Заводная девушка

«Нет, не заживет, – хотела ответить ей Мадлен. – Или заживет лишь обожженная кожа, а вот моя душа медленно сгорает из-за того, как я вела себя по отношению к твоему отцу. Теперь меня заставили шпионить еще и за тобой».

Она встала, расправила подол.

– Я ходила искать Виктора. Помните этого мальчика? Он исчез.

– Ты про мальчика, который помогал моему отцу?

– Да. Вот уже несколько дней, как он пропал. Мы с Жозефом обыскали везде, где он мог объявиться, но… – Не договорив, она покачала головой.

– Мадлен, это уже переходит все границы! – воскликнула Вероника, разом побледнев.

– Да.

Так оно и было, но Мадлен не ожидала столь бурной реакции Вероники. Что ей до малолетнего раба?

– Вам хоть что-нибудь удалось разузнать за время поисков? Может, кто-то что-то слышал?

– Его никто не видел. А про других детей одни слухи. Болтают разную нелепицу про принца, больного проказой.

Вероника вскочила:

– Ты должна назвать мне все места, куда вы ходили. И всё, что слышали от людей. Да, вы с Жозефом должны рассказать мне все, что сумели узнать. Тогда я напишу в полицию и потребую, чтобы они нашли этого несчастного ребенка.

– Это очень любезно с вашей стороны, мадемуазель. Вы очень добры.

Вероника смотрела не на нее, а на свои побледневшие руки.

– Мадлен, это самое малое, что я могу сделать. Самое малое.





Глава 15





Вероника


Будь осторожна со своими желаниями. Так однажды ее предостерегла сестра Сесиль. Тогда эти слова показались Веронике полнейшей глупостью. Зачем ставить преграды мечтам, если они живут лишь у тебя в сердце? Почему нельзя стремиться к тому, чего ты хочешь, вместо унылого следования по общепринятым путям? Но сейчас слова монастырской наставницы вдруг обрели смысл. Перефразируя их, можно сказать: прежде чем плыть, узнай, нет ли подводных течений.

Быть причастной к тому, что делает отец, хранить это в секрете, получать уроки от королевского хирурга! Как поначалу все это будоражило и вдохновляло Веронику! Но затем путь, казавшийся прямым, вдруг стал извилистым и ухабистым. Она увидела, а может, вообразила то, чего совсем не хотела видеть: ей на мгновение приоткрылась гниль, таившаяся под внешним лоском. Вероника начала сомневаться в себе, начала видеть тени там, где прежде видела только свет, и узкие люки вместо окон. Подойдя к бюро, она вынула лист бумаги. Говорить обо всем этом с отцом она не решалась. Да и могла ли? К нему было не так-то легко подступиться. Вероника не представляла, какими словами она все это изложит и каким будет его ответ. Ей отчаянно хотелось поговорить с Мадлен. Та бы что-нибудь придумала и подсказала нужные слова. Вероника догадывалась, что горничной хорошо известны темные желания мужчин. Но Мадлен тоже не являлась хозяйкой своей судьбы, и Вероника все отчетливее это понимала.

Она отвинтила крышку чернильницы. Мысли крутились вокруг темно-серых глаз Мадлен. Невзирая на разницу в возрасте, опыт и то, что парижское общество именовало сословной принадлежностью, между ней и горничной появилась связующая нить. Однако Вероника сомневалась в крепости этой нити; вряд ли та выдержит. Вряд ли сама Вероника сумеет противостоять силам или людям, подчинившим себе Мадлен. Их хватка была крепче. Едва увидев ожог, Вероника сразу поняла: это след чьей-то трубки или сигары. Какой-то мужчина пытался заставить Мадлен делать то, чего она не хотела, поскольку эти действия противоречили ее интересам. При всем хорошем отношении к Веронике горничной придется в первую очередь заботиться о себе и своем дорогом племяннике. Нет, Мадлен такое нельзя рассказывать, да и вообще никому.

