Загадай любовь

Сестра снова забежала в комнату и протянула мне чашку с горячим чаем. Так суетилась и переживала, будто я ни много ни мало страшно пострадала при пожаре. Замерзла и испугалась я, конечно, знатно, но не так, чтобы геройствовать.

Вскоре Алина появилась в комнате с еще одной кружкой чая. Поставила ее на столик рядом с моей и тоже села на диван, поджав под себя ноги. Долго смотрела на меня, а потом снова порывисто обняла. Я растерялась.

Мама говорила, что рано или поздно одна из нас сделает первый шаг. И, конечно же, этой первой я не стала. Потому что Алина всегда была и будет смелее, честнее, человечнее.

– Прости меня, – тихо произнесла Алина. – Хотя, наверное, я не заслуживаю прощения.

– Что ты… – растерялась я. Осторожно обняла ее в ответ. – Прощения заслуживает каждый человек.

– Натуся, ну как я могла поверить этому козлу?

– Вот-вот, – глухо отозвалась я. Здесь я с сестрой спорить не стала.

– А хочешь, я испеку имбирное печенье? – предложила сестра.

И во второй раз поспорить с Алиной я не могла. Потому что имбирное печенье в ее исполнении – мое любимое. Тем более в это время года. Кажется, сестра начала потихоньку приходить в себя.

Я бездумно пялилась в телевизор, пока Алина готовила на кухне печенье. Позже мы обе расположились под пледом перед телевизором. На одном из каналов обнаружили первую часть «Гарри Поттера». Не зажигая в комнате свет, смотрели фильм, жевали печенье и запивали его чаем с молоком. Все было как в детстве, когда мы вдвоем завороженно пялились в экран, и я закрывала глаза от страха на моменте, когда Квиррелл снимал свой тюрбан… Алина всегда смеялась надо мной. Но теперь на такие глупости закрывать глаза не хотелось. Потому как в жизни, как оказалось, есть вещи намного страшнее и неприятнее, чем выдуманный Волан-де-Морт на чужом затылке.

В одну из реклам сестра повернулась ко мне и сказала:

– А ты знаешь, что мне удалось немножко отомстить Эдику?

– Как? – заинтересовалась я.

Алина грустно улыбнулась.

– Конечно, это не пойдет ни в какое сравнение с тем, какую боль он мне причинил… Я ведь ему дипломную работу помогала писать. Он вообще в последнее время обнаглел. Совсем не учился, все я за него делала. Конечно, мама об этом не знала… Мне не хотелось выставлять Эдика в плохом свете. – Сестра смущенно опустила глаза. – На днях он должен был показать черновик на кафедре, и я распечатала другой диплом, чужой… Первый попавшийся на схожую тему скачала. И подменила на перемене перед сдачей. Эдик этот диплом сдал, а там такая лажа. Он ведь даже не вникал, на какую тему я ему работу пишу. И в электронке у него диплома не было… Это он так на меня надеялся, потому что я даже документы в копицентре всегда распечатывала за него. Еще, наверное, надеялся, что я в конце года и речь ему подготовлю. Идиот. В общем, его на кафедре на смех подняли. Теперь пусть заново сам пишет.

Я восхищенно смотрела на сестру. Вот тебе и Алина!

– А он что?

Сестра рассмеялась:

– Ничего! А что он мне теперь предъявит? Он даже не подходит ко мне. Все-таки стыдно ему, наверное. Да и родителей боится… Что-то же должно было человеческое в нем остаться?

Я только растерянно пожала плечами. Ой, не знаю… Я бы этому упырю вообще не доверяла. Нет в нем ничего человеческого.

– Так жалко. Лучшие годы на него потратила.

– У тебя впереди еще столько лучших лет, – поспешила с утешением я. – Вся жизнь.

Алина снова печально вздохнула, а затем спросила:

– Ну, а у вас как дела с Тимуром? Все хорошо?

