами из алтаря.
Коул узнаёт Причастие Всех печалей. Она закрывает глаза и поднимает голову. Конец близок. Она уже у цели.
– Она прикоснулась им мне к губам и сказала…
Она чувствует лицом что-то горячее. Открыв глаза, она видит кухонные щипцы, какими переворачивают мясо на мангале, с зажатым в них горящим угольком.
«Оближи губы», – звучит у нее в голове шепот Целомудрия, но уже слишком поздно. Надежда прижимает горящий уголек ей ко рту, она кричит от боли и отдергивает голову. Боль накатывается красками и волнами – звуковая палитра унижения.
– Смотри, этот уголек прикоснулся к твоим губам; твоя вина снята с тебя, твои прегрешения искуплены. Твоя печаль стала нашей, а наши печали стали твоими.
Коул прижимает горящие губы к холодному полу, стараясь унять боль. Затем она поднимает голову и смотрит Надежде в глаза. Ярость твердым камнем у нее в груди. Она с трудом беззвучно шевелит губами:
– Аминь!
Но на самом деле она имеет в виду: «Твою мать!»
Худшее еще впереди. Она ковыляет к себе в комнату. Ей хочется лишь рухнуть на кровать, утонуть во сне, унять жуткую дрожь, найти свою дочь, дожидающуюся ее, сидящую на краю кровати с сияющим лицом. Мила вскакивает и обнимает мать, не ведая о ее синяках.
– Мама! Тебя Умертвили!
– Это не причина для праздника, – бормочет Коул сквозь волдыри на губах. Ее рот представляет собой одну большую, горячую пульсирующую боль, даже несмотря на то, что сестры дали ей специальный бальзам от ожогов, а также мазь арники, чтобы обработать содранные колени и ссадины на теле. Этого у нее теперь достаточно – лекарств для физических и душевных ран.
– Тот, кто страдает телом, распрощался с грехами, – говорит Мила.
Откуда это, твою мать?
– Прекрати!
– Ты смирилась и вошла в Его храм.
– Мила! Я же сказала, прекрати! – слова неуклюже застревают в горящем рту.
– Господи, остынь, мам. – Мила снова садится на кровать, сгорбившись, словно ее нудная старая мать все портит. Опять. – Я тобой горжусь. Только и всего. Для тебя это знаменательный день, мама. И ты должна постараться насладиться им.
– Я не могу. – Она указывает на обожженные губы. – Только посмотри, что они со мной сделали!
Ее дочь морщится, но лишь на мгновение.
– Щедрость говорит, что все твои грехи сгорели. Все сказанные вслух слова, все мысли и поступки. И когда ожоги заживут, ты сама также исцелишься! Я жду не дождусь, когда настанет мой черед.
Коул близка к тому, чтобы отвесить дочери затрещину. Ей становится страшно. Задействовав весь до последней капли контроль, оставшийся в ее теле, покрытом ноющими ранами, она выдавливает:
– Твой черед не настанет.
Мила встает, подбородок у нее железобетонный, и выходит из комнаты.
– Мила!.. – Коул разбита, у нее нет сил броситься за ней вдогонку. Что еще сказать? Тут она ошиблась и все испортила.
Она закрывает глаза. Хлопает закрывшаяся дверь.
Как такое произошло?
Возможно, нужно забрать деньги, которые ей уже удалось украсть, схватить Милу и бежать прямо сейчас. Подальше от этих опасных фанатичек, с их убийственными улыбками и безумными идеями.
«Дев, твою мать, где ты, когда ты мне нужен? О господи, как же ты мне нужен!»
Нужно потерпеть немного, крошка. Еще пару дней.
«Тебя здесь нет. Ты не знаешь, что это такое. Это уже слишком».
Ты собираешься позволить этим извращенкам взять над тобой верх? После всего того, через что ты прошла?
«Заткнись! Твою мать, тебя здесь нет!»
Но ты здесь. И кроме тебя, у него больше никого нет.
48. Билли: Изменившаяся ситуация
– Она хочет поговорить с тобой, – говорит Зара, протягивая ей телефон. Они в гостинице в Нэшвилле, штат Теннесси, классом повыше, и выражение у нее на лице – о, это что-то. Это всё.
Билли ни за что не покажет Заре сообщения. Она вышла из электронной почты и отказалась войти снова и назвать пароль даже под дулом пистолета. Она знает свою цену. Если Зара сможет общаться с Коул без ее участия, если узнает, куда она направляется, с кем она, Билли окажется в придорожной канаве с простреленной головой.
– Здравствуйте, миссис Амато, – говорит Билли. – Да, у нас хорошие новости. Мы снова взяли след. Я держу все под контролем.