Вероника решила заняться собственным расследованием, действуя незаметно и с предельной осторожностью. Завтра вечером она и начнет. Надо молить Бога, чтобы она ничего не обнаружила, а если и обнаружит, чтобы это оказалось совсем ничтожным и развеяло ее страхи. Вероника подумала о пропавшем Викторе, с его улыбкой во весь рот и серебряной сережкой в ухе. Ей вспомнилась клетка с воробьями, которых он наловил по просьбе отца, и последующая их участь. Мысли переместились на Клементину и на то, как она сильно подвела монастырскую подругу. Вероника перенеслась на несколько лет назад, в то утро, когда вдруг зазвонил монастырский колокол, созывая всех в церковь. Войдя туда вместе с другими воспитанницами, Вероника увидела аббатису, лицо которой, обычно спокойное и благодушное, было усталым и испуганным. Аббатиса рассказала, что этим утром одна из воспитанниц пыталась перелезть через монастырскую стену, но была поймана.

– Мы все потрясены, – говорила аббатиса. – Но наша вера в Господа осталась непоколебимой. Дабы восстановить покой в монастыре и в душе виновной, она понесет наказание, предписанное отцом Франсуа. Запомните, mes filles[22], это делается для ее же блага. Страдать – значит учиться.

Аббатиса не назвала имени виновной, но было несложно догадаться, кто она, поскольку только эта девочка и отсутствовала в утреннем сумраке церкви. Эта девочка имела все основания для побега, и в то же время ей было совершенно некуда бежать.

Вероника обмакнула перо в чернильницу. Вот только с чего начать? Толком ей ничего не известно, но можно хотя бы их предупредить. Перо застыло над бумагой. Наверное, глупо выплескивать свои страхи на бумагу, не найдя им подтверждения. Ее сочтут глупой девчонкой или, того хуже, спятившей. Лучше подождать, пока она не соберет настоящие доказательства, от которых уже не отмахнешься.

Повернувшись к окну, она поймала свое отражение: бледный овал лица на темном фоне. Вероника завернула крышку чернильницы и потушила лампу.





Глава 16





Мадлен


Мадлен стояла в тени лестницы, держа поднос. Ей было очень страшно. Около одиннадцати часов к доктору Рейнхарту должен прийти серебряных дел мастер. Затея Мадлен не отличалась продуманностью и попахивала безрассудством, но ее подпирало время. Четыре дня прошло с тех пор, как Камиль нанес ей неожиданный визит. Место ожога почти зажило, осталась лишь красная корочка. Через три дня он вернется, и тогда… От него можно ожидать чего угодно.


Часы в передней луврских апартаментов отсчитывали секунды. Минуты тянулись как часы. Мадлен столько времени провела в тени, что стала больше похожа на паука, чем на муху. На насекомое, снующее с места на место. При всякой возможности она увязывалась за Вероникой, когда та шла на урок к Лефевру, жившему близ Нотр-Дама. Иногда Вероника гуляла по Тюильри, переходя туда по мосту. Мадлен следила за ней и там. Бывали моменты, когда Веронике удавалось выскользнуть из-под наблюдения. Она незамеченной уходила из дому и как невидимка покидала дом Лефевра. Порой она возвращалась с мокрым подолом и грязными сапогами, не придумав этому никакого объяснения. Камиль оказался прав: Вероника действительно куда-то ходила, но куда – Мадлен так и не знала. Чем пристальнее она следила за дочерью Рейнхарта, тем сильнее убеждалась: что-то терзает Веронику изнутри, вгрызаясь острыми зубами.

Вероника сообщила ей, что, как и обещала, написала заявление в полицию и комиссару относительно исчезновения Виктора, но те делали мало или вообще ничего. Мадлен с Жозефом продолжали поиски мальчишки, тратя на это немало времени. Результаты оставались прежними: никаких новостей, никаких реальных зацепок. Только свидетельства нарастающего гнева парижан: сломанные бревна, послания, нацарапанные на стенах, перешептывания о назревающем большом бунте.

