Записная книжка Дэша и Лили

– Но почему мне никто об этом не рассказал?

– Все оберегают тебя. Не хотят волновать прежде времени.

Так родилась Визгля. Оттого, что все меня оберегают.

– Идите на хрен с вашим обереганием! – заорала я, показав брату средний палец.

– Лили! – поразился Лэнгстон. – Это так не похоже на тебя.

– А что на меня похоже?

Я метнулась обратно в дом, рыкнула на бедного старину Ворчуна, вылизывавшего лапы после завтрака, и промчалась по лестнице вниз, в свою комнату. В моей квартире, в моем городе – Манхэттене.

– Никакого Фиджи. Ни за что, – бормотала я, одеваясь.

Думать о свалившейся на меня катастрофе не было ни сил, ни желания. Все это чересчур для меня.

Как здорово, что у меня теперь есть записная книжка, которой можно довериться. Я стала строчить в ней ответ, как только заняла скамейку на станции метро «Астор-Плейс». Времени было достаточно, поскольку поезд номер шесть, идущий в сторону Мидтауна, как всегда придется ждать целую вечность. Ручка летала по листу. Меня подстегивало осознание того, что мои излитые на бумагу мысли прочтет Бука и, возможно, не останется к ним равнодушен.



«Что я хочу на Рождество? Верить.

Верить в то, что при любых обстоятельствах все равно есть основания для надежды. Пока я пишу это, рядом с моей скамейкой, прямо на полу, под грязным одеялом спит бездомный. Я сижу на станции «Астор-Плейс», по ту сторону рельсов от меня находится деловой центр Манхэттена, мне виден вход в «Кмарт». К чему я это? К тому, что, когда начала писать тебе ответ, заметила бездомного и побежала в «Кмарт» купить ему большую упаковку «сникерсов». Я сунула ее бродяге под одеяло и, разглядев его, огорчилась еще сильнее. Он грязный, неприятно пахнет, стоптал обувь до дыр. Шоколадки погоды не сделают. Его проблемы «сникерсами» не решить. Порой я не понимаю, как ко всему этому относиться и все это воспринимать. Здесь, в Нью-Йорке, мы видим столько великолепия и блеска – особенно в это время года, – но тут же, рядом, видим и море страдания. На платформе никто не обращает внимания на этого мужчину, словно его не существует. Не понимаю, как это возможно? Мне хочется верить, что с моей стороны не безумие – надеяться, что когда бездомный проснется, социальный работник отведет его в приют, где он сможет принять теплый душ, поесть и поспать, и что потом ему найдут работу, жилье и…

Вот видишь? Я надеюсь на что-то – или кого-то – когда, возможно, все безнадежно. Мне сложно понять, во что стоит верить, а во что – не стоит. Сегодня я узнала много нового – того, что мне совсем не нравится. И тем не менее, вопреки всему, я продолжаю надеяться.

Надеяться, что не наступит глобальное потепление. Надеяться, что не останется бездомных. Надеяться, что больше не будет страданий. Мне хочется верить, что мои надежды не напрасны.

Эти мои надежды можно назвать великодушными (неплохое словарное словечко, да?), но они абстрактные. На самом же деле, – и мне хочется верить, что это не делает меня плохим человеком, – мои глубоко потаенные надежды очень эгоистичны.

Мне хочется верить, что в этом мире есть тот единственный, кто существует только для меня. И что я существую для него одного.

Помнишь, как во «Фрэнни и Зуи» (уверена, ты читал эту вещь и она тебе понравилась, учитывая то, где ты нашел записную книжку в «Стрэнде») Фрэнни – девчонка из пятидесятых – пытается постичь смысл жизни через молитву, но у нее это не получается и она впадает в глубокий душевный кризис? И хотя ни Зуи, ни мама не понимают чувств Фрэнни, мне кажется, я ее понимаю. Будь я Фрэнни, меня бы тоже сводила с ума мысль, что достичь душевного просветления можно, но мой разум пока не может постичь, как. (В общем, я бы не отказалась побывать на месте Фрэнни. Мне и ее чудесная винтажная одежда по вкусу. Чего не могу сказать о ее йельском бойфренде Лейне – по мне, так он болван, хоть все и в восторге от него. Я бы предпочла встречаться с кем-то более… эм… «мудреным».) Так вот, в конце книги, где Зуи звонит Фрэнни, притворившись их братом Бадди, и пытается приободрить сестру, есть строчка, в которой автор говорит об идущей к телефону Фрэнни, что она «с каждым шагом становится юнее». Потому что ее душа постепенно обретает покой. У нее все будет хорошо. Во всяком случае, я поняла концовку именно так.

