Заводная девушка
Часть 31 из 56 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мадлен облизала губы. Да, она это знала. «Мух» попросту давили, а быстро или медленно – зависело от того, кто с ними расправлялся.
– Прошу вас, монсеньор, пусть мне заплатят обещанные деньги. Я не получила ни су.
Берье вскинул брови, словно просьба Мадлен его изумила:
– Ты смеешь просить денег, не выполнив задания, которое тебе дал мой подчиненный? Ты так и не узнала, чем занимается Рейнхарт, однако заикаешься о деньгах?
– На моем попечении мой племянник Эмиль. Я должна вернуться и помогать ему. А Камиль мне говорил…
– Тебе заплатят, когда выполнишь порученное задание. Можешь идти. – Берье указал на дверь. – Но помни: от нас никуда не спрячешься.
Мадлен механически сделала легкий реверанс, хотя на самом деле она жаждала плюнуть в его покрытое белилами лицо, жаждала расправиться с ним и многими подобными ему.
Покидая кабинет, она в последний раз взглянула на Помпадур. Та сидела подавшись вперед, а рука Берье почти касалась руки маркизы.
– Людовик совсем не виноват, – тихо говорила маркиза. – Он думает, что просто играет. Так всегда бывает, когда детям не дают игрушек.
* * *
Обратно Мадлен вернулась в одиннадцатом часу, совершенно продрогшая. Ее трясло, отчего она едва сумела вставить ключ во входную дверь луврских апартаментов. Все мысли, теснящиеся в мозгу, были направлены на то, как вырваться из полицейской хватки и получить обещанные деньги. Нужно вытаскивать Эмиля из разлагающей обстановки борделя и изыскивать способ самой выбираться из ловушки, в которую ее загнали. Мадлен чувствовала: она больше не может делать то, что вызывало у нее ненависть. Она не могла и не хотела предавать Веронику, единственную после Сюзетты, кто вызывал у нее нежные чувства. Мадлен настолько промерзла и была так поглощена раздумьями, что едва не налетела на повариху, неподвижно стоявшую в передней.
– Эдме! Ну ты меня и напугала.
– Где она?
– Кто?
– Мадемуазель Вероника. Где она? И куда ходила ты?
Последний вопрос не застал Мадлен врасплох.
– Я была у своих. Мне передали, что матери стало хуже.
– Вероника ходила с тобой?
– Нет. С какой стати ей туда идти?
– Дома ее нет. Ушла из своей комнаты, и никто не знает куда.
Все прежние страхи Мадлен отошли на задний план.
– Пару часов назад Вероника была дома. Я помогала ей переодеваться ко сну.
– Может, и помогала. А теперь ее комната пуста. Плаща и шляпы нет на месте. Доктор Рейнхарт заметил, что свет в ее комнате погас еще в десятом часу. Он потом постучался. Ответа не было. Тогда он вошел. Видит, покрывало на кровати откинуто, а свеча догорела и погасла.
– Где остальные?
– Доктор Рейнхарт отправился ее искать. Жозеф пошел с ним. Я осталась здесь на случай, если она вернется. Я, как слышу звуки, думаю, это она. Но ее нет.
– Вероника и раньше уходила одна, – сказала Мадлен, снимая шляпу.
– Сама знаю. Уходила, но не вечером. Нельзя ей одной ходить по Парижу, да еще в такое время. Дети вон пропадают.
– Эдме, пропадают дети простолюдинов. Те, кому по двенадцать-тринадцать лет. Никто не посмеет тронуть девушку из другого сословия.
Мадлен замолчала, сознавая глупость собственных слов. Она ведь не знала, чтó на самом деле творится в городе и кто рискует оказаться похищенным. В своем простом плаще Вероника вполне могла сойти за дочь свечника или пекаря. Ее могли принять за кого угодно.
– Мадлен, ты же знаешь, она выглядит моложе семнадцати лет. А в темноте… Cher Dieu[24], ну за каким чертом ее понесло на ночь глядя?!
Они пошли в гостиную, где молча сели, вслушиваясь в звуки города. Затем входная дверь апартаментов шумно распахнулась. На пороге стоял доктор Рейнхарт. Его плащ был покрыт блестящими капельками дождя.
– Ты, – устало бросил он Мадлен. – Где ты была? Что ты с ней сделала?
– Ничего, доктор Рейнхарт, – ответила Мадлен, тело которой сотрясалось от ударов сердца. – Я ходила проведать мать. Я думала, мадемуазель Вероника легла спать.
