Затми меня, если сможешь

— Что ты хочешь со мной делать? — сквозь стиснутые зубы бросаю я, наконец, устремляя взгляд в ее сторону.

— Вот только не нужно на меня так смотреть. Словно я самый злобный монстр из твоих кошмаров, — ухмыляется она, преподнося к моей кушетке металлический поднос с небольшими прозрачными баночками с разноцветным содержимым. — Прямо сейчас мы всего лишь проведем парочку опытов с твоей кожей. Не волнуйся, будет чуть-чуть пощипывать.

Она по-командирски кивает Кевину, тот мгновенно подлетает, засучивая рукава моего комбинезона до локтей. В это время второй ассистент Уокер — мужчина средних лет с густыми черными волосами с проблесками седины — хладнокровно раскрывает баночки с неизвестными жидкостями одну за другой. Я не успеваю оказать даже минимальное сопротивление, все происходит слишком быстро. Когда на кожу один за другим наносят несколько прозрачных капель различной консистенции, я успеваю издать лишь сдавленный крик.

С минуту все присутствующие внимательно вглядываются на поверхность моей кожи, пока я постепенно не начинаю ощущать едкое пощипывание. Пару жидкостей, находящиеся на изгибе правой кисти, напрочь впитываются в эпидермис, не оставляя за собой следа. Но оставшиеся две на левом запястье, имеющие маслянистую консистенцию, начинают вступать в бурную реакцию, образуя шипящую пену с плотными пузырями.

Ощущая дикое жжение, я начинаю активно ерзать рукой, намертво прикованной ремнем к кушетке. Пытаюсь смахнуть эту ядовитую пену, сдуть ее, сделать хоть что-то, чтобы эта невыносимая боль прекратилась. Я буквально ощущаю, как жидкость разъедает плоть, перебираясь от мышц к костям.

— Ну ты и… сука! — кричу я изо всех сил в потолок.

В воздухе раздается громкий рык, граничащий со звериным. Я ничего не слышу, я ничего не вижу, перед глазами прозрачная пелена, а в ушах стоит бесконечный крик. Я ничего не ощущаю, кроме боли. Дикой боли, заставляющей рыдать, кричать, молить о пощаде и биться в истеричных конвульсиях — сделать все, чтобы она прекратилась.

Но ничего не происходит.

Я уже не вижу свое покалеченное запястье, которое еще пару минут назад было розовым, краснея буквально на глазах. Я улавливаю лишь ее серые сосредоточенные глаза с завораживающим проблеском. Они требуют хлеба и зрелищ. Они требуют продолжения моих страданий. Они с нескрываемым любопытством жаждут успешного проведения опыта на благо науки.

— Еще минута, и она может насквозь…

— Заткнись, — Диана вскидывает руку, резко перебивая обеспокоенного Кевина. — Она продержится столько, сколько я посчитаю нужным.

— Пожа… Кевин… — выкрикиваю я с дикой отдышкой в груди, ощущая, как голос срывается и с этого момента становится похож на грубый прокуренный бас, — помоги… пожалуйста!

Мир вокруг пошатывается, перед глазами все плывет, но я все еще продолжаю ощущать ту дикую пронзающую боль. Больше нет сил извиваться, словно из меня изгоняют дьявола. Не существует ничего, кроме боли. Я не способна ни о чем мыслить, думать, помнить, забывать… Я и боль один на один, и, судя по всему, я в очередной раз проигрываю в этом неравном бою, в этой заранее предопределенной схватке.

Вокруг звучат какие-то возмущенные возгласы, но я улавливаю лишь отдельные слова и отголоски. А после грубого толчка проваливаюсь в абсолютную тьму, встречающую меня с распростертыми объятиями словно заботливая бабушка.

***

— Эй, — его низкий голос раздался в непосредственной близости. Я пыталась скрыть глупую улыбку в полумраке, — мы сегодня не стали очередным ужином для муз, это уже хорошо.

Аарон не спрашивал меня о самочувствии, не переводил тему и не задавал глупые вопросы. Он лишь молча подошел и заключил в крепкие объятия, позволяя раствориться в нем. Раствориться в его любви, эмоциональной привязанности и тому чувству, которое никогда не покидает меня, когда я нахожусь рядом с ним — в безопасности.

Вдохнула привычный запах его застиранной футболки-поло — дешевое мыло вперемешку с ароматом городской пыли и сырости от нескончаемых лондонских дождей.

Вокруг господствовала мертвая тишина. Ребята уже давно спали, лишь Сэм и Питер находились на посту: один на крыше, второй в двухэтажном рутмастере.

Это было мое любимое время суток.

Лишь в те моменты мы могли позволить находиться наедине друг с другом. Уделять то внимание, которого нам не хватало с самого начала эпидемии. Озвучивать разные мысли, делиться сокровенным и самое главное — касаться друг друга.