Мне хочется того же. С каждым шагом становиться юнее от предвкушения, надежды и веры.

Мне хочется верить, вопреки всему, что любой может найти своего особенного, одного-единственного человека. С которым проведет Рождество, или состарится вместе, или просто прогуляется по Центральному парку. Того, кто не будет осуждать за ошибки в правописании или неправильно расставленные запятые, и которого ты сам не будешь осуждать за этимологические склонности и языковой снобизм. (Удачный подбор слов? Иногда сама себя удивляю.)

Вера. Вот, что я хочу на Рождество. Загляни-ка в словарь, может, я не вполне понимаю значение этого слова? Может, ты сможешь мне его объяснить?»



Я еще писала в книжке, когда подошел поезд, и закончила свой ответ как раз к прибытию на нужную мне станцию, выходящую на Пятьдесят девятую улицу и Лексингтон-авеню. Море людей, вместе со мной, выплеснулось из поезда, чтобы растечься по улицам и «Блумингдейлу». Я усердно старалась не думать о том, о чем решила не думать.

О переезде. О переменах в жизни.

Нет-нет, я не буду об этом думать.





* * *


Я прошла мимо «Блумингдейла» прямо к «ФАО Шварц», и тут до меня дошло, что подразумевал Бука под словом «месть». У магазина игрушек меня встретила длинная очередь – очередь в магазин! Мне пришлось проторчать на улице четверть часа, чтобы попасть внутрь.

Но я все равно люблю Рождество, очень-очень люблю. И мне не важно, что оголтелые покупатели набились в магазин точно сельди в бочку. Совершенно не важно. Я ценю каждое рождественское мгновение: доносящуюся из колонок песню «Jingle Bells», будоражащую радость при виде множества ярких игрушек и игр. Проход за проходом, этаж за этажом полнейшего восторга. Должно быть, Бука, на каком-то интуитивном уровне, понимает меня достаточно хорошо, раз отправил в «ФАО Шварц» – олицетворение всего самого Замечательного и Прекрасного в праздниках. Наверное, он любит Рождество так же, как я.

Я подошла к информационной стойке.

– Не подскажете, где находится мастерская «Кукла своими руками»?

– Извините, – ответил мне парень за стойкой, – но этот отдел на праздники закрыт. Нам нужно было место для фигурок из анимационного фильма «Братва».

– У вас есть фигурки бумаги и степлера? – спросила я.

Как я могла забыть включить их в свой список для Санты?

– А то! Но я вам по секрету скажу, что фигурки Фредерико и Данте вы скорее найдете в магазине канцелярских товаров на Третьей авеню. Тут их раскупили сразу, как только они появились в продаже. Только, чур, я вам ничего не говорил.

– Но мастерская должна быть сегодня открыта! Так написано в моей книжке.


– Простите?

– Не важно.

Вздохнув, я пошла дальше по магазину. Миновала отдел сладостей, кафе-мороженое, галерею «Барби». Поднялась и прошла мимо игрушек для мальчиков – разнообразного оружия и конструкторов, – пересекла лабиринт из людей и товаров и, наконец, оказалась в уголке «Братвы».

– Вы не знаете, мастерская работает? – обратилась я к продавщице.

– Вряд ли. Мастер-классы будут в апреле, – резко ответила она, да еще и таким тоном, будто только дураки этого не знают.

– Понятно.

Надеюсь, в следующее Рождество ее отправят куда подальше. К примеру, на Фиджи.

Я уже хотела сдаться и уйти, разочаровавшись в записной книжке, когда меня похлопали по плечу. Обернувшись, я увидела девушку, одетую как Гермиона из «Гарри Поттера». На вид студентка. Наверное, подрабатывает тут.

– Это ты ищешь мастерскую? – спросила она.

