Запрещенная экономика. Что сделало Запад богатым, а Россию бедной
Часть 8 из 17 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
«К 1985 году мы все понимали, что дальнейшее развитие только командно-административным методом невозможно. Мы понимали, что такое ускоренное развитие техники, особенно машин, оборудования, не позволяло содержать в конкурентоспособной среде нашу продукцию. Мы отставали от развитых стран по конкурентоспособности, по надежности, по качеству изделий.
Я скажу, почему: потому что система, которая была установлена после войны и существовала все эти годы – планирование от достигнутого, – не побуждала и не заинтересовывала предприятия и также субъекты страны заниматься развитием техники так, чтобы держать ее на уровне конкурентоспособности.
К сожалению, было так, что если мне спланировали такое-то количество единиц оборудования, значит, уже спланировано, кому оно будет поставлено. И мы дошли до того, что к 1985 году по моей отрасли мы знали, что в промышленности установлено 6,5 млн единиц металлообрабатывающего оборудования, станков и прессов, в то время когда станочников по их обслуживанию насчитывалось всего 3,5 млн. Поэтому и производительность труда, и эффективность всей работы сдерживалась, тормозилась, и, конечно, требовались реформы. Я убежден, что ни одна экономика мира не может долго существовать в таком едином виде, как она когда-то была задумана, как ее сделали – будь то капиталистическая, социалистическая или смешанная, любая. Идет время, возникают новые задачи, новые требования, и все это требует, конечно, реформирования»[26].
Паничев – настоящий советский патриот в лучшем смысле этого слова. Признавая необходимость реформ в СССР, он категорически отверг тот путь, по которому пошла наша страна в начале 90-х годов. Тем не менее он видел и признавал перекосы советского планирования. Обратите внимание на то, как Паничев объясняет причину снижения конкурентоспособности советских товаров: государство планировало не только выпуск, но и сбыт, а если сбыт гарантирован планом, то производителю и нет особой нужды бороться за качество, за снижение издержек и так далее. Но японское планирование отличалось от советского принципиально. Оно было скорее рекомендательным, а не строго предписывающим.
Роль государства проявилась еще и в строгом контроле за банковским сектором, благодаря чему уже в самом начале реформ удалось наладить эффективную систему кредитования предпринимателей. Внедрение нового оборудования стимулировалось специальными налоговыми льготами.
Промышленность и аграрный сектор долгое время защищались жесткими протекционистскими барьерами, а некоторые из них сохраняются до сих пор. Как отмечает Алексеев, в отдельные годы до 80 % сельскохозяйственного производства регулировалось государством, которое к тому же оплачивало кооперативам порядка 30 % стоимости сельхозтехники.
Также заслуживает серьезного внимания японский опыт управления ценами. Широкое применение получила практика государственных закупок сельхозпродукции по высоким ценам и последующая их продажа оптовикам, но уже со значительной скидкой. Финансирование научно-технических и инфраструктурных проектов в значительной степени осуществлялось за государственный счет, а в сфере валютного контроля влияние государства долгое время было абсолютно определяющим. Вплоть до 70-х годов курс иены устанавливался административно. Кроме того, в Японии реализуются и государственные программы, рассчитанные на долгую перспективу. Все это важные составляющие японского экономического чуда, послужившего ориентиром и некоторым другим странам Азии.
Возьмем для примера остров Тайвань. Какие ассоциации возникают, когда мы слышим это слово? Электроника, разнообразнейшие бытовые товары, высокоразвитая промышленность, завалившая весь мир своей продукцией. Быстрые темпы развития и довольно значительный ВВП, по паритету покупательной способности сопоставимый с западноевропейским. Но так было далеко не всегда.
С 1895 по 1945 годы остров был японской колонией со всеми вытекающим последствиями. Например, в отношении тайваньцев оккупационная администрация ввела ограничение на ведение бизнеса, торговля была завязана на удовлетворение запросов Японской империи и уже по этой причине развивалась однобоко. Как и положено колонии, Тайвань поставлял в основном сельскохозяйственные необработанные продукты, а закупал промышленные товары. Это еще не все, после войны и без того не слишком развитая индустрия Тайваня получила серьезный удар – значительная часть фондов была просто вывезена в Китай. Когда в 1949 году разбитые части Чан Кайши эвакуировались на Тайвань, проиграв гражданскую войну коммунистам, доход на душу населения в год был менее SlOO[27]. Население острова вместе с хлынувшим потоком беженцев составляло тогда 9 млн человек.
На острове практически отсутствовали энергоносители, да и вообще природные ресурсы, лишь четверть территории было пригодно для сельского хозяйства. Развитие портового хозяйства осложнялось географическими особенностями береговой линии, не слишком удобной для строительства терминалов. Множество местных фермеров, как и в Японии, арендовало землю в обмен на половину урожая. В общем, знакомая, безрадостная картина.
Как быть? Власти решили воспользоваться примером Японии и начали с крестьянской реформы. Латифундистов заставили расстаться с землей, выплатив им сравнительно небольшую компенсацию. Полученные участки государство перепродало крестьянам на льготных условиях. После чего государство реализовало ряд программ модернизации сельского хозяйства. Опираясь на государственные инвестиции, тайваньские фермеры добились значительно роста продукции. В середине XX века рост в этой сфере составлял 14 % в год[28]. Крестьяне обеспечили продовольственные запросы своего народа, а излишки пошли на мировой рынок. Значительный сельскохозяйственный экспорт дал правительству валюту, крайне необходимую для индустриального рывка.
Как уже говорилось, потребительские товары Тайвань закупал, и руководство страны посчитало необходимым провести политику импортозамещения. Как и положено, был введен комплекс протекционистских мер, стимулировавший предприятия легкой промышленности.
Параллельно создавались мощные государственные корпорации, обеспечивавшие львиную долю производства промышленных изделий. Постепенно Тайвань осваивал все более сложные отрасли: нефтехимию, литье стали, судостроение, производство запчастей для автомобилей и т. д. Импортозамещение дополнялось и политикой властей, призванной создать экспортно ориентированную экономику. Соответствующие предприятия получали финансирование и различные привилегии. Кредитная сфера контролировалась административно, размер ставок по займам строго ограничивался, в результате чего промышленность получила доступ к дешевым деньгам. Более того, инвестиционная деятельность поощрялась налоговыми льготами. Не забывало правительство и об инфраструктуре. Строились дороги, аэропорты и атомные электростанции.
Важную роль сыграли и государственные научно-исследовательские центры прикладного характера, заточенные под технологические нужды производства. Общую координацию развития Тайваня осуществляли разрабатываемые государством экономические программы. Руководство страной неуклонно проводило политику импор-тозамещения, охватывая все более высокотехнологичные отрасли. Власть внимательно отслеживала ситуацию в отраслях экономики и направляла ресурсы в сферы, наиболее зависимые от зарубежных поставок, с целью понизить роль от импорта.
По сути, на Тайване сложилась модель, сочетающая плановые и рыночные механизмы. Государственный сектор играл роль локомотива, значительная часть банков управлялась правительством, и более того, даже деятельность флагманов частного сектора регулировалась административными рекомендациями[29].
Спору нет, Тайваню сильно помогла американская поддержка, в том числе и финансовая, но для того, чтобы выйти на мировой рынок, надо было научиться выпускать соответствующую продукцию. Тайваньцы справились с этой задачей на высоком уровне.
Руководство Тайваня прекрасно понимало, что нищета населения – очевидный тормоз для экономики. Если основные средства сконцентрированы в руках узкой группы лиц, а весь остальной народ едва сводит концы с концами, то как обеспечить внутренний спрос на товары? Поэтому власть многие годы проводила политику сглаживания доходов и добилась очевидных успехов. Если в 1950 году доходы 20 % наиболее богатой части общества в 15 раз превышали доходы 20 % самых бедных, то уже в 1964 году этот показатель упал до 5,3 раза, а в конце 70-х годов составил и вовсе 4,2 раза[30].