Рейнхарт подошел и навис над стулом, где сидела Мадлен. От него пахло ночным холодом.
– Она явно рассказывала тебе, что собирается уйти.
– Нет! Я помогала ей переодеться в ночную сорочку.
– Она была чем-то расстроена? Ты заметила что-нибудь подозрительное?
Мадлен молчала, обдумывая ответ.
– Я была с мадемуазель Вероникой недолго. Она собиралась ложиться спать, а не уходить. И расстроенной она не была. Притихшая – это да. Чем-то озабоченная.
Такой Вероника была не один день. Неужели он сам не замечал?
Доктор Рейнхарт продолжал смотреть на Мадлен. Глаза у него были очень большими, с неестественным блеском. На мгновение ей почудилось, будто он знает все: каждую ее ложь и уловку, каждый случай предательства.
– Если я обнаружу, что ты солгала мне насчет Вероники или что-то утаила, тебе не поздоровится.
Мадлен, дрожа, попятилась к стене:
– Я не знаю, где она. Честное слово!
– Доктор Рейнхарт, не пугайте Мадлен, – сказала Эдме, касаясь его руки. – Скоро мы узнаем, почему Вероника ушла на ночь глядя. Я принесу вам чего-нибудь выпить. Горячего поссета или сливовой настойки. Вам нужно нервы успокоить.
– Мои нервы в порядке, – возразил он, оттолкнув руку кухарки. – Выпивка притупляет чувства, а они у меня сейчас должны быть предельно обострены. Я должен понять, куда она ушла.
Он прошел по коридору и отпер дверь мастерской. Затем дверь закрылась, скрипнул ключ, после чего послышался глухой стук, словно Рейнхарт что-то уронил на пол или упал сам.
Не зная, куда себя деть, Мадлен поднялась в будуар Вероники. Может, что-то там подскажет, куда отправилась дочь Рейнхарта. Мадлен зажгла свечи в канделябре. На мгновение в зеркале мелькнуло лицо Вероники. Мадлен заморгала, и видение пропало. Это был жуткий трюк ее перевозбужденного ума. Надо успокоиться. В серебристом свете канделябра Мадлен собрала все разбросанные гребни и щетки для волос, булавки и ленты. Она нашла оторвавшуюся пуговицу, булавку с бриллиантовой головкой, шарик скомканной бумаги, которой Вероника промокала накрашенные губы. Когда она их красила? Этим вечером, перед уходом?
Мадлен выдвигала ящики комода. Оттуда пахло лавандой и сухими лепестками роз. Мадлен перебрала нижнее белье и нижние юбки, переложенные бумагой. Потом стала вынимать чулки и перчатки, надеясь обнаружить новую вещь или подарок от возлюбленного, что объясняло бы исчезновение Вероники. Нет, все было виденным-перевиденным, перестиранным, высушенным и сложенным огрубевшими руками Мадлен. Свои немногочисленные драгоценности Вероника держала на подоконнике в запирающейся шкатулке. Подняв шкатулку, Мадлен услышала перекатывание вещей внутри. Драгоценности были на месте.
Она продолжила поиски, открыв гардероб и проверив платья. Платье из розовой шелковой тафты было на месте, зеленое, тоже шелковое, висело рядом. За ним – белое хлопчатобумажное и светло-серебристое. Не было только розовато-лилового. Значит, выпроводив Мадлен, Вероника сняла ночную сорочку и снова оделась. Было это впервые или Вероника уже не раз обманывала горничную подобным образом, делая вид, что ложится спать, а сама уходила, подобно одной из двенадцати танцующих принцесс?[25]
Мадлен подошла к кровати, откинула покрывало и сунула руку под матрас. Ничего. Тогда она встала на колени, заглянула под кровать и едва не вскрикнула, увидев чье-то личико, глядящее из сумрака. Но это была всего-навсего кукла. Мадлен вытащила куклу на свет и болезненно поморщилась, вспомнив старика из своего отрочества и его фарфоровую куклу. Но эта кукла была далеко не новой. Странная игрушка, которую прежде Мадлен видела на каминной полке. Краска на кукольных щеках облупилась, а платьице за годы превратилось в лохмотья.
«Тебе, Мадлен, это бы совсем не понравилось, – сказала Вероника, когда Мадлен пристала к ней с расспросами о королевском заказе. – Тебе ведь и моя кукла не нравится… Я уже не уверена, что и мне она особо нравится».
