Завет стали

– Только иногда. То же касается кадетов, кроме Боунса и, быть может, Дорра. Возможно, в нем есть зачатки того, что ты описываешь. Но в реальности единственные в «Украшенных Сталью», кто может вот так предсказывать исход битвы, это мастер Лирид и мой отец. Но они мастера… – Он одарил Синдера изучающим взглядом. – Вот о чем говоришь ты, понимаешь? О способности уровня мастера.

Синдер удивленно моргнул. Он и понятия не имел.

– Давно ты обладаешь этим навыком? – спросил Фэйн.

– Как я и сказал, сколько себя помню, но это не так уж долго. – Он широко улыбнулся. – Чуть больше пяти месяцев.

Длина его памяти.

– Впервые это случилось в приюте, но на самом деле все прояснилось, только когда ты объяснил мне принципы ведения боя. Эти беседы помогли мне лучше видеть лазейки и дали способность предугадывать то, что может сделать мой противник.

Фэйн тяжело выдохнул.

– Что ж, может, ты и тощенький как хворостинка, но с такой интуицией у тебя есть все шансы далеко пойти. – Он поднял клинок. – Посмотрим, как ты на этот раз справишься.





* * *


Зима окончательно установила жестокую власть над Быстромечием, и через неделю после разговора с Фэйном Синдер обнаружил себя сидящим за столом в комнате под названием «Скудоумие». Это было одно из двух мест в «Украшенных Сталью», полностью принадлежавших кадетам. Первым была «Наковальня» – большой тренировочный зал, расположенный в передней части здания, где они боролись, когда погода не позволяла работать на улице.

«Скудоумие» же было местом, где они что-нибудь мастерили. Это была тесная комнатушка, обладающая жизнерадостностью тюремной камеры. В ней стояло несколько длинных столов и лавок, занимавших почти все пространство. Все они были изрыты ямками, изношены и испачканы. Вдобавок ко всему, в воздухе витала еще и смесь едких запахов: воняло маслом, металлом и кожей.

Синдер работал в «Скудоумии» с несколькими другими кадетами: Дорром Корном, Мирком Бассангом и Гораном Грехмиром. Сегодня им дали увольнительную, но Боунс и Сэш решили продолжить тренировки. Из-за снега эти двое состязались в «Наковальне» под неусыпным взором мастера Лирида. Звуки их тренировки разносились по всему дому. Синдер бы присоединился к ним, но он устал до чертиков. Его слабое тело медленно крепло, но даже после всех стараний к концу недели, к выходным, у него не оставалось никаких сил.

Он мог бы поднажать, но где-то внутри осторожный голос предостерегал его от переутомления. Это мнение совпадало со строгим наказом мастера Лирида, который также велел Синдеру давать телу время отдохнуть и расслабиться, восстановиться и усвоить то, чему оно научилось за неделю.

В результате он торчал в «Скудоумии», сидя и таращась на старый кусок кожи, который намеревался превратить в мешочек для монет. Вместо этого творение напоминало ему какую-то опухоль.

Синдер со стоном отвращения отодвинул от себя кожу. У него не было ни таланта работать с ней, ни желания развить его.

– Пустое расточительство, – сказал он, досадливо хмурясь.

Рядом с ним Дорр Корн, старший кадет, сосредоточил свое внимание на часах. Очевидно, он решил, как и Фэйн, создавать часы, и счастливо напевал себе под нос. Услышав жалобы, он прервал пение и, подняв голову, посмотрел на Синдера.

– Ты слишком усердствуешь над тем, что тебе не нравится. Займись чем-нибудь другим. – Он указал на шкаф. – Посмотри там. Там куча материалов, которые могут понравиться тебе больше.

Это казалось лучшей идеей, нежели возиться с дурацкой кожей. Синдер поднялся.

– Ну и раз ты все равно уже встал, сгоняй на кухню и принеси мне поесть, – сказал Дорр, дружелюбно улыбаясь, явно в шутку. Старший кадет был в целом счастливым человеком, и Синдеру он нравился.

– С чего бы? – спросил Синдер. Он остановил взгляд на животе Дорра и убедился, что старший заметил. Живот Дорра едва заметно, но все же выпирал. – К тому же, похоже, ты и так немало съел.

Дорр рассмеялся, поглаживая себя по животу.

– Это всего лишь подкладка, защищающая мои потроха. Она вовсе не делает меня медленнее. А теперь тащи. Это указано в твоем контракте.

– Сам тащи.

– Не-не-не. Новички должны таскать нам еду, – сказал Горан. Из-за того, что он странно шепелявил, слова было трудно разобрать.

– Ага, братишка, – добавил Мирк. – Тащи еду, пока я не втащил тебе сапогом по почкам.

Синдер показал парням грубый жест, заставивший их рассмеяться. Пока они хихикали, он подошел к шкафу, высокому и узкому, занимавшему большую часть угла и высотой почти достигавшему трехметрового потолка.

Он открыл двери шкафа и внимательно рассмотрел то, что находилось внутри: кучу бесполезных запасов. Груду погнутого металла, лоскуты кожи, кусочки дерева, широкие отрезы парусины, цветные нитки и веревочки и множество незаконченных работ, таких как лошадиные подковы, картины и даже одежда. Очевидно, один из кадетов, нынешних или прошлых, попробовал себя в качестве портного.

Однако там не было ничего, что бы его заинтересовало. Синдер продолжил искать, отодвигая в сторону все больше и больше предметов. Наконец, в дальнем углу он увидел кое-что, что разожгло в нем интерес: деревянный футляр. Форма показалась ему знакомой. Он выглядел так, как будто в нем хранился музыкальный инструмент. Сердце Синдера забилось быстрее, как будто он находился в тренировочном дворе.