Высокие пошлины на импорт и другие протекционистские меры способствовали не только становлению промышленности и развитию сельского хозяйства, но и повышали уровень жизни населения, что, в свою очередь, также стимулировало местную экономику.
Таким образом, на практике опровергался неизбывный аргумент противников протекционизма о том, что лучше купить за рубежом более дешевый товар, чем ограничивать импорт, заставляя население переплачивать за отечественную продукцию. Да, на первых порах свое производство нередко оказывается дороже иностранного, но в дальнейшем выгоды от протекционизма с лихвой перекрывают издержки начального этапа.
Еще одной страной, воспользовавшейся японским опытом, стала Южная Корея. В 1961 году там пришли к власти военные во главе с генералом Пак Чжон Хи. Практически сразу начались реформы, результаты которых заслуженно называют экономическим чудом. В последующие 25 лет темпы роста ВНГ1 в среднем составили 8,5 % в год, а в обрабатывающей промышленности производство ежегодно повышалось на 20 %‘. Южная Корея с успехом производит и продает на внешнем рынке автомобили, суда, электронику, продукты металлургии и нефтехимии, текстиль и многое другое. Стартовав с 72 места в мире по объемам внешней торговли, спустя пятнадцать лет Южная Корея вошла в двадцатку, включая страны, экспортирующие сырье, и это несмотря на то, что она испытала на себе особенно сильный удар во время нефтяного кризиса 1973 года.
Все эти выдающиеся успехи были достигнуты в поразительно короткий срок и в неблагоприятных начальных условиях. Во время японской оккупации до 1945 года основные промышленные центры находились в северной части страны, где располагались залежи полезных ископаемых. Юг прозябал в нищете и отсталости. Корейская война 19501953 годов лишь усугубила ситуацию. Внутриполитическая обстановка была нестабильна. Апрельская революция 1960 года свергла президента Ли Сын Мана, и за этим последовал период анархии, когда у власти побывали Хо Чжон, Квак Санг Хун и опять Хо Чжон.
Все это никак не способствовало развитию страны, и когда в конце концов установилась военная диктатура Пак Чжон Хи, Южная Корея находилась в полном упадке. Однако новая власть твердо решила вывести страну на передовые позиции и, несмотря на неприязненное отношение к своим вчерашним оккупантам, не погнушалась воспользоваться многими наработками Японии. Так, например, в Корее почти сразу появилось Управление экономического планирования, в составе которого основную роль играли Бюро генерального планирования, Бюджетное бюро, Статистическое бюро и Бюро мобилизации материальных ресурсов. Разработка программ развития страны осуществлялась в сотрудничестве с другими органами власти, в том числе с министерствами строительства, финансов, иностранных дел и внешней торговли. Планирование охватывало инфраструктуру, экономические показатели, ситуацию в финансовом секторе и социальные вопросы.
Государственные корпорации заняли важное место в ряде ключевых сфер экономики, и даже акционерный капитал частных банков был поставлен под контроль государства. Власть установила жесткий режим валютного управления, в соответствии с которым предприниматель имел право импортировать товары только на ту сумму, которую он зарабатывал своим же экспортом. Исключение делалось лишь для тех проектов, реализация которых инициировалась или поддерживалась государством.
Безусловно, у корейского руководства существовали широкие возможности заставлять бизнес двигаться в тех направлениях, которые власть считала правильными и приоритетными для страны. Помогало государство и налаживать продажи, а само развитие экономики проводилось в соответствии с пятилетними планами. В некоторой степени это похоже на то, как управляли СССР, но было и принципиальное отличие. Одно дело поддерживать предпринимателя в продвижении его товаров в том числе и на мировой рынок, и совсем другое – по плану гарантировать ему сбыт.
Экономический рывок Южной Кореи неотделим от политики протекционизма. Правительство использовало широчайший набор соответствующих мер: высокие пошлины, всевозможные нетарифные барьеры, квотирование импорта, то есть административное ограничение объемов иностранных товаров, разрешенных к ввозу, и многое другое. В свою очередь, экспорт готовой продукции всемерно поощрялся. Предприятия, осуществляющие поставки на внешние рынки, получали значительные налоговые послабления, кредиты под небольшой процент, льготы по коммунальному обслуживанию и прочие преференции. Разумеется, ввозные пошлины на сырье были низкими. Все как всегда, прямо по Кольберу: сырье закупай да подешевле, свои готовые товары продавай, а чужая промышленная продукция обложена повышенной пошлиной, в том случае, если она конкурирует с местными аналогами.
Рассказывая о южнокорейских успехах, нельзя обойти вниманием такое понятие, как «чеболь», – гигантские финансово-промышленные группы, являющиеся становым хребтом корейской экономики: «Самсунг», «Киа», «Хендай», «Эл-Джи», «Дэу», «Санъен» и другие. На практике чеболь – это конгломерат десятков дочерних фирм, инвестиционных, страховых, внешнеторговых, транспортных и прочих компаний[31]. Они возникли как семейный бизнес и до сих пор в значительной степени контролируются кланами. Разрабатывая стратегию реформ, Пак Чжон Хи и его команда исходили из принципа максимальной концентрации сил на приоритетных направлениях. Южная Корея не располагала значительными капиталами, поэтому не могла себе позволить роскошь разбрасывать и без того небогатые ресурсы по всевозможным сферам деятельности. Каждую пятилетку государство выбирало узкий круг отраслей, которым предстояло совершить рывок, и создавало им режим наибольшего благоприятствования. Туда шли государственные средства и заказы, валюта, административная поддержка, налоговые льготы и так далее. В этом смысле чеболи стали инструментом концентрации денег, специалистов, техники и пр.
Помните, одно время нам все уши прожужжали относительно малого бизнеса? Он и прогрессивен, и гибок, и эффективен, и вообще должен стать локомотивом российской экономики. Одновременно чего только ни наговорили по поводу «неэффективности», «забюрократизированности» и «косности» предприятий-гигантов. А между тем абсурдность этих рассуждений очевидна. Да, есть такие сферы, где малый бизнес незаменим. Рестораны, торговые точки, сфера услуг и тому подобные вещи. Но как вы себе представляете реализацию масштабных проектов силами крохотной фирмы? Здесь требуются миллиарды долларов и сотни, а то и тысячи работников. Ни тем, ни другим малый бизнес не располагает, в противном случае он называется иначе. Хотел бы я увидеть небольшую фирму, выпускающую по сто тысяч автомобилей, компьютеров или станков в год. Автомобили «Мерседес», «Форд», «Тойота» – это продукты малого бизнеса? Самолеты «Боинг» и «Аэробус» – собраны отцом и его двумя сыновьями в гараже? Айфоны и айпэды делают фирмы с числом сотрудников в десять человек?
Присмотритесь внимательно к известным промышленным брендам, и необязательно южнокорейским. Вы не найдете ни одного малого предприятия, все это гиганты, распоряжающиеся средствами, сравнимыми с бюджетами многих государств мира. Когда нам рассказывали сказки про то, как «полезно» раздробить советские крупнейшие организации, то постоянно кивали на западный опыт. Тем временем в колоссальной экономике США 60 % продаж производственного сектора приходилось всего лишь на 200 компаний[32]. Конечно, малые предприятия существуют не только в сфере услуг, есть они и в промышленности, но в значительной степени они живут благодаря заказам от больших компаний. То есть локомотивами экономики являются корпорации, финансово-промышленные субъекты сверхкрупного бизнеса.
Как уже говорилось выше, Корея развивалась согласно пятилетним планам. 1962–1966 годы прошли под знаком развития производства минеральных удобрений, угольной, цементной и легкой отраслей, а также энергетики. Затем добавились нефтепереработка, строительство и черная металлургия. Модернизировалась, а зачастую создавалась с нуля, инфраструктура промышленности и сельского хозяйства.