Я вспомнила, как сестра застукала нас в подъезде, и, кажется, немного покраснела. Пожала плечами:

– Да как-то неясно все, если честно. Мы просто встречаемся иногда. И целуемся. А потом можем несколько дней подряд даже не здороваться. Он думает, что я другого люблю. А это не так. И мы никак не можем окончательно сблизиться. Все дело во мне, наверное. Я его не подпускаю. О чувствах своих не говорю. Кто ж знал, что о любви так сложно говорить? Вот все советуют: будьте откровенными… А как? У меня от одной мысли об откровенном разговоре внутри все от страха дрожит. А вдруг он не поймет, не поверит, отвергнет, посмеется? Все время чего-то боюсь, опасаюсь… Я так устала. От самой себя в первую очередь.

Телевизор мы больше не смотрели. Экран мерцал, и по темной комнате растянулись легкие тени. Алина откинулась на спинку дивана и тихонечко продекламировала:

Я изнемог, я так устал.

О чем вчера еще мечтал,

Вдруг потеряло смысл и цену.

Я не могу уйти из плену

Одних лишь глаз, одних лишь плеч,

Одних лишь нежно-страстных встреч.





Я, не отрываясь смотрела на сестру. Вот что значит иметь в доме «филологическую деву», как в шутку называет Алину наша мама.

Как раненый, в траве лежу,


На месяц молодой гляжу.

Часов протяжных перемена,

Любви все той же – не измена.

Как мир мне чужд, как мир мне пуст,

Когда не вижу милых уст!

‹…›

Лежу и мыслю об одном:

Вот дальний город, вот наш дом,

Вот сад, где прыгают гимнасты,

Куда сходились мы так часто.

О, милый дом!.. о, твой порог!

Я так устал, так изнемог…[1]





Алина замолчала. В это время в коридоре послышался шум. Родители вернулись с концерта. Тут же раздался взволнованный голос мамы:

– Девочки, вы дома? Почему свет нигде не горит? Все в порядке? У нас в доме пожар был! У Семеновых… Наташа! Наташенька, ты тут?

Алина посмотрела на меня и приложила палец к губам.

Мама заглянула в комнату и щелкнула по выключателю. Мы с сестрой, щурясь от яркого света, одновременно повернулись. Мама удивленно смотрела на нас двоих, укрытых одним пледом. Картина эта была явно непривычная. Мама даже папу позвала. Теперь они вдвоем озадаченно разглядывали нас.

– Вы в курсе вообще про пожар?

– В курсе, – кивнула Алина. – я еще в институте в это время была, а Наташа дома.

– Ага, спала, – подала голос я.

Мама всплеснула руками:

– Почему мне никто не позвонил?

Она, перенервничав, начала метаться по комнате. А я, Алина и папа молча за ней наблюдали.

– Мы встретили Екатерину Васильевну, она сказала, что огнем полыхал весь этаж!

– По-моему, у Семеновых пострадала одна комната, – несмело подала голос Алина.

– Екатерина Васильевна вытащила Наташу из огня!

– У нас даже задымления в квартире не было, – сообщила я.

– Наталья выскочила на улицу почти голая…

– Кажется, Наташа была в куртке, – припомнила Алина.

– …и со сломанной ногой! – растерянно закончила мама, уставившись на меня.

– Я ее просто подвернула. В школе. Мне уже лучше.

Мы некоторое время помолчали, а потом вчетвером истерически рассмеялись.

– Ну Екатерина Васильевна! – вытирая проступившие от смеха слезы, проговорила мама. – Так меня накрутила! Вся жизнь перед глазами.

– Екатерина Васильевна любит приукрасить, – сказал папа. – А какой перелом-то у Наташки был? Открытый?

– Перестаньте, – смеялась и я. Кажется, с помощью смеха мы избавлялись от скопившегося в последние дни негатива. Будто не было расставания и депрессии Алины, сорвавшейся свадьбы, нашей крупной ссоры с сестрой. И мир снова стал прежним – ярким, голубым шариком, который закрутился в привычном и уютном ритме. В этой комнате, где мы вместе собрались после сложного и нервного дня, наконец установилась родная семейная атмосфера.

– Как концерт-то? – спросила Алина.

– Ах, да какой уж теперь концерт!.. – отмахнулась мама. – Вы печенье испекли имбирное? Мое любимое. Как хорошо, что вы помирились…