Записная книжка Дэша и Лили

– Эй, Бумер, – позвал я. – Сделаешь для меня кое-что в «ФАО Шварц»?

– В магазине игрушек?

– Нет, в аптеке.

Он уставился на меня, глупо моргая.

– Да, в магазине игрушек.

– Запросто!

Нужно только убедиться, что в канун Рождества он свободен.





Глава 6

Лили





24 декабря


В сочельник я проснулась с радостной мыслью: «Ура! Наконец наступил канун Рождества – день, предшествующий самому лучшему дню в году!» Затем радость чуток померкла, ведь разделить мне его было не с кем. И зачем я только отпустила родителей? У них, видите ли, двадцать пятая годовщина. В рождественские дни подобный эгоизм недопустим!

Дедушкин трехцветный кот Ворчун, казалось, был согласен со мной в том, что день начинался не очень-то весело. Он настойчиво потерся о мою шею, положил мордочку на мое плечо и громко хрюкнул мне в ухо. Перевожу с его кошачьего: «Вставай давай и корми меня, человек!»

Так как Лэнгстон был для меня потерян, я провела ночь в своем любимом «укромном уголке Лили», у дедушки наверху. Лилин уголок – древняя кушетка, покрытая вязаным шерстяным пледом и стоящая в мансарде прямо под слуховым окном. В мансарде дедуля устроил для себя «дом престарелых», после того как продал свой бизнес и моя семья заняла третий этаж дома, где когда-то дедушка с бабушкой воспитывали мою маму и ее братьев. Бабушка умерла перед моим рождением, и, возможно, именно поэтому я стала дедушкиной любимицей. Меня назвали в честь нее, и в то время как дедуля переехал наверх, я переехала вниз. Получилось, что, потеряв одну Лили, дедушка сразу обрел другую. Он сказал, что решил отремонтировать мансарду для своих позднехолостяцких нужд и что благодаря ежедневной ходьбе по лестнице сохранит свою молодость.

Когда дедуля уезжает во Флориду, я забочусь о его коте. Ворчун – злобный котяра, но в последнее время нравится мне больше Лэнгстона. Пока я кормлю его и не мучаю нежеланными поцелуями, кот не кинет меня ради какого-то парня. Ворчун для меня почти как мой собственный питомец, так как родители не разрешают мне завести своих зверушек.

Когда я была маленькой, мы взяли двух кошек из приюта: Холли и Хобби. Они быстро покинули нас. Обе умерли от лейкоза, но я тогда этого не понимала. Мне сказали, что Холли и Хобби закончили «учебу» у нас и поступили в «кошачий колледж», поэтому я их больше никогда не увижу. Это случилось всего спустя пару лет после происшествия с мышкой. Понятное дело, что реальную причину исчезновения кошек от меня скрыли. И позже об этом пожалели. Уж лучше бы они были со мной честны. Когда мне было восемь, мы с дедушкой поехали в Уильям-колледж навестить моего кузена Марка – первокурсника. За выходные я обшарила чуть ли не весь кампус в поисках своих кошек, а в библиотеке вообще заглянула в каждый уголок. Тогда-то Марк при всех, прямо в общей столовой, популярно объяснил мне, почему бедные животинки не могут быть ни здесь, в его колледже, ни в каком другом колледже, кроме небесного. Тут начался второй акт действия под названием «Лили Визгля». Короче говоря, Уильям-колледж будет рад, если я в следующем году не подам в него документы.

С тех пор я время от времени умоляла родителей позволить мне завести котенка, черепашку, собаку, попугая или ящерку, но все мои просьбы отклонялись. И после этого родители, как ни в чем не бывало, укатили вдвоем праздновать Рождество. А я их отпустила! И вот у кого тут грешок за душой, а?

Я считаю себя жизнерадостным человеком, особенно в праздничные дни, но как тут радоваться Рождеству, когда от него веет холодом и одиночеством? Родители отдыхают на Фиджи, Лэнгстон не отлипает от Бенни, дедуля сидит во Флориде, а все остальные родственники разъехались кто куда, подальше от Манхэттена. Двадцать четвертое декабря – обычно Самый Потрясающий День перед Самым-Самым Потрясающим Днем Года – обещает мне скуку смертную.

Сейчас бы мне очень пригодились подружки, с которыми можно погулять и развеяться, но в школе я человек незаметный, что меня в принципе устраивает. Я только на футбольном поле суперзвезда. Странно, но мой талант в игре не сделал меня популярной. Меня уважают, да. Однако не приглашают в кино и на внеклассные посиделки. Наверное, тут еще немаловажную роль играет то, что мой папа – замдиректора школы. Видимо, дружить со мной в каком-то смысле рискованно. Мои спортивные способности в комплекте с полной социальной апатией сделали меня капитаном футбольной команды. Я единственная, кто ладит абсолютно со всеми, при этом ни с кем не дружа.