В результате к 1976 году доля сырья в экспорте упала ниже 3 % против 48,3 % накануне реформ{Хруцкий В. Е. Южнокорейский парадокс. – М.: Финансы и статистика, 1993. С. 36.. Четвертый пятилетний план, 1977–1981 годов, вывел тяжелую индустрию страны на новые рубежи. Особое внимание уделялось экспортным возможностям создаваемых предприятий, однако возникшая ранее и уже окрепшая легкая промышленность также успешно завоевывала иностранные рынки.
Между тем местные производители защищались протекционистскими барьерами. Прошло почти двадцать лет с начала экономического чуда, и только тогда правительство постепенно и осторожно стало упрощать доступ зарубежных конкурентов к своему внутреннему рынку.
Построив успешную экономику, ориентированную на экспорт, Южная Корея теперь могла отстаивать принципы свободной торговли, добиваясь от других стран снижения протекционистских ограничений на пути корейских товаров.
Глава 12. Экономические чудеса и аргументы либералов
В середине двадцатого века экономическое процветание теснейшим образом связано с судьбой государства.
Людвиг Эрхард
Сама идея концентрации производства, координации усилий и мобилизации ресурсов – отнюдь не изобретение корейцев или японцев. Кэйрэцу и чеболи – это реализация, с учетом местной специфики, общемировых подходов к экономике. На Западе делали то же самое. Вот уже несколько десятилетий руководство Франции проводит политику, цель которой – создание гигантских корпораций. Именно на них сделана основная ставка, именно им государство оказывает максимальную поддержку.
Еще в далеком 1965 году компании были освобождены от уплаты налогов на увеличение капитала, потом отменили налог на операции по частичной передаче активов и по слиянию фирм. Это делалось для того, чтобы подстегнуть процесс слияний и поглощений. В 1980-х годах централизация производств шла особенно быстрым темпом. И в 1990-е годы Франция вошла со следующими показателями: компании с числом работников более 2000 человек составляют всего лишь 0,8 % от общего количество фирм, однако на них приходится свыше 40 % занятых, 53,3 % валового оборота и 64,8 % инвестиций[33]. Государство не просто помогало ключевым корпорациям, но и буквально выращивало крупные компании из предприятий среднего бизнеса.
В это же самое время в России шел прямо противоположный процесс бесконечных раздроблений с целью создания так называемой конкурентной среды. Декларировалось, что если крупную экономическую единицу разрезать на десятки мелких, то они начнут бороться за потребителя, снизят цены на свои услуги, повысят качество товаров и услуг. Как и следовало ожидать, результат оказался прямо противоположным. Иначе и быть не могло, поскольку масштаб производства дает значительную оптимизацию ресурсов, недостижимую в рамках мелкой фирмы. А тем временем во Франции командные высоты в экономике прочно заняли промышленные группы с единым центром управления, которому подчиняются не только производственные, но и торговые, и научно-исследовательские подразделения, и, в некоторых случаях, банковские компании. Собрав в единый кулак столь разнородные возможности, концерны смогли эффективно осуществлять внутреннее планирование своей деятельности, гибко маневрировать капиталом, перебрасывая его из малоприбыльных отраслей в более выгодные, вести агрессивную экспортную политику и так далее.
Во Франции к XXI веку две крупнейшие компании получили контроль практически над всем автомобилестроением, 70 % производства стали, половиной нефтепереработки, половиной производства электронного и электротехнического оборудования{Вутянов В. В. Влияние транснациональных корпораций на процесс регулирования национальной экономики. – Томск., 2000. С. 17.}.
Флагманы французского бизнеса получают основные государственные заказы, субсидии из бюджета, кредиты, налоговые льготы при экспорте и так далее. Более того, в 1980-х годах правительство разработало двенадцать приоритетных программ, четко направленных на повышение конкурентоспособности французского бизнеса. В них не было словоблудия и пустых деклараций, там прописывались конкретные шаги и выделялось финансирование на переоснащение промышленности.
Государство также брало на себя расходы по модернизации инфраструктуры, особенно транспортной и энергетической, занималось подготовкой кадров, проведением научных исследований – в общем, делало то, что не дает значительно прибыли. На основе чисто рыночного подхода невозможно быстро реализовать эти проекты. Во Франции, как и во всех экономически развитых странах, прекрасно понимали, что расхожие тезисы о невидимой руке рынка не стоят и ломаного гроша.
Поговорите с нашими бизнесменами реального сектора, они вам скажут, как сложно получить в России кредит под приемлемый процент. Катастрофическая нехватка дешевого капитала – это многолетняя проблема, которая не позволяет осуществить экономический рывок. Так вот, во Франции параллельно укрупнению производств шел и процесс создания банковских групп. Все логично – гигантским промышленным корпорациям нужны гигантские банковские структуры, способные мобилизовывать очень значительные средства и финансировать деятельность ключевых французских компаний. Таким образом, банковские и промышленные группы действуют в тесном сотрудничестве. В частности, используется следующая схема: банки кредитуют не только производителя экспортных товаров, но и импортера.
Это весьма эффективная мера поддержки промышленного развития страны. На мировом рынке идет ожесточенная конкуренция, а покупатель, выбирая поставщиков, знает, что если иметь дело с французами, то можно получить финансовые средства под выгодный процент. Корпорации, способные обеспечить кредитами потребителей своих товаров, очевидным образом получают и конкурентное преимущество перед теми, кто не располагает такими возможностями. Реализация ряда масштабных международных проектов происходила именно по такой схеме, а государство еще и стимулирует экспортное кредитование, что безусловно является протекционистской мерой.
Кроме того, через Фонд помощи и сотрудничества государство субсидирует проекты, способствующие проникновению французских корпораций на рынки иностранных государств, а также инвестирует в добывающий сектор экономик третьего мира. Затем дешевое сырье экспортируется во Францию. Туда же, в развивающиеся страны, выносятся наименее технологичные производства, а кадры для них готовят в немалой степени на деньги французского государства.
Под соусом помощи развивающимся странам корпорации ведут особенно активную деятельность в Африке с целью использования ее ресурсов в своих интересах. Это и неудивительно, ведь именно там находились основные французские колонии. Но сфера интересов Франции не ограничивается ее бывшими колониями, а по сути охватывает весь третий мир. В рамках так называемых программ помощи Франция создает для своих корпораций благоприятные условия предпринимательства в других странах. В частности, «помощь» заключается в том, что французские компании реализуют за границей конкретные бизнес-проекты.
Одно время политика правительства до такой степени определяла экономические процессы, что получила название дирижизма. Послевоенное восстановление проходило в условиях протекционизма и наращивания государственного сектора экономики. Во Франции государство-дирижер контролировало цены, разрабатывало программы развития отраслей и даже занималось бизнесом. Широко применялось индикативное планирование, которое осуществлял специальный Генеральный комиссариат. К его работе привлекаются эксперты, профессора, технические специалисты, крупные представители бизнес-сообщества, профсоюзов и потребителей. Национальный институт статистики и Национальный совет французских предпринимателей готовят специальные доклады, которые учитываются при составлении планов. В заседаниях комиссий участвуют до 2500 человек[34].
В рамках первого плана приоритетными направлениями стали сельскохозяйственное машиностроение, черная металлургия, транспорт, угольная промышленность и энергетика в целом. В дальнейшем роль планирования увеличилась, и создание крупнейших компаний проходило отнюдь не в результате стихийных процессов, а согласно мерам, разработанным руководством страны. Кроме общенациональных существовали и отраслевые программы; рассчитывались желательные объемы производства, учитывались социальные вопросы, уровень безработицы, размеры зарплат и так далее.
Если планы не являются обязательными, то каким же образом во Франции добиваются, чтобы бизнес следовал в русле государственной политики? Все очень просто: делаешь, что тебе говорят, – получаешь льготы, а нет – так получат твои конкуренты и ты разоришься в борьбе с ними.
Период с 1945–1975 годов вошел в историю как «славное тридцатилетие», и мир заговорил о французском экономическом чуде. В дальнейшем роль рыночных методов повысилась, чему способствовала приватизация компаний, но бизнес-сообщество и государство продолжают действовать в тесном сотрудничестве. Монетаризм по-французски не имеет ничего общего с известными в России псевдолибе-ральными клише.