Глава 17
Мадлен
Спала Мадлен плохо и проснулась рано, когда тусклый утренний свет только пробивался из-под занавесок. Спустившись вниз, она увидела, что Рейнхарт куда-то ушел.
– Он и не ложился, – сообщил вскоре подошедший Жозеф; по его усталому виду чувствовалось, что и сам он почти не спал. – В третьем часу ночи слышал, как он ходит по мастерской. А утром сказал мне, что опять пойдет в полицию.
На кухне Эдме уже варила кофе.
– Одного не пойму: зачем ей понадобилось уходить? И куда она могла пойти?
В самом деле, куда?
– Надо обойти больницы, – сказала Мадлен. – Вдруг на улице с Вероникой что-то случилось? Начнем с Отель-Дьё и Ла-Питье. Потом поищем по тюрьмам.
– С какой стати ей оказаться в тюрьме? – удивилась Эдме, разливавшая кофе по чашкам. – За что арестовывать невинную девушку?
Мадлен удивленно посмотрела на повариху. Странные у Эдме представления о жизни. Как будто государство может тебя схватить и упрятать за решетку, только если ты совершил преступление.
– Я схожу в Бастилию, потом в Фор-Левек. Жозеф, ты наведайся в Отель-Дьё. К полудню вернемся сюда.
* * *
Даже в разгар лета парижский воздух не бывал столь зловонным, как сегодня. Мадлен шла по улице Сент-Антуан, а зловоние только нарастало, словно чумовые миазмы с переполненных кладбищ и грязных, убогих подвалов просачивались наружу и поднимались вверх, заражая город. Вскоре она увидела громаду тюрьмы. Мадлен часто видела это серое, угрюмое здание, однако у нее не было причин для посещения Бастилии – самого ненавистного места в Париже, где люди заживо гнили, закованные в камень. Чем ближе к подъемному мосту, тем выше становились стены и башенки тюрьмы, загораживая собой неяркое солнце. Во внутреннем дворе было сумрачно. Булыжники покрывал толстый слой соломы. Туда подъезжали телеги, и кучера вместе с тюремной обслугой разгружали привезенное для нужд этого жуткого места. Солдаты покрикивали на небольшую толпу. В основном это были женщины, некоторые – с младенцами за спиной. Просительницы держали в руках узлы с едой и одеждой, терпеливо ожидая, когда их пропустят.
– Прошу вас, монсеньор, пусть мне заплатят обещанные деньги. Я не получила ни су.
Берье вскинул брови, словно просьба Мадлен его изумила:
– Ты смеешь просить денег, не выполнив задания, которое тебе дал мой подчиненный? Ты так и не узнала, чем занимается Рейнхарт, однако заикаешься о деньгах?
– На моем попечении мой племянник Эмиль. Я должна вернуться и помогать ему. А Камиль мне говорил…
– Тебе заплатят, когда выполнишь порученное задание. Можешь идти. – Берье указал на дверь. – Но помни: от нас никуда не спрячешься.
Мадлен механически сделала легкий реверанс, хотя на самом деле она жаждала плюнуть в его покрытое белилами лицо, жаждала расправиться с ним и многими подобными ему.
Покидая кабинет, она в последний раз взглянула на Помпадур. Та сидела подавшись вперед, а рука Берье почти касалась руки маркизы.
– Людовик совсем не виноват, – тихо говорила маркиза. – Он думает, что просто играет. Так всегда бывает, когда детям не дают игрушек.
* * *
Обратно Мадлен вернулась в одиннадцатом часу, совершенно продрогшая. Ее трясло, отчего она едва сумела вставить ключ во входную дверь луврских апартаментов. Все мысли, теснящиеся в мозгу, были направлены на то, как вырваться из полицейской хватки и получить обещанные деньги. Нужно вытаскивать Эмиля из разлагающей обстановки борделя и изыскивать способ самой выбираться из ловушки, в которую ее загнали. Мадлен чувствовала: она больше не может делать то, что вызывало у нее ненависть. Она не могла и не хотела предавать Веронику, единственную после Сюзетты, кто вызывал у нее нежные чувства. Мадлен настолько промерзла и была так поглощена раздумьями, что едва не налетела на повариху, неподвижно стоявшую в передней.
– Эдме! Ну ты меня и напугала.
– Где она?
– Кто?
– Мадемуазель Вероника. Где она? И куда ходила ты?
Последний вопрос не застал Мадлен врасплох.
– Я была у своих. Мне передали, что матери стало хуже.