Утром в канун Рождества я пообещала себе в новом году поработать над собой: стать более общительной и дружелюбной, чтобы на важные праздники, если семья снова бросит меня, больше никогда не остаться одной.

На сегодняшний день моей компанией была лишь записная книжка.

И хотя ведущий со мной игру Безымянный-Он интриговал меня до того, что я каждый раз безумно волновалась, получая сообщение о возврате записной книжки Той-Которая-Вежливо-Назвала-Свое-Имя, он также вызывал у меня некое беспокойство. Уже не один, не два, а три моих родственника (кузен Марк из «Стрэнда», дядя Сэл из «Мэйсис» и двоюродная бабушка Ида из музея мадам Тюссо), независимо друг от друга, при описании этого таинственного парня, слишком «загадочного» и «мудреного», чтобы просто взять и представиться, использовали одно и то же слово: «бука». И вот я думаю: а стоит ли продолжать всю эту шараду? Мне даже не сказали, симпатичный ли он.

Это плохо, что я мечтаю об идеальной и чистой любви, как в мультфильме «Братва»? О, как же мне хочется быть бумажным листом, парящим со степлером по конференц-залу, видящим лишь великолепные городские небоскребы в окне и ежегодные доклады с радужными прогнозами о прибыли и совершенно не замечающим на столе злодейский интерком, Данте, озвученный Кристофером Уокеном, – корпоративного рейдера, тайно планирующего захват компании. Я бы с удовольствием попала в плен к Данте, чтобы быть спасенной героем степлером. Похоже, мне хочется быть… скрепленной степлером. (Это глупо? Антифеминистично? Жаль, если так.)

Бука вряд ли похож на мечтателя-степлера, но все равно нравится мне. Даже если он слишком претенциозный, чтобы назвать свое имя.

Здорово, что на Рождество он хочет словарь. Это так эксцентрично. Интересно, как бы он отреагировал, узнав, что я могу дать ему желаемое и при этом совершенно бесплатно. Но сначала он должен доказать, что достоин этого. А то пока я вся в сомнениях, ведь он даже не назвался.

«Мое имя – соединитель для букв».

И что это значит??? Я тебе не Эйнштейн, Бука! И не Парень из Электрички[12], кем бы ты там ни был.



«Единственное, что я хочу на Рождество, помимо БОС, – чтобы ты сказала мне свое рождественское желание. Только пусть это будет не вещь, а чувство. То, что нельзя купить в магазине, положить в коробочку и завернуть в подарочную бумагу. Пожалуйста, напиши мне о своем желании в записной книжке и оставь у рабочих пчелок в «ФАО Шварц», в отделе «Кукла своими руками». Удачи! (И да, это тебе, злой гений, месть за мое посещение универмага «Мэйсис» в рождественский день.)



Соединителю Буке повезло, что в этом году у меня Рождество-Отстой. Поскольку обычно в этот день я бы: 1) помогала маме строгать овощи для рождественского ужина, слушая вместе с ней праздничные песни и подпевая; 2) помогала папе упаковывать подарки и укладывать из них гору вокруг елки; 3) размышляла о том, стоит ли добавить в бутылку брата снотворного, чтобы он рано уснул и без проблем поднялся в пять утра открыть со мной вместе подарки; 4) думала о том, понравится ли дедушке связанный мною свитер (убогонький, но я совершенствуюсь с каждым годом, и, в отличие от Лэнгстона, дедуля все равно носит мои свитера); и 5) надеялась получить на следующее утро в подарок новехонький велосипед или любой другой экстравагантный и дорогущий подарок.

Я перечитала предложение, в котором Бука назвал меня «злым гением», и по спине пробежали мурашки. Хотя злым гением меня уж точно не назвать, комплимент был чересчур личным. Он словно думал обо мне. Обо мне, как о девушке, а не просто об игроке.

Покормив Ворчуна, я пошла полить цветы в саду на крыше. Со своего тепленького насеста у стеклянной двери посмотрела на зимний холодный город, в сторону Эмпайр-стейт-билдинг. Вечером здание зальют красный и зеленый рождественские цвета. Потом перевела взгляд на восток – к Крайслер-билдинг, где-то там поблизости находится магазин игрушек «ФАО Шварц». Мне туда, если я решусь принять вызов. (Конечно, решусь. Кого я обманываю? Отказаться от задания из молескина, оставленного для меня в музее мадам Тюссо? Вряд ли.)