Во Франции, как и во всех промышленно развитых странах, прекрасно понимают, что расхожие пропагандистские тезисы о невидимой руке рынка не стоят и ломаного гроша. Протекционизм тоже никуда не делся. Когда в 1980-х годах Япония стала успешно завоевывать французский рынок, поставляя туда автомобили, станки и бытовую технику, Франция ответила усилением таможенного контроля над японскими товарами, проще говоря – устроила волокиту на таможне.
Вот как этот поучительный эпизод описывает основатель корпорации Sony Акио Морита.
«Они объявили местом досмотра ввозимых видеомагнитофонов небольшой городок в глубинке – Пуатье, где французы в давние времена остановили вторжение сарацинов, и направили туда всего девять таможенников. Было потребовано, чтобы таможенники весьма тщательно осматривали каждый магнитофон, прежде чем дать разрешение на его ввоз. Поток японских магнитофонов, пропущенных в страну, существенно сократился. Это были уже не тонкие струйки, а просто отдельные капли.
Разумеется, правительство было вправе размещать таможню, где ему заблагорассудится. Но расположить ее там, где бились французы, на месте битвы под Туром, в ходе которой было остановлено в 732 году вторжение сарацинов, было весьма остроумно и типично по-французски. В то время французские и другие европейские компании импортировали в Европу кассетные видеомагнитофоны "OEM" (товары, произведенные в Японии и имеющие торговые марки европейских компаний). Однако за исключением одной-двух фирм, они не спешили создавать собственные магнитофоны. Благодаря своему многолетнему опыту я не удивился, когда увидел, что их первой реакцией против нас было повышение тарифов.
Когда это не смогло остановить поток товаров, они фактически прекратили импорт с помощью таможни в Пуатье. Западные немцы были недовольны этим, потому что они не хотели, чтобы их товары задерживались в Пуатье. Они открыто заявили, что если товары из стран ЕЭС тоже должны будут проходить через Пуатье, они смешаются с японскими товарами и их постигнет та же участь. Таковым и было первоначальное намерение: французы потребовали, чтобы все товары проходили через Пуатье.
Но под давлением немцев французы смягчили свои позиции и постановили, что через Пуатье должны будут проходить только товары стран, не входящих в ЕЭС Это означало, что эта мера была направлена только против Японии»[35].
Перед нами один из так называемых нетарифных методов – формально импортная пошлина не повышается, но доступ на свой рынок все равно ограничивается.
Так что протекционизм никуда не делся, а идеи безудержного либерализма придуманы на Западе лишь для внешнего использования, проще говоря – для разорения конкурентов.
Да, Франция поднялась через дирижизм, – согласится оппонент, – но в это же самое время Западная Германия добилась феноменального промышленного роста, благодаря либеральным реформам Людвига Эрхарда. Что же это вы тенденциозно подбираете примеры, рассказывая только то, что вам выгодно? Упоминаете Корею, Японию, Тайвань, Францию – а про ФРГ ни слова?
Я мог бы отмахнуться от этого аргумента, сказав, что успех объясняется американскими деньгами, которые предоставлялись немцам по плану Маршалла. Но это было бы передергиванием. План Маршалла распространялся не только на Германию: та же Франция получила от США куда большие суммы. К тому же немцы еще и выплачивали репарации. Так что промышленный подъем Германии – это экономическое чудо без всяких оговорок, и было бы нелепо игнорировать положительный опыт.
Послевоенные реформы в ФРГ проводились при канцлере Конраде Аденауэре, который назначил министром экономики профессора Эрхарда. Именно его идеи и легли в основу преобразований. В публицистике много сказано слов о шоково-либеральном характере методов Эрхарда. Так, например, отмечается, что реформа началась с финансовой сферы. За десять старых рейхсмарок полагалась одна дойчмарка. Причем лишь половина сбережений подлежала немедленному обмену, остальное замораживалось и впоследствии обменивалось и вовсе в соотношении один к двадцати. Предприятиям предоставили новые деньги для выплаты только одной зарплаты, а каждому жителю выдали лишь по сорок марок, потом прибавив к этой сумме еще двадцать.
Да, трудно спорить с тем, что подобное произошло и у нас при Гайдаре. Однако о своих реформах подробно писал сам Эрхард в книге «Благосостояние для всех», поэтому давайте обратимся к первоисточнику, а не к всевозможным пересказам.
Итак, что говорит сам Эрхард? Он критикует дирижизм, пишет о «рабах планирования» и тем самым дает основания либералам причислить себя к их рядам. Но в то же время Эрхард отмечает, что в период реформ действовал «Закон против произвольного завышения цен».
Более того, государство в сотрудничестве с торговопромышленными кругами и профсоюзами разработали и опубликовали каталог уместных цен. В этом документе прописывался обоснованный уровень цен на ряд товаров. Параллельно реализовывалась «Программа широкого потребления», в рамках которой выпускалась продукция. Так вот, цены на нее устанавливались путем математических исчислений, а не по правилу спроса и предложения. Эрхард не отрицает и того, что после войны американские и немецкие экономисты разработали план-прогноз развития экономики ФРГ на несколько лет вперед. Что это, если не элементы индикативного и даже директивного планирования?
Отметим, что на первом же этапе преобразований широко использовалась целая система налоговых послаблений. Например, доход, полученный от сверхурочной работы, не облагался налогами, и это стимулировало людей трудиться. В свою очередь банки получили дотацию, из которой они предоставляли долгосрочные кредиты промышленным предприятиям. Финансировались программы жилищного строительства и выполнение различных проектов, призванных снизить безработицу. Согласно Закону «О помощи капиталовложениями» значительные кредитные средства пошли на развитие черной металлургии, угольной промышленности, энергетики, водного и железнодорожного хозяйств.
Постоянно расхваливая свободные рыночные механизмы, Эрхард время от времени делает такие признания, которые прямо противоположны догмам безбрежного либерализма. Например, он прямо пишет, что «из мероприятий, которые мое министерство в это время провело или поддержало, следует в первую очередь отметить те, которые преследовали цель снизить импорт до политически допустимых размеров».
Что значит «политически допустимые размеры импорта»? Это как понимать? А где же невидимая рука рынка, которая все сама собой наладит и определит, что и в каких количествах покупать за рубежом?
Совершенно очевидно, что Аденауэр и министр Эрхард управляли экономикой не по штампам из пропагандистских книжек. И в Германии государство брало на себя функции дирижера, пусть и не так часто, как во Франции.
Интересно, что период экономических успехов Европы совпал с процессом усиления роли государства. Цифры статистики говорят сами за себя. Доля государственных расходов в ВВП росла и достигла к 1980 году 42,9 % в ФРГ против 30,7 % в 1961 году; 43,0 % во Франции против 33,7 %; 60,4 % в Нидерландах против 35,0 %; 42,8 % в Британии против 30,7 %. Даже в такой либеральной стране, как США, отмечалась аналогичная тенденция, хотя и в ослабленной форме: 33,1 % против 29,7 %. А рекорд принадлежит Швеции, у которой в 1980 году государственные расходы достигли 63,2 % от ВВП против 31,0 % в 1961 году. Несмотря на последующую волну неолиберализма, в конце 1990-х годов доля государственных расходов в ВВП Германии составляла 49,7 %, Италии – 50,1 %, Франции – 54,8 %, Бельгии – 55,0 %[36]. В середине 1980-х годов 90 % всех ресурсов банковско-кредитных учреждений Франции принадлежало государственным банкам[37].
Даже в XXI веке германскому государству принадлежало около 99 % сооружений железнодорожной сети и предприятий водоснабжения, порядка 95 % портовых сооружений, оборудования водных путей, городского транспорта и почти 80 % автомобильных дорог; практически вся добыча бурого угля, производство электроэнергии на атомных электростанциях, 75 % выплавки алюминия, около 50 % добычи железной руды, свинца, цинка и производства легковых автомобилей, свыше 30 % предприятий судостроительной промышленности[38].