Мне чертовски не хватало тактильных ощущений. Иногда ночи напролет мы целовались, словно обезумевшие подростки. Иногда безудержно смеялись, вспоминая веселые моменты из прошлой жизни. Но зачастую лежали в одинокой комнате в старых спальных мешках, крепко обнимая друг друга, и молчали.

Порою долгое молчание может оказаться красноречивее любых сказанных слов. Оно может сблизить намного прочнее общих интересов и быть тем самым спасением и поддержкой, в которых нуждается человек.

Мы крепко держались за руки и думали. Каждый о своем. А потом постепенно проваливались в сон и вместе встречали рассвет, радуясь новому, но чертовски опасному дню.

— Помнишь, я хотел сказать тебе… но так и не решился, — вдруг прозвучал его тихий голос с приятной хрипотцой, разрушающий тишину между нами.

Я промычала в ответ что-то нечленораздельное, продолжив безмолвно лежать с закрытыми глазами. В те моменты мне казалось, что тишина и темнота останавливали время. Я искренне надеялась, что моя кисть в его ладони и его умиротворенное спокойное дыхание рядом — это все, что мне нужно. Это все, что у меня осталось и это никогда не закончится. Никогда.

— Я хотел сказать, что ты единственный человек, с которым я могу говорить, о чем угодно, — Аарон сделал паузу и коротко усмехнулся, словно не веря собственным словам. — Не знаю, что бы я без тебя делал, правда. Спасибо тебе.

В животе зародилось приятное волнительное ощущение, а по рукам пробежалась волна мурашек. Я повернула голову в его сторону, в этот раз решив не прятать улыбку за темнотой, и уткнулась ему в плечо. В ответ он лишь крепче сжал мою ладонь и выдохнул с заметным облегчением.

Ему не нужны были ответные слова, чтобы узнать мою реакцию. Он знал, что мое молчание стоит тысячи признаний в любви. А его искреннее и неожиданное откровение значило для меня намного больше самых пышных букетов цветов, дорогостоящих подарков и пылких слов о любви.

***

Прихожу в сознание, впервые за долгое время не ощущая острой или ноющей боли и липкого пота. Правая рука невольно тянется к глазам, и я потираю заспанные веки со слипшимися ресницами. С наслаждением потягиваюсь, ощущая комфорт матраца и свежесть пастельного белья, вместе с наложенным бинтом на левом запястье.

Мгновение, и я вспоминаю все муки ада, которые перенесла несколько часов назад. Резко распахиваю глаза, подрываясь на кровати, и пугаюсь от неожиданности еще больше, когда возле миниатюрного окна улавливаю знакомые очертания мужской фигуры.

Он стоит в пол-оборота, и я улавливаю его напряженные плечи и фирменную половинчатую улыбку.

— Я принес твой дневник. Наверняка, ты успела по нему соскучиться.





Глава 17





Я молчу, опасаясь сделать лишнее телодвижение.

Ты прав, я успела соскучиться… вот только дневник к этому не имеет никакого отношения.

Сознание не может прийти в себя не только ото сна, но и от того, что Аарон в моих воспоминаниях — чуткий, внимательный, заботливый — и Аарон, которого я вижу перед собой несколько дней подряд — два совершенно разных человека.

Нервно сглатываю, комкая ткань пододеяльника.

— Как рука? — интересуется он, положив мой миниатюрный дневник с потрепанной обложкой на прикроватную тумбочку.

«Моя рука это последнее, что тебя интересует», — хочу сказать я, но вместо этого выдавливаю хриплое:

— Я ничего не чувствую.

— Тебе вкололи пять кубиков оксикодона, — сообщает Аарон. — Кевин настоял.

Похоже, Кевин здесь единственный, кто обо мне хоть как-то заботится.

Теперь он стоит ко мне лицом, пряча руки в карманы обыкновенных черных слаксов. На нем сидит все та же облегающая рубашка цвета слоновой кости с раскрытым воротом, расстегнутая на первые пару пуговиц.

Мне до сих пор чертовски непривычно видеть его гладковыбритое лицо, без единого намека на привычную недельную щетину. Непривычно видеть его в деловых мужских костюмах, без оружия в руках и тактических перчаток без пальцев. С идеально чистым лицом без недельных слоев пыли и черной запекшейся крови муз.

Он совершенно другой и от этого мне хочется взвыть.

— Я хочу, чтобы ты знала, — вновь подает голос Аарон, смотря прямо мне в глаза. В этот момент мне кажется, что в нем проявляется тот человек, которого я знала раньше, отчего меня разрывает на части еще сильнее. — Мне жаль. Очень жаль, что ты услышала правду именно таким беспощадным способом.

— Если это извинение, то такое себе, — с презрением бросаю я хриплым голосом. — Я не верю ни единому твоему слову.