Наконец Мадлен услышала шаги. Скрипнула дверная ручка. Мадлен замерла, перестав дышать. Рейнхарт вышел, запер дверь, убрал ключ и направился к выходу. Пора! Мадлен бесшумно побежала по коридору и налетела на хозяина. Кувшин с молоком, стоявший на подносе, опрокинулся, залив Рейнхарту перед камзола.

– Ой, месье, простите меня, ради Бога!

Рейнхарт хмуро промокнул носовым платком молоко, капавшее с камзола.

– Какая же ты растяпа!

– Позвольте, я сейчас замою.

Не дожидаясь ответа, Мадлен начала снимать с него камзол.

– Давай, только быстро.

Мадлен отнесла камзол на кухню, вытащила ключ и вдавила в кусок мыла, предварительно украденный у Эдме. Наверное, впервые в жизни она благодарила судьбу, что выросла на улице Тевено среди шлюх, лгунов и воров. Удалив с ключа следы мыла, Мадлен как могла очистила губкой камзол и понесла обратно.

Бормоча проклятия, Рейнхарт надел камзол и пошел в гостиную. Мадлен вернулась на кухню, убрала мыло и только теперь перевела дух. При первой же возможности она выскользнет из Лувра и помчится в квартал Монторгейль к горбатому слесарю.



Ей пришлось дожидаться позднего вечера, хотя пальцы так и чесались попробовать ключ.

– Замочную скважину смажь жиром, – сказал ей слесарь. – Ключ держи крепче и поворачивай со всей силой.

Хорошо, что у нее были сильные руки. Как-никак всю жизнь отжимала белье, накачивала воду, ворочала тяжелые крышки, ощипывала кур, шила, поднимала и таскала тяжести. Были и другие дела, о которых вспоминать не хотелось.

К десяти часам все улеглись. Мадлен, в ночной сорочке, прокралась к двери мастерской, держа в одной руке лампу, в другой – склянку с гусиным жиром. Дрожащей рукой она вставила ключ в замочную скважину и медленно повернула. Чертов ключ повернулся совсем чуть-чуть и застрял. А ведь Мадлен, как советовал слесарь, смазала замок. Ключ не поворачивался ни влево, ни вправо. Вытащить его она тоже не могла. Ладони Мадлен покрылись потом, отчего ключ в ее мозолистых руках стал скользким, точно угорь. Прошло три минуты, затем четыре. Ключ не желал двигаться. Мадлен старалась успокоить дыхание и успокоиться сама. По лбу струился пот. Сердце бешено стучало. Воображение рисовало кошмарные картины: сейчас кто-то увидит ее в одной рубашке сражающейся с поддельным ключом. Она сняла руку с ключа и стала тихо молиться. Пусть Мадлен и не была набожной христианкой, но Бог столько ей задолжал. Помолившись, она взялась за ключ обеими руками и со всей имевшейся силой повернула. Замок заскрипел, потом – grâce à Dieu![23] – ключ повернулся, и замок открылся. Мадлен быстро отворила дверь.

Даже при тусклом свете лампы было видно, что мастерская находится в хаотичном состоянии. Мадлен вспомнила, сколько раз она просила позволить ей прибраться в мастерской, но получала категоричный отказ. На столах валялись бумаги вперемешку с инструментами. Однако никаких новых изделий Мадлен не увидела. Никаких механических чудовищ, поджидавших ее в сумраке. Она принялась лихорадочно шарить по шкафам, просматривать бумаги, выдвигать ящики бюро. Искала любой намек на королевский заказ, но находила лишь наброски, в которых ничего не понимала, россыпи колесиков, штырьков и шестеренок, а также письма. Ей попался тщательно сделанный рисунок руки, на котором были помечены все кости и сухожилия. Рядом лежали моток веревки и проволока. Один ящик был доверху набит пустыми стеклянными бутылками. На столе лежал кусок какого-то материала, напоминающего кожу. Наверное, Рейнхарт его сушил. Может, они с Лефевром прячут свое детище в другом месте? Вот только где?