Я заметила во дворе на земле свой старый спальный мешок. В детстве в канун Рождества мы с братом забирались в него вдвоем, и папа застегивал молнию, приговаривая, что «запирает наше радостное возбуждение до рождественского утра». Теперь в этом спальном мешке уютно устроились Лэнгстон с Бенни, укрывшись сверху синим одеялом.


Я вышла за стеклянную дверь. Парни еще были спросонья.

– Счастливого сочельника! – крикнула я им сверху. – Вы всю ночь здесь спали? Не слышала, чтобы кто-то заходил в дом. Вы, наверное, ужасно замерзли! Приготовим завтрак? Яйца, тосты, оладьи и…

– Апельсиновый сок, – прохрипел брат и закашлялся. – Пожалуйста, Лили, сходи в магазин на углу, купи свежего сока.

– И эхинацеи! – прохрипел Бенни, кашляя.

– Спать на улице в середине зимы не очень-то умная идея, – сказала я.

– Вчера вечером она показалась нам романтичной. Звезды и все такое. – Лэнгстон вздохнул. Чихнул. Снова чихнул и зашелся сильным сухим кашлем. – Сделай нам супчику, Медвежонок. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Ну вот, он простыл. И тем самым окончательно и бесповоротно испортил мне Рождество. Надежда на хотя бы какое-то подобие приличного праздника улетучилась. И что-то подсказывало мне: раз он улегся вчера спать на улице со своим бойфрендом, вместо того чтобы сыграть в «Боггл» с Медвежонком, который очень просил его об этом и который играл с ним во время его нужды, то пусть сам теперь разбирается со своей болячкой.

– Сами себе варите суп! – заявила я парням. – И за соком сами идите. У меня дела в Мидтауне[13].

Я развернулась, чтобы уйти в дом. Так им и надо, болванам. Нечего дрыхнуть на холоде, когда можно остаться в тепле и поиграть со мной в «Боггл».

– Ты пожалеешь об этом в следующем году, когда будешь жить на Фиджи, а я – на Манхэттене, где в любое время дня и ночи смогу заказать себе еду и сок из магазинчика на углу, – воскликнул брат.

Я резко повернулась к нему:

– Что ты сейчас сказал?

– Ничего. – Лэнгстон натянул на голову одеяло. – Не обращай внимания, – донеслось оттуда.

Значит, дело серьезное.

– О чем ты, Лэнгстон?! – запаниковала я, ощущая, что сейчас на сцену выйдет Визгля.

Бенни тоже спрятал голову под одеяло.

– Ты должен все ей рассказать, – послышалось оттуда. – Раз проболтался, не оставляй ее в подвешенном состоянии.

– Проболтался о чем? – Я уже чуть не плакала, но сдерживалась изо всех сил, пытаясь поменьше походить на Визглю. До Нового года оставалась неделя, но нужно же когда-то начинать. Так почему же не сейчас? Подходящее время. Поэтому я крепилась, дрожала и… не плакала.

Из-под одеяла вынырнула голова брата.

– Родители уехали на Фиджи не только ради второго медового месяца, но и чтобы посетить частную школу. Отцу там предложили поработать директором. Следующие два года.

– Мама с папой не захотят жить на Фиджи! Да, это тропический рай для отдыха. Но там не живут!

– Еще как живут, Лили. Много людей. И эта школа для детей, чьи родители занимают дипломатические должности, например, в Индонезии, Микронезии…

– Хватит с меня этих – незий! Зачем родителям-дипломатам отправлять своих детей в дурацкую школу на Фиджи?

– Затем, что, как я слышал, это потрясная школа. Родители не хотят, чтобы дети учились в тех странах, где они служат, но также не хотят, чтобы они находились далеко от них – в Штатах или Великобритании.

– Я не поеду!

– Это и для мамы хорошая возможность. Она может взять творческий отпуск, позаниматься исследованиями и поработать над книгой.

– Я не поеду, – повторила я. – Мне нравится жить на Манхэттене. Я останусь с дедушкой.

Брат снова спрятался под одеялом.

Значит, это еще не все.

– Что еще? – спросила я, по-настоящему испугавшись.

– Дед собирается сделать предложение Глэмме. Во Флориде.

Глэмма – как ей нравится, чтобы ее называли, – дедушкина подруга. Это из-за нее он уехал на Рождество во Флориду.

– Ее зовут Мэйбл! – воскликнула я. – Никогда не буду звать ее Глэммой!

– Зови ее как хочешь. Но, возможно, она станет женой деда. И когда это случится, он, скорее всего, переедет во Флориду.

– Я не верю тебе.

Лэнгстон сел, чтобы я могла видеть его лицо. Даже простуженный, он выглядел трогательно искренним.

– Поверь.