– Когда ты будешь готова, сестра Терпение? – По-прежнему добавляя ненужные вопросительные знаки. – Когда ты обретешь смирение, необходимое для того, чтобы перебороть себя, тебе нужно будет пройти в эту дверь? – Она указывает на занавес, и Коул кивает так, будто это совершенно естественная просьба. Выход, в который ее выведут монашки. Сестры удаляются, закрывают за собой дверь, и она сидит в полной тишине, перед ней яблоко и пустой бокал из-под вина, она пытается обрести смирение, о котором ей говорили, но помимо воли улыбается. Билли жива.
Она вспоминает, как бросилась в больницу, когда ей позвонили и сказали, что Билли на вечеринке упала с балкона. Наверное, им тогда было по двадцать с небольшим, это случилось еще до рождения Майлса. Они с Девоном в панике ворвались в приемное отделение и обнаружили Билли болтающей с медсестрами, лишь трещина без смещения в локтевой кости. Коул пришла в такую ярость, что ткнула кулаком в плечо Девона, первую подвернувшуюся мишень.
– Я не знаю, чего ты ждала, – сказал тот мягко, учитывая обстоятельства. – Твою сестру невозможно убить. После апокалипсиса во всем мире останутся только Билли и Кит Ричардс[97], приручающие тараканов.
Признаю, насчет Ричардса я был неправ.
Достаточно ли времени прошло? Она хочет поскорее со всем покончить. Натянув на лицо подобающее виноватое выражение, она поднимает тяжелый занавес и выходит в дверь на улицу.
Булыжник под ее босыми ногами влажный. Во дворе звучит пение. Дверь часовни открыта настежь, черные с золотом врата.
Она делает шаг в том направлении, и тут что-то ударяет ей в спину. Она падает на четвереньки, обдирая кожу на коленях. Рядом с ней с грохотом падает метла, и тотчас же чьи-то руки хватают ее за волосы и тащат к фонтану. Она брыкается и кричит, но та, кто ее держит, сильнее ее, – вероятно, это Щедрость, – и окунает ее лицом в воду. Шок от холода выдавливает воздух у нее из легких. Она не может дышать, не может пошевелиться долгие секунды, и затем, инстинктивно, открывает рот, чтобы закричать, и ледяная вода хлещет ей в легкие.
Она вырывается на свободу, откашливаясь и отплевываясь. Это унизительно, потому что монашки поют «Бесконечную благодать». Ей ужасно. Она извергает из себя водянистое месиво, и вместе с ним все восторженное возбуждение. Остаются только мрак и холод. И ярость. «Долбаные сучки, вы не знаете, кто я такая, – думает она. – На что я готова пойти ради того, чтобы мой сын остался жив».
Щедрость садится на корточки рядом с ней, с рукавов ее рясы капает вода.
– Ты очистилась от своей прежней жизни. Теперь пришло время света и пламени воскрешения. – Она тычет ее метлой. Коул пытается отстранить метлу, но Щедрость с силой бьет ее по бедрам, и она отползает прочь на четвереньках, как собака.
Метла снова ударяет ее по бедренной кости. Она вскрикивает и с трудом поднимается на ноги и бросается к пылающей двери и нарастающему вокруг пению.
Она стоит в нефе, учащенно дыша, клацая зубами, словно кастаньетами, оглядываясь по сторонам. Надежда стоит на сцене рядом с двумя женщинами в золоте и черном, с зауженными рукавами.
– Блудная дочь, – говорит она, но в ее голосе гнев, а не прощение, и все должно проходить не так.
Коул слышит свой собственный голос, доносящийся из динамиков. Это ее Откровения, записанные и воспроизведенные для всех. Как они только посмели, твою мать! Все эти жутко интимные подробности – имена, места, даты, – по большей части настоящие, правда переплетена с ложью.
Сестры хором поют обвинения, перекрывая воспроизведение.
– Сплетница!
– Иезавель!
– Эгоистка!
– Непослушная жена!
– Язычница!
– Обманщица!
– Плохая мать!
– Блудница!
– Грязнуля!
Метла снова ударяет ее по спине.
– Ступай! – говорит Щедрость. – Ступай бороться с собой!
Сестры встают в два ряда, у них в руках хлысты, они бьют Коул, вынуждая ее бежать, голую, тряся сиськами, а они обрушивают удары ей на спину и плечи, на бедра, на ягодицы.
До сцены она добирается уже на четвереньках, всхлипывая от боли и ярости. Все сборище умолкает, когда она взбирается по лестнице. Она слышит причитания, вырывающиеся из предательского горла. Все их слышат.
Но Билли не единственная, кто знает, как выжить в любой ситуации. Она сможет вытерпеть все. Она должна потерпеть, еще совсем немного. И затем они втроем, Майлс, она и Билли, найдут дорогу домой.
Она делает свое лицо непроницаемым, усмиряет дыхание и поднимает взгляд на Надежду, жуткую в своем торжественном облачении, с зелеными каменными глазами.
– Ты пришла к нам, сестра, отскоблив свое накрашенное лицо, – говорит Надежда. – Однако твоя душа несет на себе печать Иезавель. У тебя нечистые губы, и ты живешь среди народа с нечистыми губами, а твои глаза видели Царя, Всемогущего владыку.