– Вероника ходила с тобой?
– Нет. С какой стати ей туда идти?
– Дома ее нет. Ушла из своей комнаты, и никто не знает куда.
Все прежние страхи Мадлен отошли на задний план.
– Пару часов назад Вероника была дома. Я помогала ей переодеваться ко сну.
– Может, и помогала. А теперь ее комната пуста. Плаща и шляпы нет на месте. Доктор Рейнхарт заметил, что свет в ее комнате погас еще в десятом часу. Он потом постучался. Ответа не было. Тогда он вошел. Видит, покрывало на кровати откинуто, а свеча догорела и погасла.
– Где остальные?
– Доктор Рейнхарт отправился ее искать. Жозеф пошел с ним. Я осталась здесь на случай, если она вернется. Я, как слышу звуки, думаю, это она. Но ее нет.
– Вероника и раньше уходила одна, – сказала Мадлен, снимая шляпу.
– Сама знаю. Уходила, но не вечером. Нельзя ей одной ходить по Парижу, да еще в такое время. Дети вон пропадают.
– Эдме, пропадают дети простолюдинов. Те, кому по двенадцать-тринадцать лет. Никто не посмеет тронуть девушку из другого сословия.
Мадлен замолчала, сознавая глупость собственных слов. Она ведь не знала, чтó на самом деле творится в городе и кто рискует оказаться похищенным. В своем простом плаще Вероника вполне могла сойти за дочь свечника или пекаря. Ее могли принять за кого угодно.
– Мадлен, ты же знаешь, она выглядит моложе семнадцати лет. А в темноте… Cher Dieu[24], ну за каким чертом ее понесло на ночь глядя?!
Они пошли в гостиную, где молча сели, вслушиваясь в звуки города. Затем входная дверь апартаментов шумно распахнулась. На пороге стоял доктор Рейнхарт. Его плащ был покрыт блестящими капельками дождя.
– Ты, – устало бросил он Мадлен. – Где ты была? Что ты с ней сделала?
– Ничего, доктор Рейнхарт, – ответила Мадлен, тело которой сотрясалось от ударов сердца. – Я ходила проведать мать. Я думала, мадемуазель Вероника легла спать.
Рейнхарт подошел и навис над стулом, где сидела Мадлен. От него пахло ночным холодом.
– Она явно рассказывала тебе, что собирается уйти.
– Нет! Я помогала ей переодеться в ночную сорочку.
– Она была чем-то расстроена? Ты заметила что-нибудь подозрительное?
Мадлен молчала, обдумывая ответ.
– Я была с мадемуазель Вероникой недолго. Она собиралась ложиться спать, а не уходить. И расстроенной она не была. Притихшая – это да. Чем-то озабоченная.
Такой Вероника была не один день. Неужели он сам не замечал?
Доктор Рейнхарт продолжал смотреть на Мадлен. Глаза у него были очень большими, с неестественным блеском. На мгновение ей почудилось, будто он знает все: каждую ее ложь и уловку, каждый случай предательства.
– Если я обнаружу, что ты солгала мне насчет Вероники или что-то утаила, тебе не поздоровится.
Мадлен, дрожа, попятилась к стене:
– Я не знаю, где она. Честное слово!
– Доктор Рейнхарт, не пугайте Мадлен, – сказала Эдме, касаясь его руки. – Скоро мы узнаем, почему Вероника ушла на ночь глядя. Я принесу вам чего-нибудь выпить. Горячего поссета или сливовой настойки. Вам нужно нервы успокоить.
– Мои нервы в порядке, – возразил он, оттолкнув руку кухарки. – Выпивка притупляет чувства, а они у меня сейчас должны быть предельно обострены. Я должен понять, куда она ушла.
Он прошел по коридору и отпер дверь мастерской. Затем дверь закрылась, скрипнул ключ, после чего послышался глухой стук, словно Рейнхарт что-то уронил на пол или упал сам.
Не зная, куда себя деть, Мадлен поднялась в будуар Вероники. Может, что-то там подскажет, куда отправилась дочь Рейнхарта. Мадлен зажгла свечи в канделябре. На мгновение в зеркале мелькнуло лицо Вероники. Мадлен заморгала, и видение пропало. Это был жуткий трюк ее перевозбужденного ума. Надо успокоиться. В серебристом свете канделябра Мадлен собрала все разбросанные гребни и щетки для волос, булавки и ленты. Она нашла оторвавшуюся пуговицу, булавку с бриллиантовой головкой, шарик скомканной бумаги, которой Вероника промокала накрашенные губы. Когда она их красила? Этим вечером, перед уходом?