В США «государственный сектор так или иначе поддерживает нормальное функционирование более половины американской экономики»[39].
Крупный государственный сектор сохраняется и в Италии, а Британия, хотя и считается инициатором неолиберализма, все равно широко практикует государственночастное партнерство.
Я скажу, почему: потому что система, которая была установлена после войны и существовала все эти годы – планирование от достигнутого, – не побуждала и не заинтересовывала предприятия и также субъекты страны заниматься развитием техники так, чтобы держать ее на уровне конкурентоспособности.
К сожалению, было так, что если мне спланировали такое-то количество единиц оборудования, значит, уже спланировано, кому оно будет поставлено. И мы дошли до того, что к 1985 году по моей отрасли мы знали, что в промышленности установлено 6,5 млн единиц металлообрабатывающего оборудования, станков и прессов, в то время когда станочников по их обслуживанию насчитывалось всего 3,5 млн. Поэтому и производительность труда, и эффективность всей работы сдерживалась, тормозилась, и, конечно, требовались реформы. Я убежден, что ни одна экономика мира не может долго существовать в таком едином виде, как она когда-то была задумана, как ее сделали – будь то капиталистическая, социалистическая или смешанная, любая. Идет время, возникают новые задачи, новые требования, и все это требует, конечно, реформирования»[26].
Паничев – настоящий советский патриот в лучшем смысле этого слова. Признавая необходимость реформ в СССР, он категорически отверг тот путь, по которому пошла наша страна в начале 90-х годов. Тем не менее он видел и признавал перекосы советского планирования. Обратите внимание на то, как Паничев объясняет причину снижения конкурентоспособности советских товаров: государство планировало не только выпуск, но и сбыт, а если сбыт гарантирован планом, то производителю и нет особой нужды бороться за качество, за снижение издержек и так далее. Но японское планирование отличалось от советского принципиально. Оно было скорее рекомендательным, а не строго предписывающим.
Роль государства проявилась еще и в строгом контроле за банковским сектором, благодаря чему уже в самом начале реформ удалось наладить эффективную систему кредитования предпринимателей. Внедрение нового оборудования стимулировалось специальными налоговыми льготами.
Промышленность и аграрный сектор долгое время защищались жесткими протекционистскими барьерами, а некоторые из них сохраняются до сих пор. Как отмечает Алексеев, в отдельные годы до 80 % сельскохозяйственного производства регулировалось государством, которое к тому же оплачивало кооперативам порядка 30 % стоимости сельхозтехники.
Также заслуживает серьезного внимания японский опыт управления ценами. Широкое применение получила практика государственных закупок сельхозпродукции по высоким ценам и последующая их продажа оптовикам, но уже со значительной скидкой. Финансирование научно-технических и инфраструктурных проектов в значительной степени осуществлялось за государственный счет, а в сфере валютного контроля влияние государства долгое время было абсолютно определяющим. Вплоть до 70-х годов курс иены устанавливался административно. Кроме того, в Японии реализуются и государственные программы, рассчитанные на долгую перспективу. Все это важные составляющие японского экономического чуда, послужившего ориентиром и некоторым другим странам Азии.
Возьмем для примера остров Тайвань. Какие ассоциации возникают, когда мы слышим это слово? Электроника, разнообразнейшие бытовые товары, высокоразвитая промышленность, завалившая весь мир своей продукцией. Быстрые темпы развития и довольно значительный ВВП, по паритету покупательной способности сопоставимый с западноевропейским. Но так было далеко не всегда.
С 1895 по 1945 годы остров был японской колонией со всеми вытекающим последствиями. Например, в отношении тайваньцев оккупационная администрация ввела ограничение на ведение бизнеса, торговля была завязана на удовлетворение запросов Японской империи и уже по этой причине развивалась однобоко. Как и положено колонии, Тайвань поставлял в основном сельскохозяйственные необработанные продукты, а закупал промышленные товары. Это еще не все, после войны и без того не слишком развитая индустрия Тайваня получила серьезный удар – значительная часть фондов была просто вывезена в Китай. Когда в 1949 году разбитые части Чан Кайши эвакуировались на Тайвань, проиграв гражданскую войну коммунистам, доход на душу населения в год был менее SlOO[27]. Население острова вместе с хлынувшим потоком беженцев составляло тогда 9 млн человек.
На острове практически отсутствовали энергоносители, да и вообще природные ресурсы, лишь четверть территории было пригодно для сельского хозяйства. Развитие портового хозяйства осложнялось географическими особенностями береговой линии, не слишком удобной для строительства терминалов. Множество местных фермеров, как и в Японии, арендовало землю в обмен на половину урожая. В общем, знакомая, безрадостная картина.
Как быть? Власти решили воспользоваться примером Японии и начали с крестьянской реформы. Латифундистов заставили расстаться с землей, выплатив им сравнительно небольшую компенсацию. Полученные участки государство перепродало крестьянам на льготных условиях. После чего государство реализовало ряд программ модернизации сельского хозяйства. Опираясь на государственные инвестиции, тайваньские фермеры добились значительно роста продукции. В середине XX века рост в этой сфере составлял 14 % в год[28]. Крестьяне обеспечили продовольственные запросы своего народа, а излишки пошли на мировой рынок. Значительный сельскохозяйственный экспорт дал правительству валюту, крайне необходимую для индустриального рывка.
Как уже говорилось, потребительские товары Тайвань закупал, и руководство страны посчитало необходимым провести политику импортозамещения. Как и положено, был введен комплекс протекционистских мер, стимулировавший предприятия легкой промышленности.
Параллельно создавались мощные государственные корпорации, обеспечивавшие львиную долю производства промышленных изделий. Постепенно Тайвань осваивал все более сложные отрасли: нефтехимию, литье стали, судостроение, производство запчастей для автомобилей и т. д. Импортозамещение дополнялось и политикой властей, призванной создать экспортно ориентированную экономику. Соответствующие предприятия получали финансирование и различные привилегии. Кредитная сфера контролировалась административно, размер ставок по займам строго ограничивался, в результате чего промышленность получила доступ к дешевым деньгам. Более того, инвестиционная деятельность поощрялась налоговыми льготами. Не забывало правительство и об инфраструктуре. Строились дороги, аэропорты и атомные электростанции.
Важную роль сыграли и государственные научно-исследовательские центры прикладного характера, заточенные под технологические нужды производства. Общую координацию развития Тайваня осуществляли разрабатываемые государством экономические программы. Руководство страной неуклонно проводило политику импор-тозамещения, охватывая все более высокотехнологичные отрасли. Власть внимательно отслеживала ситуацию в отраслях экономики и направляла ресурсы в сферы, наиболее зависимые от зарубежных поставок, с целью понизить роль от импорта.
По сути, на Тайване сложилась модель, сочетающая плановые и рыночные механизмы. Государственный сектор играл роль локомотива, значительная часть банков управлялась правительством, и более того, даже деятельность флагманов частного сектора регулировалась административными рекомендациями[29].
Спору нет, Тайваню сильно помогла американская поддержка, в том числе и финансовая, но для того, чтобы выйти на мировой рынок, надо было научиться выпускать соответствующую продукцию. Тайваньцы справились с этой задачей на высоком уровне.
Руководство Тайваня прекрасно понимало, что нищета населения – очевидный тормоз для экономики. Если основные средства сконцентрированы в руках узкой группы лиц, а весь остальной народ едва сводит концы с концами, то как обеспечить внутренний спрос на товары? Поэтому власть многие годы проводила политику сглаживания доходов и добилась очевидных успехов. Если в 1950 году доходы 20 % наиболее богатой части общества в 15 раз превышали доходы 20 % самых бедных, то уже в 1964 году этот показатель упал до 5,3 раза, а в конце 70-х годов составил и вовсе 4,2 раза[30].
Высокие пошлины на импорт и другие протекционистские меры способствовали не только становлению промышленности и развитию сельского хозяйства, но и повышали уровень жизни населения, что, в свою очередь, также стимулировало местную экономику.