– Да, я нечистая, – говорит Коул, сверкая глазами на колени Надежды. – Простите меня! Я раскаиваюсь.
– И тогда ко мне прилетела серафим с горящим углем в руке, который она достала щипцами из алтаря.
Коул узнаёт Причастие Всех печалей. Она закрывает глаза и поднимает голову. Конец близок. Она уже у цели.
– Она прикоснулась им мне к губам и сказала…
Она чувствует лицом что-то горячее. Открыв глаза, она видит кухонные щипцы, какими переворачивают мясо на мангале, с зажатым в них горящим угольком.
«Оближи губы», – звучит у нее в голове шепот Целомудрия, но уже слишком поздно. Надежда прижимает горящий уголек ей ко рту, она кричит от боли и отдергивает голову. Боль накатывается красками и волнами – звуковая палитра унижения.
– Смотри, этот уголек прикоснулся к твоим губам; твоя вина снята с тебя, твои прегрешения искуплены. Твоя печаль стала нашей, а наши печали стали твоими.
Коул прижимает горящие губы к холодному полу, стараясь унять боль. Затем она поднимает голову и смотрит Надежде в глаза. Ярость твердым камнем у нее в груди. Она с трудом беззвучно шевелит губами:
– Аминь!
Но на самом деле она имеет в виду: «Твою мать!»
Худшее еще впереди. Она ковыляет к себе в комнату. Ей хочется лишь рухнуть на кровать, утонуть во сне, унять жуткую дрожь, найти свою дочь, дожидающуюся ее, сидящую на краю кровати с сияющим лицом. Мила вскакивает и обнимает мать, не ведая о ее синяках.
– Мама! Тебя Умертвили!
– Это не причина для праздника, – бормочет Коул сквозь волдыри на губах. Ее рот представляет собой одну большую, горячую пульсирующую боль, даже несмотря на то, что сестры дали ей специальный бальзам от ожогов, а также мазь арники, чтобы обработать содранные колени и ссадины на теле. Этого у нее теперь достаточно – лекарств для физических и душевных ран.
– Тот, кто страдает телом, распрощался с грехами, – говорит Мила.
Откуда это, твою мать?
– Прекрати!
– Ты смирилась и вошла в Его храм.
– Мила! Я же сказала, прекрати! – слова неуклюже застревают в горящем рту.
– Господи, остынь, мам. – Мила снова садится на кровать, сгорбившись, словно ее нудная старая мать все портит. Опять. – Я тобой горжусь. Только и всего. Для тебя это знаменательный день, мама. И ты должна постараться насладиться им.
– Я не могу. – Она указывает на обожженные губы. – Только посмотри, что они со мной сделали!
Ее дочь морщится, но лишь на мгновение.
– Щедрость говорит, что все твои грехи сгорели. Все сказанные вслух слова, все мысли и поступки. И когда ожоги заживут, ты сама также исцелишься! Я жду не дождусь, когда настанет мой черед.
Коул близка к тому, чтобы отвесить дочери затрещину. Ей становится страшно. Задействовав весь до последней капли контроль, оставшийся в ее теле, покрытом ноющими ранами, она выдавливает:
– Твой черед не настанет.
Мила встает, подбородок у нее железобетонный, и выходит из комнаты.
– Мила!.. – Коул разбита, у нее нет сил броситься за ней вдогонку. Что еще сказать? Тут она ошиблась и все испортила.
Она закрывает глаза. Хлопает закрывшаяся дверь.
Как такое произошло?
Возможно, нужно забрать деньги, которые ей уже удалось украсть, схватить Милу и бежать прямо сейчас. Подальше от этих опасных фанатичек, с их убийственными улыбками и безумными идеями.
«Дев, твою мать, где ты, когда ты мне нужен? О господи, как же ты мне нужен!»
Нужно потерпеть немного, крошка. Еще пару дней.
«Тебя здесь нет. Ты не знаешь, что это такое. Это уже слишком».
Ты собираешься позволить этим извращенкам взять над тобой верх? После всего того, через что ты прошла?
«Заткнись! Твою мать, тебя здесь нет!»
Но ты здесь. И кроме тебя, у него больше никого нет.
48. Билли: Изменившаяся ситуация
– Она хочет поговорить с тобой, – говорит Зара, протягивая ей телефон. Они в гостинице в Нэшвилле, штат Теннесси, классом повыше, и выражение у нее на лице – о, это что-то. Это всё.
Билли ни за что не покажет Заре сообщения. Она вышла из электронной почты и отказалась войти снова и назвать пароль даже под дулом пистолета. Она знает свою цену. Если Зара сможет общаться с Коул без ее участия, если узнает, куда она направляется, с кем она, Билли окажется в придорожной канаве с простреленной головой.
– Здравствуйте, миссис Амато, – говорит Билли. – Да, у нас хорошие новости. Мы снова взяли след. Я держу все под контролем.