Заводная девушка

Приходи в Hôtel Particulier на улице Сент-Оноре, напротив церкви Сен-Рош. Спросишь месье Л’Эпинасса. Отправляйся не мешкая.



Не было ни имени отправителя, ни печати, но она сразу поняла, чье это послание. Спрятав записку, она дала гонцу несколько су. Мальчишка умчался, а Мадлен побрела на кухню, где Эдме резала овощи.

– Беда стряслась? – спросила повариха, увидев лицо Мадлен. – Ты вся бледная, как призрак.

– Мать у меня заболела, – соврала Мадлен. – Нужно сходить к ней.

Эдме шумно цокнула языком:

– Обычное дело для Парижа. Грязь, вонь, воздух так и кишит заразой. Неудивительно, что люди заболевают и исчезают tous azimuts.

Мадлен смотрела, как повариха быстро и ловко режет морковку.

– Пожалуй, я сейчас и пойду. До ужина обернусь. Мадемуазель Вероника помогает отцу, я ей так и так не нужна.

– Иди, – согласилась Эдме и помахала кухонным ножом. – Но особо не задерживайся. Одна я не справлюсь с готовкой и накрыванием на стол.

– Конечно. Я быстро.

Мадлен поднялась к себе, сняла фартук, отмыла лицо и руки и как могла расчесала волосы. Надев плащ, она выскользнула из дому через заднюю дверь. В висках у нее стучало.

Из-за дождей, шедших несколько дней подряд, вся уличная грязь поплыла. Мадлен то и дело приподнимала подол, но на подходе к улице Сент-Оноре платье и сапоги были густо забрызганы липкой парижской грязью. Она почти бежала, насколько это позволяли осклизлые мостовые. Ее путь лежал мимо домов финансистов и богатых торговцев. Их особняки были обнесены высокими заборами. Рядом располагались ателье модных портных и шляпных мастеров. В освещенных витринах поблескивали золотом и серебром дорогие ткани и кружева. Мадлен на мгновение представила себя владелицей собственного магазина, самой зарабатывающей на жизнь. Капитал – так это называлось. Отец часто повторял это слово. Немного капитала и чуточку удачи. Ей требовалось то и другое.

Особняк напротив церкви был элегантным зданием с белыми стенами и мощеным двором. Мадлен пересекла двор, взбежала на крыльцо и дернула цепочку звонка. Дверь открыл высокий человек в синей ливрее.

– Тебе чего? – спросил он, смерив ее презрительным взглядом.

Мадлен достала записку:

– Это мне прислали и велели немедленно идти сюда, к месье Л’Эпинассу.

Лакей впустил ее, затем прошел к письменному столу, за которым сидел другой лакей, занятый ковырянием в зубах.

– Еще одна «муха» к генерал-лейтенанту, – сказал первый, кивнув в сторону Мадлен.

У нее зашлось сердце. Тут явно какая-то ошибка. Ее не могли позвать к такому важному начальнику. Но возможности спросить у нее не было: второй лакей встал из-за стола и жестом велел следовать за ним. Они поднялись по сверкающей деревянной лестнице и прошли по коридору, устланному ковровой дорожкой. Лакей подвел ее к двустворчатой двери, по обе стороны которой стояли караульные. Те открыли дверь и зорко следили за каждым шагом Мадлен. Она вошла, оказавшись в просторном кабинете с высоким потолком.

В другом конце этого величественного кабинета, за столом, отделанным темным деревом, восседал пишущий человек. На нем были черная мантия и белый парик с длинными локонами. Его мясистое лицо с длинным прямым носом и черными бровями покрывал слой белил с румянами на щеках. Над ним, в позолоченной раме, висел его портрет, где он был изображен более стройным, красивым и могущественным. К горлу Мадлен подступила тошнота. Перед ней был не кто иной, как Николя-Рене Берье, генерал-лейтенант полиции, самый ненавидимый в Париже человек. По другую сторону стола, спиной к ней, сидел другой человек. Судя по его жестам, камзолу и аккуратно причесанному парику, это был самый ужасный из всех клиентов Сюзетты.

Мадлен застыла, едва отваживаясь дышать. Она смотрела на купидончиков, озорно глядящих с потолка, на позолоченные мечи, щиты и весы правосудия, украшавшие стены. Да уж, дождешься правосудия от парижской полиции и такого, как Николя Берье. До нее долетали приглушенные голоса обоих. Чем дольше она здесь стояла, тем тошнее ей становилось и тем отчетливее Мадлен сознавала, как выглядит сама: немытые волосы, заляпанная грязью одежда и лицо со шрамом, успевшее запачкаться за время похода сюда.

Наконец Берье обратил на нее внимание:

– Подойди сюда.

Пока Мадлен шла к столу, Камиль повернулся лицом к ней:

– Монсеньор, это и есть Мадлен Шастель, которую я послал шпионить за часовщиком.

– Я знаю, кто она.

Мадлен почувствовала холодные щупальца страха, обвившие затылок. Она стояла, сжав руки. Глаза Берье шарили по ней.

– Расскажи, что именно тебе удалось узнать, – велел он. – Насколько понимаю, вчера вечером ты отправила Камилю свое донесение.