Таким образом, на практике опровергался неизбывный аргумент противников протекционизма о том, что лучше купить за рубежом более дешевый товар, чем ограничивать импорт, заставляя население переплачивать за отечественную продукцию. Да, на первых порах свое производство нередко оказывается дороже иностранного, но в дальнейшем выгоды от протекционизма с лихвой перекрывают издержки начального этапа.
Еще одной страной, воспользовавшейся японским опытом, стала Южная Корея. В 1961 году там пришли к власти военные во главе с генералом Пак Чжон Хи. Практически сразу начались реформы, результаты которых заслуженно называют экономическим чудом. В последующие 25 лет темпы роста ВНГ1 в среднем составили 8,5 % в год, а в обрабатывающей промышленности производство ежегодно повышалось на 20 %‘. Южная Корея с успехом производит и продает на внешнем рынке автомобили, суда, электронику, продукты металлургии и нефтехимии, текстиль и многое другое. Стартовав с 72 места в мире по объемам внешней торговли, спустя пятнадцать лет Южная Корея вошла в двадцатку, включая страны, экспортирующие сырье, и это несмотря на то, что она испытала на себе особенно сильный удар во время нефтяного кризиса 1973 года.
Все эти выдающиеся успехи были достигнуты в поразительно короткий срок и в неблагоприятных начальных условиях. Во время японской оккупации до 1945 года основные промышленные центры находились в северной части страны, где располагались залежи полезных ископаемых. Юг прозябал в нищете и отсталости. Корейская война 19501953 годов лишь усугубила ситуацию. Внутриполитическая обстановка была нестабильна. Апрельская революция 1960 года свергла президента Ли Сын Мана, и за этим последовал период анархии, когда у власти побывали Хо Чжон, Квак Санг Хун и опять Хо Чжон.
Все это никак не способствовало развитию страны, и когда в конце концов установилась военная диктатура Пак Чжон Хи, Южная Корея находилась в полном упадке. Однако новая власть твердо решила вывести страну на передовые позиции и, несмотря на неприязненное отношение к своим вчерашним оккупантам, не погнушалась воспользоваться многими наработками Японии. Так, например, в Корее почти сразу появилось Управление экономического планирования, в составе которого основную роль играли Бюро генерального планирования, Бюджетное бюро, Статистическое бюро и Бюро мобилизации материальных ресурсов. Разработка программ развития страны осуществлялась в сотрудничестве с другими органами власти, в том числе с министерствами строительства, финансов, иностранных дел и внешней торговли. Планирование охватывало инфраструктуру, экономические показатели, ситуацию в финансовом секторе и социальные вопросы.
Государственные корпорации заняли важное место в ряде ключевых сфер экономики, и даже акционерный капитал частных банков был поставлен под контроль государства. Власть установила жесткий режим валютного управления, в соответствии с которым предприниматель имел право импортировать товары только на ту сумму, которую он зарабатывал своим же экспортом. Исключение делалось лишь для тех проектов, реализация которых инициировалась или поддерживалась государством.
Безусловно, у корейского руководства существовали широкие возможности заставлять бизнес двигаться в тех направлениях, которые власть считала правильными и приоритетными для страны. Помогало государство и налаживать продажи, а само развитие экономики проводилось в соответствии с пятилетними планами. В некоторой степени это похоже на то, как управляли СССР, но было и принципиальное отличие. Одно дело поддерживать предпринимателя в продвижении его товаров в том числе и на мировой рынок, и совсем другое – по плану гарантировать ему сбыт.
Экономический рывок Южной Кореи неотделим от политики протекционизма. Правительство использовало широчайший набор соответствующих мер: высокие пошлины, всевозможные нетарифные барьеры, квотирование импорта, то есть административное ограничение объемов иностранных товаров, разрешенных к ввозу, и многое другое. В свою очередь, экспорт готовой продукции всемерно поощрялся. Предприятия, осуществляющие поставки на внешние рынки, получали значительные налоговые послабления, кредиты под небольшой процент, льготы по коммунальному обслуживанию и прочие преференции. Разумеется, ввозные пошлины на сырье были низкими. Все как всегда, прямо по Кольберу: сырье закупай да подешевле, свои готовые товары продавай, а чужая промышленная продукция обложена повышенной пошлиной, в том случае, если она конкурирует с местными аналогами.
Рассказывая о южнокорейских успехах, нельзя обойти вниманием такое понятие, как «чеболь», – гигантские финансово-промышленные группы, являющиеся становым хребтом корейской экономики: «Самсунг», «Киа», «Хендай», «Эл-Джи», «Дэу», «Санъен» и другие. На практике чеболь – это конгломерат десятков дочерних фирм, инвестиционных, страховых, внешнеторговых, транспортных и прочих компаний[31]. Они возникли как семейный бизнес и до сих пор в значительной степени контролируются кланами. Разрабатывая стратегию реформ, Пак Чжон Хи и его команда исходили из принципа максимальной концентрации сил на приоритетных направлениях. Южная Корея не располагала значительными капиталами, поэтому не могла себе позволить роскошь разбрасывать и без того небогатые ресурсы по всевозможным сферам деятельности. Каждую пятилетку государство выбирало узкий круг отраслей, которым предстояло совершить рывок, и создавало им режим наибольшего благоприятствования. Туда шли государственные средства и заказы, валюта, административная поддержка, налоговые льготы и так далее. В этом смысле чеболи стали инструментом концентрации денег, специалистов, техники и пр.
Помните, одно время нам все уши прожужжали относительно малого бизнеса? Он и прогрессивен, и гибок, и эффективен, и вообще должен стать локомотивом российской экономики. Одновременно чего только ни наговорили по поводу «неэффективности», «забюрократизированности» и «косности» предприятий-гигантов. А между тем абсурдность этих рассуждений очевидна. Да, есть такие сферы, где малый бизнес незаменим. Рестораны, торговые точки, сфера услуг и тому подобные вещи. Но как вы себе представляете реализацию масштабных проектов силами крохотной фирмы? Здесь требуются миллиарды долларов и сотни, а то и тысячи работников. Ни тем, ни другим малый бизнес не располагает, в противном случае он называется иначе. Хотел бы я увидеть небольшую фирму, выпускающую по сто тысяч автомобилей, компьютеров или станков в год. Автомобили «Мерседес», «Форд», «Тойота» – это продукты малого бизнеса? Самолеты «Боинг» и «Аэробус» – собраны отцом и его двумя сыновьями в гараже? Айфоны и айпэды делают фирмы с числом сотрудников в десять человек?
Присмотритесь внимательно к известным промышленным брендам, и необязательно южнокорейским. Вы не найдете ни одного малого предприятия, все это гиганты, распоряжающиеся средствами, сравнимыми с бюджетами многих государств мира. Когда нам рассказывали сказки про то, как «полезно» раздробить советские крупнейшие организации, то постоянно кивали на западный опыт. Тем временем в колоссальной экономике США 60 % продаж производственного сектора приходилось всего лишь на 200 компаний[32]. Конечно, малые предприятия существуют не только в сфере услуг, есть они и в промышленности, но в значительной степени они живут благодаря заказам от больших компаний. То есть локомотивами экономики являются корпорации, финансово-промышленные субъекты сверхкрупного бизнеса.
Как уже говорилось выше, Корея развивалась согласно пятилетним планам. 1962–1966 годы прошли под знаком развития производства минеральных удобрений, угольной, цементной и легкой отраслей, а также энергетики. Затем добавились нефтепереработка, строительство и черная металлургия. Модернизировалась, а зачастую создавалась с нуля, инфраструктура промышленности и сельского хозяйства.
В результате к 1976 году доля сырья в экспорте упала ниже 3 % против 48,3 % накануне реформ{Хруцкий В. Е. Южнокорейский парадокс. – М.: Финансы и статистика, 1993. С. 36.. Четвертый пятилетний план, 1977–1981 годов, вывел тяжелую индустрию страны на новые рубежи. Особое внимание уделялось экспортным возможностям создаваемых предприятий, однако возникшая ранее и уже окрепшая легкая промышленность также успешно завоевывала иностранные рынки.