Он очистил футляр от мусора, засоряющего шкаф. Крышка была закрыта на две защелки, и Синдер их отстегнул. Он медленно поднял крышку, и его охватило чувство, будто он вот-вот разгадает одну из величайших загадок жизни. Внутри на мягкой красной ткани покоился музыкальный инструмент.

Синдер одобрительно присвистнул. Он был прекрасен.

Мандолина.

Так она называлась. До сего момента он даже не знал этого слова. Уже не впервый раз он неожиданно обретал знание. Это случалось часто. Наверное, несмотря на то, что он все еще не мог вспомнить ничего, касающегося Ласточки и событий своей предыдущей жизни, воспоминания не были затуманены полностью. Синдер просто не знал, что знает что-либо, пока какое-то событие не заставляло его заново встречаться с тем, что он и так уже знал. В каком-то смысле это означало, что каждый день был новой возможностью для самопознания.

Синдер аккуратно достал мандолину. Ее поверхность была покрыта тонким слоем пыли, но когда он быстренько протер ее рукавом, дерево мягко заблестело. Струны явно переживали лучшие времена, но наверняка все еще могли извлечь звуки.

Он вернулся на свое место на лавке рядом с Дорром, убаюкивая мандолину и опираясь спиной о стол.


– Что это у тебя там? – спросил Дорр, заглядывая Синдеру через плечо.

– Мандолина, – ответил Синдер.

Он провел пальцами по инструменту с таким чувством, будто это было бесценное сокровище, и более внимательно изучил его. Мандолина была старая, выщербленная, но очевидные дефекты отсутствовали.

Синдер тихонько провел пальцами по струнам и тут же нахмурился, услышав нестройные ноты. Она была жутко расстроена.

Он взялся решать проблему, тихонько пощипывая каждую струну и регулируя соответствующие колки.

– Хотел бы я научиться играть, – сказал Горан с тоской.

Синдер ему посочувствовал. До этого момента он даже не понимал, насколько для его прошлого «я» было важно заниматься музыкой. Просто руки чесались начать перебирать струны и исполнить песню.

– Ты действительно умеешь играть или просто балуешься? – спросил Дорр.

Синдер широко ему улыбнулся.

– Понятия не имею. – Он постучал себе по голове. – Воспоминаний ноль, помнишь?

Однако уверенность, с которой он обращался с мандолиной, и способность настроить ее только по слуху говорила, что наверняка умеет.

Мирк рассмеялся.

– Должно быть, у тебя в голове царит хаос, оттого что ты не помнишь, что знаешь, а чего не знаешь.

Синдер хохотнул.

– Да, моменты определенно бывают.

Он вернулся к занятиям с мандолиной. Вскоре его удовлетворило то, как были настроены все струны. Он энергично перебрал их и остался доволен нужными нотами. У мандолины был хороший резонанс, и Синдер задался вопросом, как долго она пролежала в шкафу.

– Не сиди без дела, – сказал Дорр. – Сыграй уже что-нибудь.

Синдер понял, что не знает ни одной песни. Он просто не знал, что сыграть. Может, можно…

Он закрыл глаза и позволил пальцам самостоятельно сложить узор. Начал неуверенно, как будто руки заново учились делать это, восстанавливали некогда известный, но уже забытый навык. Пальцы перебирали струны, пока не сложилась мелодия. Они вспомнили то, чего не помнило сознание, и его уверенность возросла. Он ускорил темп.

Это было так же, как и с мечом. С каждым днем Синдер становился все увереннее в своих способностях. Ему было далеко до мастерства, но он прошел долгий путь. Улучшив силу и выносливость, он добьется и более высоких целей.

Он отставил мысли о бое и сосредоточился на мандолине, бренча и перебирая струны.

И родилась музыка. Он играл песню, все еще с закрытыми глазами. Мир померк, когда в голове возникло видение.





* * *


Он сидел на скамье, стоящей на краю скалы. Под ним раскинулась деревня, дома гнездились на террасах, вырезанных в крутых склонах. Деревеньку омывала струящаяся речушка. Она рассыпалась ступенчатыми водопадами, создавая радужный ореол.

Рядом сидела женщина. Он уже видел ее раньше. Несколько раз она снилась ему, в том числе и по дороге из Ласточки в Быстромечие. Они гуляли в парке в каком-то далеком, полном изящества и красоты городе. Она была почти одного с ним роста, и сейчас она пела уверенным контральто на языке, которого он не понимал.

Он играл для нее и для нее одной, его пальцы бегали по струнам мандолины. Он растворился в музыке, в звуках ее голоса, в ощущении ее присутствия рядом с ним. Он скучал по ней, скучал по танцам с ней.





* * *


Песня закончилась, и Синдер открыл глаза, охваченный беспокойными мыслями. Это не могли быть его воспоминания о жизни в Ласточке. В видении он казался намного более старым, пресыщенным жизнью… что не имело никакого смысла, ведь ему было всего шестнадцать.

Но они казались такими реальными… Синдер все еще ощущал на коже океанский бриз, чувствовал запах жасмина, вплетенного в волосы женщины, все еще слышал, как она поет, чувствовал ее любовь.

Затем он вздрогнул, расстроившись и забеспокоившись о своем душевном здоровье. Что значили эти видения и сны? Почему он их видел?

Но у него не было возможности обдумать эти вопросы: остальные кадеты благодарно ему аплодировали.

– Совершенно чудесно! – улыбаясь, с энтузиазмом сказал Дорр.