Мадлен сосредоточила взгляд не на Берье, а на точке у него за спиной. Ощущая себя механической куклой, она рассказала об опыте с воробьями, о волшебной шкатулке, о ночных визитах провонявших трупным запахом торговцев мертвецами и о вскрытии тела, привезенного ими во второй раз.

Когда она говорила про обезглавленных воробьев, Берье вскинул брови. Все остальное в ее рассказе оставило его равнодушным.

– Анатомы, – пробормотал он. – Диковинная публика. Но в этом нет ничего необычного и тем более неестественного. Порхание механической птички – хитроумный трюк, который ты не сумела распознать. Что еще можешь сказать?

Мадлен смешалась:

– В общем-то, больше ничего, монсеньор.

Этим ее наблюдения и в самом деле исчерпывались. Больше ей ничего не удалось обнаружить.

– Итак, опыты с воробьями – это единственные опыты, которые ты видела?


– Да.

Берье и Камиль переглянулись. Как показалось Мадлен, ее слова что-то им подтвердили.

– А кто бывает у него дома?

– В основном ремесленники. Те, кому он заказывает отдельные части для часов и автоматов. Редко когда приходят покупатели.

– Так-так, – нетерпеливо махнул рукой Берье. – А кто еще? Какие-нибудь странные друзья. Кого он приглашает на ужин?

В этот момент Камиль чихнул. Берье поморщился.

– У него редко бывают гости. Кого я видела несколько раз – так это доктора, месье Лефевра.

– Вот как. – Берье изогнул накрашенную бровь. – И о чем они говорят?

Мадлен облизала пересохшие губы:

– Да все про науку. Про электричество и кровопускание. Скучные это разговоры. Еще я слышала, как они обсуждали душу: является она частью тела или нет.

– Что еще?

– Как-то они говорили про человека по фамилии Вокансон. Сказали, что его постигла неудача.

– Это механик, который сделал гадящую утку, – пояснил Камиль.

– Послушай, я прекрасно знаю, кто он такой. И я бы не сказал, что его постигла неудача. – Берье вновь повернулся к Мадлен. – А другие их разговоры? Что-то про политику? Про короля?

– Я слышала, что Лефевр дает королю уроки, но об этом они говорили мало.

– А что именно?

– То, что Лефевр помогает его величеству вскрывать мертвых животных из королевского зверинца.

– И ты ничего не слышала про заговор, подстрекательство к мятежу и прочие опасные речи?

– Нет.

– Ты вполне уверена?

– Такого я от них не слышала, хотя подслушивала при каждом удобном случае. Заниматься только этим я не могу. Дел по дому хватает.

Берье взял серебряный ножичек и принялся очинивать перо.

– Итак, ты говоришь, что, кроме Лефевра, гостей у Рейнхарта не бывает и круг его друзей очень узок. Выходит, он странная особа?

– Пожалуй, да. Он почти все время проводит в мастерской, изобретая разные вещицы.

Вещицы, которых другим не повторить.

– Очень занятый человек. – Берье выдавил из себя улыбку. – А что ты можешь сказать о его дочери?

У Мадлен снова пересохло в горле.

– Что именно вы желаете знать, монсеньор?

– Есть ли у нее странные привычки? Может, она поддерживает какие-то необычные знакомства?

– Нет, я так не думаю. – У хозяйской дочери имелись странности, но о них Мадлен решила умолчать. Она почувствовала непонятное желание защитить Веронику и не сболтнуть лишнего. – Эту девушку по-настоящему интересует лишь чтение и учеба да еще постройка собственных машин.

Мадлен подумала о почти пугающей целеустремленности Вероники. В характере дочери Рейнхарта было что-то такое же острое, как нож Берье. Она видела руки Вероники, покрытые кровью вскрываемого трупа, слышала, как та смеялась, глядя на человеческое сердце. Эти двое ошибались, считая девушку наивной, но о своих наблюдениях Мадлен умолчит.

Камиль и Берье смотрели друг на друга.

– И в его переписке нет ничего подозрительного?

– Затяжная дискуссия о долготе и нескончаемые банальности, – ответил Камиль. – Чертежи, споры о свойствах материалов и так далее. Все это невыносимо скучно. С другой стороны, письма могли быть зашифрованы.

Берье в очередной раз устремил взгляд на Мадлен:

– Каково твое мнение об этом человеке? Тебе он кажется опасным?

У Мадлен взмокли ладони. Сердце бешено колотилось. Откуда ей знать наверняка? В своей жизни она повидала достаточно опасных мужчин: мужчин с горящими глазами и стиснутыми кулаками, мужчин, вливших себе в брюхо неимоверное количество выпивки, мужчин с черными душами. Один из таких в тот злополучный день схватился за кочергу. Она смотрела на Берье. Рейнхарт был совсем другим, но это не означало, что он не представлял опасности. Иногда он казался ей добрым, хотя и это еще ничего не значило. Зачастую те, кто поначалу кажутся добрыми и обходительными, потом показывают свое истинное нутро.

– Могу сказать, монсеньор: я не увидела ничего, что доказывало бы опасность доктора Рейнхарта. – Она помолчала. – Но и совсем нормальным человеком я бы тоже его не назвала. Порой он смотрит на меня так, будто снимает мерку. Есть и другое, что мне в нем не понравилось. Он снял шкуру с кролика, к которому его дочка успела привязаться.