Мадлен выдвигала ящики комода. Оттуда пахло лавандой и сухими лепестками роз. Мадлен перебрала нижнее белье и нижние юбки, переложенные бумагой. Потом стала вынимать чулки и перчатки, надеясь обнаружить новую вещь или подарок от возлюбленного, что объясняло бы исчезновение Вероники. Нет, все было виденным-перевиденным, перестиранным, высушенным и сложенным огрубевшими руками Мадлен. Свои немногочисленные драгоценности Вероника держала на подоконнике в запирающейся шкатулке. Подняв шкатулку, Мадлен услышала перекатывание вещей внутри. Драгоценности были на месте.
Она продолжила поиски, открыв гардероб и проверив платья. Платье из розовой шелковой тафты было на месте, зеленое, тоже шелковое, висело рядом. За ним – белое хлопчатобумажное и светло-серебристое. Не было только розовато-лилового. Значит, выпроводив Мадлен, Вероника сняла ночную сорочку и снова оделась. Было это впервые или Вероника уже не раз обманывала горничную подобным образом, делая вид, что ложится спать, а сама уходила, подобно одной из двенадцати танцующих принцесс?[25]
Мадлен подошла к кровати, откинула покрывало и сунула руку под матрас. Ничего. Тогда она встала на колени, заглянула под кровать и едва не вскрикнула, увидев чье-то личико, глядящее из сумрака. Но это была всего-навсего кукла. Мадлен вытащила куклу на свет и болезненно поморщилась, вспомнив старика из своего отрочества и его фарфоровую куклу. Но эта кукла была далеко не новой. Странная игрушка, которую прежде Мадлен видела на каминной полке. Краска на кукольных щеках облупилась, а платьице за годы превратилось в лохмотья.
«Тебе, Мадлен, это бы совсем не понравилось, – сказала Вероника, когда Мадлен пристала к ней с расспросами о королевском заказе. – Тебе ведь и моя кукла не нравится… Я уже не уверена, что и мне она особо нравится».
Глава 17
Мадлен
Спала Мадлен плохо и проснулась рано, когда тусклый утренний свет только пробивался из-под занавесок. Спустившись вниз, она увидела, что Рейнхарт куда-то ушел.
– Он и не ложился, – сообщил вскоре подошедший Жозеф; по его усталому виду чувствовалось, что и сам он почти не спал. – В третьем часу ночи слышал, как он ходит по мастерской. А утром сказал мне, что опять пойдет в полицию.
На кухне Эдме уже варила кофе.
– Одного не пойму: зачем ей понадобилось уходить? И куда она могла пойти?
В самом деле, куда?
– Надо обойти больницы, – сказала Мадлен. – Вдруг на улице с Вероникой что-то случилось? Начнем с Отель-Дьё и Ла-Питье. Потом поищем по тюрьмам.
– С какой стати ей оказаться в тюрьме? – удивилась Эдме, разливавшая кофе по чашкам. – За что арестовывать невинную девушку?
Мадлен удивленно посмотрела на повариху. Странные у Эдме представления о жизни. Как будто государство может тебя схватить и упрятать за решетку, только если ты совершил преступление.
– Я схожу в Бастилию, потом в Фор-Левек. Жозеф, ты наведайся в Отель-Дьё. К полудню вернемся сюда.
* * *
Даже в разгар лета парижский воздух не бывал столь зловонным, как сегодня. Мадлен шла по улице Сент-Антуан, а зловоние только нарастало, словно чумовые миазмы с переполненных кладбищ и грязных, убогих подвалов просачивались наружу и поднимались вверх, заражая город. Вскоре она увидела громаду тюрьмы. Мадлен часто видела это серое, угрюмое здание, однако у нее не было причин для посещения Бастилии – самого ненавистного места в Париже, где люди заживо гнили, закованные в камень. Чем ближе к подъемному мосту, тем выше становились стены и башенки тюрьмы, загораживая собой неяркое солнце. Во внутреннем дворе было сумрачно. Булыжники покрывал толстый слой соломы. Туда подъезжали телеги, и кучера вместе с тюремной обслугой разгружали привезенное для нужд этого жуткого места. Солдаты покрикивали на небольшую толпу. В основном это были женщины, некоторые – с младенцами за спиной. Просительницы держали в руках узлы с едой и одеждой, терпеливо ожидая, когда их пропустят.