– Я? – Не знаю, почему ответила в форме вопроса. Видно, не была уверена, что хочу посвящать ее в свои дела. Я всегда недолюбливала Гермиону, потому что безумно хотела быть ею, а она никогда не ценила того, что у нее есть: учебу в Хогвартсе, дружбу с Гарри, поцелуй с Роном. Я тоже все это хочу!

– Идем со мной, – практически приказала Гермиона.

Было бы глупо не пойти за умницей-разумницей Гермионой, поэтому я последовала за ней в самый дальний и темный угол магазина, куда складировались уже никому не нужные товары вроде жвачки для рук и игр «Боггл». Остановившись возле огромного стеллажа с плюшевыми жирафами, она постучала в стену за ним. И внезапно стена отворилась, поскольку это оказалась дверь. А жирафы, похоже, служили ее маскировкой. (Жирафировка? Нужно добавить это слово в БОС!)

Я прошла за Гермионой в комнатушку размером со стенной шкаф, в которой стоял рабочий стол с головами кукол и разными их частями (глазами, носами, очками и волосами). Парень, внешне смахивающий на чихуахуа, сидел за карточным столом и, видимо, ждал меня.

– Это ТЫ! – воскликнул он, тыкнув в мою сторону пальцем. – Ты не такая, какой я тебя себе представлял, хотя я тебя вовсе и не представлял! – Даже его речь напоминала поскуливание чихуахуа: радостное и возбужденное, но почему-то очень трогательное.

Мама учила меня, что тыкать пальцем – неприлично. Но поскольку она сейчас со своей тайной миссией на Фиджи и не сможет меня отчитать, я тоже тыкнула в парня пальцем.

– Да, это Я!

Гермиона шикнула на нас:

– Пожалуйста, говорите тише. Вы так нас выдадите! У вас есть только пятнадцать минут. – Она с подозрением впилась в меня взглядом. – Ты же не куришь?

– Нет, конечно!

– Не дурите тут. Представьте, что это тамбур в самолете: то есть дело делайте, но не забывайте, что детекторы дыма и прочие устройства включены.

– Прочие устройства? Нам грозит террористическая атака? Кошмар! – вскричал парень.

– Заткнись, Бумер, – велела Гермиона. – Не пугай девушку.

– Мы с тобой недостаточно близки, чтобы ты называла меня Бумером, – ответил ей парень. – Меня зовут Джон.

– В моих инструкциях фигурирует «Бумер», Бумер, – отрезала Гермиона.

– Бумер, – вмешалась я в их разговор. – Что я тут делаю?

– У тебя есть записная книжка, которую надо кому-то вернуть? – спросил он.

– Возможно. Смотря кому. Как его зовут?

– Запрещенная информация!

– Точно? – вздохнула я.

– Точно!

Я перевела взгляд на Гермиону, надеясь пробудить в ней девчачью солидарность.

– Неа, – покачала она головой. – Из меня ты имя не вытянешь.

– Тогда зачем я здесь?

– Чтобы сделать себе куклу! – заявил Бумер. – Особенную. Твою лучшую подружку. Мы тут для тебя все подготовили.

Этот день с самого утра не задался, и, несмотря на благие намерения незнакомца и Бумера, мне сейчас было не до дурачеств. Мне никогда в жизни не хотелось курить, но в эту минуту я бы с удовольствием зажгла сигарету, чтобы сработала сигнализация и я вышла из затруднительного положения.

Было столько всего, о чем не стоило думать. И я так устала заставлять себя не думать об этом. Хотелось вернуться домой, посмотреть в одиночестве «Встреть меня в Сент-Луисе» и поплакать над моментом, где славная малышка Маргарет О’Брайен разрушает снеговика (самый классный эпизод в фильме). Мне не хотелось думать ни о Фиджи, ни о Флориде, ни о чем-либо или ком-либо другом. Если Бумер не собирается открывать мне имя незнакомца или что-либо другое, связанное с ним, то какой смысл находиться здесь?

Словно почувствовав, что мне нужна моральная поддержка, Бумер протянул коробку конфет. Моих любимых конфет.

– Твой друг передал тебе. В качестве залога перед главным подарком. Если ты его, конечно, сделаешь.