И вдруг раздалась негромкая барабанная дробь, словно кто-то стучал по деревянной поверхности. Звук исходил из пределов мастерской. У Мадлен снова заколотилось сердце. Она пошла на звук и остановилась у шкафа, который уже просматривала, не найдя ничего примечательного. Рейнхарт хранил там разную чертовщину для своих затей. Трясущейся рукой Мадлен выдвинула ящик, откуда слышался звук. Со дна, вращая странными блестящими глазами, на нее смотрело механическое существо, собранное из кусков металла. Обезьянка или что-то похожее на обезьянку; модель, на которой Рейнхарт упражнялся. В одной руке обезьянка держала маленький деревянный барабан, а другой колотила по нему палочкой. Должно быть, роясь в шкафу, Мадлен запустила механизм. Ей захотелось, чтобы чертово создание прекратило барабанить. Наверное, обезьянка принадлежала к ранним поделкам Рейнхарта. В ней не было ни красоты, ни изящества, и она явно не предназначалась для развлечения знати. Скорее детская игрушка, причем довольно грубая. Дождавшись, пока кончится завод, Мадлен вернула обезьянку в ящик и закрыла шкаф.





* * *


На следующий день, принеся хозяйке выглаженное белье, Мадлен застала Веронику сидящей на кровати в уличной обуви.

– Мадемуазель Вероника, вы вернулись с урока? Я не слышала, как подъехала карета.

– Я решила пройтись пешком, – ответила Вероника, мельком взглянув на горничную. – Идти совсем недалеко, а мне полезно подышать свежим воздухом.

Мадлен не заметила, чтобы прогулка благотворно подействовала на Веронику. Выглядела она бледной, под глазами проступали синие жилы, губы потрескались, а сама она дрожала.

Мадлен открыла шкаф, чтобы убрать принесенное белье.

– Мадемуазель, вы совсем продрогли. Принести вам чего-нибудь согревающего? Может, молока со специями?

– Нет.

– Тогда кофе?

– Нет, спасибо, – ответила Вероника и отвернулась.

– У вас что-то…

– Ничего.

Резкий тон Вероники отсекал дальнейшие вопросы и как бы говорил: «Не лезь не в свое дело». Мадлен обдало холодом. Ей стало не по себе. Может, Вероника ходила к возлюбленному, одному из придворных хлыщей в атласных камзолах? Нет, тогда бы она пришла розовощекой и совсем в другом настроении. А сейчас Вероника была очень похожа на Сюзетту после визита Камиля. Мадлен молча расшнуровала и сняла с Вероники сапоги, оставив ее сидеть на кровати и смотреть в пространство. Через несколько минут Мадлен снова заглянула в комнату хозяйки. Вероника сидела все там же, подтянув колени к подбородку и обхватив себя за плечи. Мадлен постояла у двери, глядя на бедняжку и испытывая желание подойти к ней и обнять. Нет, лучше этого не делать.



Весь день Мадлен было не до Вероники, и в комнату хозяйки она зашла только вечером, чтобы расстелить постель. Вероника по-прежнему оставалась тихой и отрешенной. Огромные глаза, бледное лицо, пальцы, теребящие нижнюю губу. Мадлен молча застегнула на ней ночную сорочку с перламутровыми пуговками, красиво переливавшимися в пламени свечей.

– Может, расскажете, что вас тревожит? – не выдержав, спросила Мадлен. – Что бы это ни было, я сохраню в тайне.

Вранье, снова вранье, но Мадлен очень хотелось, чтобы так оно и было.