Между тем местные производители защищались протекционистскими барьерами. Прошло почти двадцать лет с начала экономического чуда, и только тогда правительство постепенно и осторожно стало упрощать доступ зарубежных конкурентов к своему внутреннему рынку.
Построив успешную экономику, ориентированную на экспорт, Южная Корея теперь могла отстаивать принципы свободной торговли, добиваясь от других стран снижения протекционистских ограничений на пути корейских товаров.
Глава 12. Экономические чудеса и аргументы либералов
В середине двадцатого века экономическое процветание теснейшим образом связано с судьбой государства.
Людвиг Эрхард
Сама идея концентрации производства, координации усилий и мобилизации ресурсов – отнюдь не изобретение корейцев или японцев. Кэйрэцу и чеболи – это реализация, с учетом местной специфики, общемировых подходов к экономике. На Западе делали то же самое. Вот уже несколько десятилетий руководство Франции проводит политику, цель которой – создание гигантских корпораций. Именно на них сделана основная ставка, именно им государство оказывает максимальную поддержку.
Еще в далеком 1965 году компании были освобождены от уплаты налогов на увеличение капитала, потом отменили налог на операции по частичной передаче активов и по слиянию фирм. Это делалось для того, чтобы подстегнуть процесс слияний и поглощений. В 1980-х годах централизация производств шла особенно быстрым темпом. И в 1990-е годы Франция вошла со следующими показателями: компании с числом работников более 2000 человек составляют всего лишь 0,8 % от общего количество фирм, однако на них приходится свыше 40 % занятых, 53,3 % валового оборота и 64,8 % инвестиций[33]. Государство не просто помогало ключевым корпорациям, но и буквально выращивало крупные компании из предприятий среднего бизнеса.
В это же самое время в России шел прямо противоположный процесс бесконечных раздроблений с целью создания так называемой конкурентной среды. Декларировалось, что если крупную экономическую единицу разрезать на десятки мелких, то они начнут бороться за потребителя, снизят цены на свои услуги, повысят качество товаров и услуг. Как и следовало ожидать, результат оказался прямо противоположным. Иначе и быть не могло, поскольку масштаб производства дает значительную оптимизацию ресурсов, недостижимую в рамках мелкой фирмы. А тем временем во Франции командные высоты в экономике прочно заняли промышленные группы с единым центром управления, которому подчиняются не только производственные, но и торговые, и научно-исследовательские подразделения, и, в некоторых случаях, банковские компании. Собрав в единый кулак столь разнородные возможности, концерны смогли эффективно осуществлять внутреннее планирование своей деятельности, гибко маневрировать капиталом, перебрасывая его из малоприбыльных отраслей в более выгодные, вести агрессивную экспортную политику и так далее.
Во Франции к XXI веку две крупнейшие компании получили контроль практически над всем автомобилестроением, 70 % производства стали, половиной нефтепереработки, половиной производства электронного и электротехнического оборудования{Вутянов В. В. Влияние транснациональных корпораций на процесс регулирования национальной экономики. – Томск., 2000. С. 17.}.
Флагманы французского бизнеса получают основные государственные заказы, субсидии из бюджета, кредиты, налоговые льготы при экспорте и так далее. Более того, в 1980-х годах правительство разработало двенадцать приоритетных программ, четко направленных на повышение конкурентоспособности французского бизнеса. В них не было словоблудия и пустых деклараций, там прописывались конкретные шаги и выделялось финансирование на переоснащение промышленности.
Государство также брало на себя расходы по модернизации инфраструктуры, особенно транспортной и энергетической, занималось подготовкой кадров, проведением научных исследований – в общем, делало то, что не дает значительно прибыли. На основе чисто рыночного подхода невозможно быстро реализовать эти проекты. Во Франции, как и во всех экономически развитых странах, прекрасно понимали, что расхожие тезисы о невидимой руке рынка не стоят и ломаного гроша.
Поговорите с нашими бизнесменами реального сектора, они вам скажут, как сложно получить в России кредит под приемлемый процент. Катастрофическая нехватка дешевого капитала – это многолетняя проблема, которая не позволяет осуществить экономический рывок. Так вот, во Франции параллельно укрупнению производств шел и процесс создания банковских групп. Все логично – гигантским промышленным корпорациям нужны гигантские банковские структуры, способные мобилизовывать очень значительные средства и финансировать деятельность ключевых французских компаний. Таким образом, банковские и промышленные группы действуют в тесном сотрудничестве. В частности, используется следующая схема: банки кредитуют не только производителя экспортных товаров, но и импортера.
Это весьма эффективная мера поддержки промышленного развития страны. На мировом рынке идет ожесточенная конкуренция, а покупатель, выбирая поставщиков, знает, что если иметь дело с французами, то можно получить финансовые средства под выгодный процент. Корпорации, способные обеспечить кредитами потребителей своих товаров, очевидным образом получают и конкурентное преимущество перед теми, кто не располагает такими возможностями. Реализация ряда масштабных международных проектов происходила именно по такой схеме, а государство еще и стимулирует экспортное кредитование, что безусловно является протекционистской мерой.
Кроме того, через Фонд помощи и сотрудничества государство субсидирует проекты, способствующие проникновению французских корпораций на рынки иностранных государств, а также инвестирует в добывающий сектор экономик третьего мира. Затем дешевое сырье экспортируется во Францию. Туда же, в развивающиеся страны, выносятся наименее технологичные производства, а кадры для них готовят в немалой степени на деньги французского государства.
Под соусом помощи развивающимся странам корпорации ведут особенно активную деятельность в Африке с целью использования ее ресурсов в своих интересах. Это и неудивительно, ведь именно там находились основные французские колонии. Но сфера интересов Франции не ограничивается ее бывшими колониями, а по сути охватывает весь третий мир. В рамках так называемых программ помощи Франция создает для своих корпораций благоприятные условия предпринимательства в других странах. В частности, «помощь» заключается в том, что французские компании реализуют за границей конкретные бизнес-проекты.
Одно время политика правительства до такой степени определяла экономические процессы, что получила название дирижизма. Послевоенное восстановление проходило в условиях протекционизма и наращивания государственного сектора экономики. Во Франции государство-дирижер контролировало цены, разрабатывало программы развития отраслей и даже занималось бизнесом. Широко применялось индикативное планирование, которое осуществлял специальный Генеральный комиссариат. К его работе привлекаются эксперты, профессора, технические специалисты, крупные представители бизнес-сообщества, профсоюзов и потребителей. Национальный институт статистики и Национальный совет французских предпринимателей готовят специальные доклады, которые учитываются при составлении планов. В заседаниях комиссий участвуют до 2500 человек[34].
В рамках первого плана приоритетными направлениями стали сельскохозяйственное машиностроение, черная металлургия, транспорт, угольная промышленность и энергетика в целом. В дальнейшем роль планирования увеличилась, и создание крупнейших компаний проходило отнюдь не в результате стихийных процессов, а согласно мерам, разработанным руководством страны. Кроме общенациональных существовали и отраслевые программы; рассчитывались желательные объемы производства, учитывались социальные вопросы, уровень безработицы, размеры зарплат и так далее.
Если планы не являются обязательными, то каким же образом во Франции добиваются, чтобы бизнес следовал в русле государственной политики? Все очень просто: делаешь, что тебе говорят, – получаешь льготы, а нет – так получат твои конкуренты и ты разоришься в борьбе с ними.
Период с 1945–1975 годов вошел в историю как «славное тридцатилетие», и мир заговорил о французском экономическом чуде. В дальнейшем роль рыночных методов повысилась, чему способствовала приватизация компаний, но бизнес-сообщество и государство продолжают действовать в тесном сотрудничестве. Монетаризм по-французски не имеет ничего общего с известными в России псевдолибе-ральными клише.