— Я понимаю твои чувства, — спокойно отвечает он, продолжая беспристрастно разглядывать мое лицо. — Поэтому принес тебе дневник. Надеюсь, он поможет тебе восстановиться.

Я смотрю на него чертовски долго, не позволяя отвести взгляд. Он слишком долго был рядом, слишком долго был гарантом моей безопасности, слишком долго целовал меня, уверяя, что все будет хорошо.

Именно поэтому я не могу так просто отпустить его. Отключить эмоциональную привязанность, даже несмотря на то, как он поступил со мной. Несмотря на то, что он предал меня. Несмотря на то, что он в открытую лгал о Тифани и своем сумасшедшем отце с призрачными надеждами о бессмертном будущем.

Я не могу подавить, задушить те чувства, которые заставляют меня вырваться из постели и рвануть к нему в объятия. Сознание хочет обмануться в его ложно-безопасных объятиях просто потому, что соскучилось. Я чертовски по нему соскучилась. Моя любовь к нему продолжает затуманивать разум, продолжает биться в истерике, отказываясь верить в предательство.

Он одаривает меня фирменной половинчатой улыбкой с нотками жалости и направляется в сторону двери. А я подпрыгиваю с кровати, ощущая легкое головокружение, и хочу крикнуть ему вслед, но получается лишь сдавленно воскликнуть.

— Можешь гордиться тем, что отныне ты самый опасный человек — тебе неведомы муки совести! Ты не знаешь границ и тебе совершенно плевать на чувства других людей!

Мой обиженный возглас заставляет его остановиться. Его руки крепко сжимают дверную ручку, и пару секунд я продолжаю испепелять его затылок с аккуратно подстриженной темной копной.

— Самый опасный человек — тот, который научился контролировать свои чувства и эмоции, — невозмутимо констатирует Аарон Морган.

Не разворачиваясь в мою сторону, и тут же выходит в коридор, оставляя меня один на один с брошенной фразой.

С рыком злости бросаюсь вперед, с силой ударяя кулаком по двери. Все, что я могу сейчас делать — беспомощно обхватить себя руками и реветь навзрыд. Опираясь спиной об дверь, я медленно скатываюсь на ледяной пол, зажимая губы ладонью, чтобы сдержать нервный всхлип.

Не знаю сколько проходит времени после его ухода, но рези в глазах подсказывают, что пора бы уже прекратить гипнотизировать камеру в верхнем углу комнаты. Ее мигающая красная точка начинает действать мне на нервы, а колени, которые я обнимаю уже долгое время, изнывают от боли.

Дневник.

Взгляд останавливается на знакомом блокноте из потрепанной коричневой кожи. Я мгновенно поднимаюсь на ноги с ноющей болью в коленях и буквально выхватываю блокнот с тумбы. Его поверхность прохладная, местами шероховатая из-за потертостей, но по-прежнему такая родная.

Этот блокнот пережил многое. В нем хранятся мои основные воспоминания с самого первого дня эпидемии. Он — моя личная реликвия, исповедальня, принимающая меня любой… в которую я возвращаюсь снова и снова.

Незнакомая шариковая ручка с серебристой эмблемой корпорации, которой я прежде не пользовалась, неуместно зажата между страниц. Я беру ее в руки за неимением другой, мельком бросая взгляд на воспоминание, которое я описывала на этой странице. Взгляд мгновенно цепляется за незнакомый почерк, написанный наспех синими чернилами, вместо привычных черных. Я тут же вглядываюсь в слова, написанные чужой рукой, приготавливаясь возмущаться в сторону того, кто посмел оставить свой след… пока не узнаю в сочетаниях букв знакомый почерк, который может принадлежать лишь Аарону…

«Луна, ты забыла, как читала книгу об одиноком мужчине? Он через трое суток после дня всемирной лжи проводил чужих врагов на закате, и они погубили его…».

Перечитываю второй раз, третий, седьмой. Но чувство, что здесь перечислен какой-то сумбурный поток слов, меня не покидает. Луна?! Что еще за Луна? Какая книга? В последнее время я брала в руки книгу еще в имперском колледже на очередном занятии, и вместе с ним мы смотрели лишь фильмы. А день всемирной лжи?..

Все перевернуто вверх тормашками.

Черт возьми, это какое-то послание! Под всемирной ложью он имел в виду мой день правды, ведь так? А Луна? Он называл меня солнцем… Судя по этой логике, он хочет мне сообщить, что через трое суток я встречу своих друзей на рассвете, и они спасут меня?! Но каким образом?!

Бред.

Я бросаю дневник на кровать, нервно зарываясь руками в волосы.

Нет, это какая-то подстава. Его слова больше не имеют для меня никакого значения. Он играет в пользу «Нью сентори». Он, черт возьми, сын самого основателя корпорации! Он предал меня, ему плевать на меня. Я не должна играть в его игры.