Во Франции, как и во всех промышленно развитых странах, прекрасно понимают, что расхожие пропагандистские тезисы о невидимой руке рынка не стоят и ломаного гроша. Протекционизм тоже никуда не делся. Когда в 1980-х годах Япония стала успешно завоевывать французский рынок, поставляя туда автомобили, станки и бытовую технику, Франция ответила усилением таможенного контроля над японскими товарами, проще говоря – устроила волокиту на таможне.
Вот как этот поучительный эпизод описывает основатель корпорации Sony Акио Морита.
«Они объявили местом досмотра ввозимых видеомагнитофонов небольшой городок в глубинке – Пуатье, где французы в давние времена остановили вторжение сарацинов, и направили туда всего девять таможенников. Было потребовано, чтобы таможенники весьма тщательно осматривали каждый магнитофон, прежде чем дать разрешение на его ввоз. Поток японских магнитофонов, пропущенных в страну, существенно сократился. Это были уже не тонкие струйки, а просто отдельные капли.
Разумеется, правительство было вправе размещать таможню, где ему заблагорассудится. Но расположить ее там, где бились французы, на месте битвы под Туром, в ходе которой было остановлено в 732 году вторжение сарацинов, было весьма остроумно и типично по-французски. В то время французские и другие европейские компании импортировали в Европу кассетные видеомагнитофоны "OEM" (товары, произведенные в Японии и имеющие торговые марки европейских компаний). Однако за исключением одной-двух фирм, они не спешили создавать собственные магнитофоны. Благодаря своему многолетнему опыту я не удивился, когда увидел, что их первой реакцией против нас было повышение тарифов.
Когда это не смогло остановить поток товаров, они фактически прекратили импорт с помощью таможни в Пуатье. Западные немцы были недовольны этим, потому что они не хотели, чтобы их товары задерживались в Пуатье. Они открыто заявили, что если товары из стран ЕЭС тоже должны будут проходить через Пуатье, они смешаются с японскими товарами и их постигнет та же участь. Таковым и было первоначальное намерение: французы потребовали, чтобы все товары проходили через Пуатье.
Но под давлением немцев французы смягчили свои позиции и постановили, что через Пуатье должны будут проходить только товары стран, не входящих в ЕЭС Это означало, что эта мера была направлена только против Японии»[35].
Перед нами один из так называемых нетарифных методов – формально импортная пошлина не повышается, но доступ на свой рынок все равно ограничивается.
Так что протекционизм никуда не делся, а идеи безудержного либерализма придуманы на Западе лишь для внешнего использования, проще говоря – для разорения конкурентов.
Да, Франция поднялась через дирижизм, – согласится оппонент, – но в это же самое время Западная Германия добилась феноменального промышленного роста, благодаря либеральным реформам Людвига Эрхарда. Что же это вы тенденциозно подбираете примеры, рассказывая только то, что вам выгодно? Упоминаете Корею, Японию, Тайвань, Францию – а про ФРГ ни слова?
Я мог бы отмахнуться от этого аргумента, сказав, что успех объясняется американскими деньгами, которые предоставлялись немцам по плану Маршалла. Но это было бы передергиванием. План Маршалла распространялся не только на Германию: та же Франция получила от США куда большие суммы. К тому же немцы еще и выплачивали репарации. Так что промышленный подъем Германии – это экономическое чудо без всяких оговорок, и было бы нелепо игнорировать положительный опыт.
Послевоенные реформы в ФРГ проводились при канцлере Конраде Аденауэре, который назначил министром экономики профессора Эрхарда. Именно его идеи и легли в основу преобразований. В публицистике много сказано слов о шоково-либеральном характере методов Эрхарда. Так, например, отмечается, что реформа началась с финансовой сферы. За десять старых рейхсмарок полагалась одна дойчмарка. Причем лишь половина сбережений подлежала немедленному обмену, остальное замораживалось и впоследствии обменивалось и вовсе в соотношении один к двадцати. Предприятиям предоставили новые деньги для выплаты только одной зарплаты, а каждому жителю выдали лишь по сорок марок, потом прибавив к этой сумме еще двадцать.
Да, трудно спорить с тем, что подобное произошло и у нас при Гайдаре. Однако о своих реформах подробно писал сам Эрхард в книге «Благосостояние для всех», поэтому давайте обратимся к первоисточнику, а не к всевозможным пересказам.
Итак, что говорит сам Эрхард? Он критикует дирижизм, пишет о «рабах планирования» и тем самым дает основания либералам причислить себя к их рядам. Но в то же время Эрхард отмечает, что в период реформ действовал «Закон против произвольного завышения цен».
Более того, государство в сотрудничестве с торговопромышленными кругами и профсоюзами разработали и опубликовали каталог уместных цен. В этом документе прописывался обоснованный уровень цен на ряд товаров. Параллельно реализовывалась «Программа широкого потребления», в рамках которой выпускалась продукция. Так вот, цены на нее устанавливались путем математических исчислений, а не по правилу спроса и предложения. Эрхард не отрицает и того, что после войны американские и немецкие экономисты разработали план-прогноз развития экономики ФРГ на несколько лет вперед. Что это, если не элементы индикативного и даже директивного планирования?
Отметим, что на первом же этапе преобразований широко использовалась целая система налоговых послаблений. Например, доход, полученный от сверхурочной работы, не облагался налогами, и это стимулировало людей трудиться. В свою очередь банки получили дотацию, из которой они предоставляли долгосрочные кредиты промышленным предприятиям. Финансировались программы жилищного строительства и выполнение различных проектов, призванных снизить безработицу. Согласно Закону «О помощи капиталовложениями» значительные кредитные средства пошли на развитие черной металлургии, угольной промышленности, энергетики, водного и железнодорожного хозяйств.
Постоянно расхваливая свободные рыночные механизмы, Эрхард время от времени делает такие признания, которые прямо противоположны догмам безбрежного либерализма. Например, он прямо пишет, что «из мероприятий, которые мое министерство в это время провело или поддержало, следует в первую очередь отметить те, которые преследовали цель снизить импорт до политически допустимых размеров».
Что значит «политически допустимые размеры импорта»? Это как понимать? А где же невидимая рука рынка, которая все сама собой наладит и определит, что и в каких количествах покупать за рубежом?
Совершенно очевидно, что Аденауэр и министр Эрхард управляли экономикой не по штампам из пропагандистских книжек. И в Германии государство брало на себя функции дирижера, пусть и не так часто, как во Франции.
Интересно, что период экономических успехов Европы совпал с процессом усиления роли государства. Цифры статистики говорят сами за себя. Доля государственных расходов в ВВП росла и достигла к 1980 году 42,9 % в ФРГ против 30,7 % в 1961 году; 43,0 % во Франции против 33,7 %; 60,4 % в Нидерландах против 35,0 %; 42,8 % в Британии против 30,7 %. Даже в такой либеральной стране, как США, отмечалась аналогичная тенденция, хотя и в ослабленной форме: 33,1 % против 29,7 %. А рекорд принадлежит Швеции, у которой в 1980 году государственные расходы достигли 63,2 % от ВВП против 31,0 % в 1961 году. Несмотря на последующую волну неолиберализма, в конце 1990-х годов доля государственных расходов в ВВП Германии составляла 49,7 %, Италии – 50,1 %, Франции – 54,8 %, Бельгии – 55,0 %[36]. В середине 1980-х годов 90 % всех ресурсов банковско-кредитных учреждений Франции принадлежало государственным банкам[37].
Даже в XXI веке германскому государству принадлежало около 99 % сооружений железнодорожной сети и предприятий водоснабжения, порядка 95 % портовых сооружений, оборудования водных путей, городского транспорта и почти 80 % автомобильных дорог; практически вся добыча бурого угля, производство электроэнергии на атомных электростанциях, 75 % выплавки алюминия, около 50 % добычи железной руды, свинца, цинка и производства легковых автомобилей, свыше 30 % предприятий судостроительной промышленности[38].
В США «государственный сектор так или иначе поддерживает нормальное функционирование более половины американской экономики»[39].
Крупный государственный сектор сохраняется и в Италии, а Британия, хотя и считается инициатором неолиберализма, все равно широко практикует государственночастное партнерство.