Забудь меня, если сможешь

Сердце пропускает следующий удар, в очередной раз пытаясь отчаянно вырваться из грудной клетки, и я отчетливо ощущаю, как оружие в руке начинает скользить из-за пота, скапливающегося в ладонях.

Я не могу это контролировать.

Эмоции — верный признак инфицированного… но я не заражена. Я не инфицирована, я не инфицирована, я не…

Резкая боль, мгновенно поражающая левую руку серебряным браслетом корпорации, заставляет все существующие мышцы в теле натянуться и напрячься изо всех сил, словно струны на гитаре. Сначала я слышу треск пистолета об кафельный пол, затем чей-то напряженный вздох и, в конце концов, мой сдавленный крик перекрывает все существующие вокруг звуки.

Я инстинктивно делаю несколько шагов назад, отчаянно хватаясь правой рукой за пораженную кисть и со всей силой сжимаю челюсть до неприятного скрипа зубов, будто это поможет мне избавиться от пронзительной боли. Вокруг меня творится полная вакханалия из нервных криков Ханны, Грейс и напряженных мужских голосов.

Но я не слышу их.

Я в вакууме. Меня накрыли прозрачным пузырем из толстого прочного стекла, пропускающего лишь отголоски непроизвольных звуков окружающего пространства. Кто-то из них пытается пробиться в невидимый пузырь, достучаться до моего сознания, прикоснуться, чтобы вернуть к опасному ощущению реальности…

Пелена пронзительной боли затмевает мне взор и на мгновение, всего на долю секунды мне кажется, что я теряю зрение, сознание, рассудок…

Я теряю себя.

Ту, которая очнулась месяц назад в белых стенах «Нью сентори». Ту, которой приписали имя еще в лаборатории, задолго до прихода в себя. Ту, что вынуждена подчиняться людям в белых комбинезонах с вышитым треугольником на груди, заполонившим весь город. Ту, которой отдали приказ, практически выгравировав его на лбу.

Страх сковывает все тело, вонзаясь тонкими иглами в кончики пальцев, заставляя их нервно вздрогнуть, дернуться, пошатнуться от непонимания происходящего.

Я не солдат номер семь.

Я не Ева Финч.

Я не инфицированный человек и не мертвец, испытывающий вечный голод.

Кто я на самом деле?





Глава 13




День четырнадцатый

Сегодня я проснулась от того, что мысли в моей голове взрывали сны и разрушали воспоминания.

Я так испугалась, что забуду тебя, что на протяжении получаса судорожно вспоминала твои пропорциональные черты лица: завораживающий взгляд с легкой льдинкой, сосредоточенное выражение лица без единого намека на улыбку и губы. Манящие губы, сводящие меня с ума каждый раз, когда я останавливаюсь на них дольше, чем на две секунды.

Сегодня я впервые заметила мозоль от ручки. Я настолько поглощена записями в этом старом потертом блокноте, что перестала ощущать каких-то очевидных вещей, которых у меня не было даже во время учебы. На этих страницах заключен весь мой мир, я изливаю в них душу, эмоции, страхи и воспоминания.

Я боюсь забыть твои глаза все, что связано с моей прошлой жизнью.

Сегодня всю ночь и весь день льет дождь. Типичная лондонская мерзопакостная погода. Поток осадков настолько силен, что сквозь водяную завесу я не вижу улицу, и когда раздаются какие-то выстрелы, тщетно пытаюсь разглядеть, кого же убили на этот раз.

Пожалуйста, убейте меня. Я настолько слаба, что не могу причинить себе…

Боже, я слышу тяжелые торопливые шаги за дверью. Они становятся все ближе с каждой безбожной секундой, а мое желание умереть мгновенно ускользает из мыслей все дальше, уступая дорогу животному страху, пронзающему плоть.

Боже, как страшно. Я больше похожа на ходячий труп, ничем не отличающийся от тех зомбаков, но с каждым разом умирать все страшнее…

Тихие мужские голоса возвращают меня к реальности, и я ощущаю, как в ушах стучит кровь, а руки бросает в мелкую дрожь. Собираю всю неуклюжую волю в кулак, чтобы…



Беглый размашистый почерк, написанный наспех, обрывается на самом интересном моменте, что дает мне шанс пофантазировать на этот счет. Судя по тому, что мои пальцы зажимают не последнюю страницу блокнота, Еву все-таки спасли. Остается узнать кто именно и как это произошло…

Бросаю уставший взгляд в сторону свежего ожога, боль от которого удалось заглушить лишь увлекательными страницами из воспоминаний Евы Финч. Мои глаза натыкаются на огромное белоснежное полотно, на котором еще в прошлой жизни отражались очередные нашумевшие блокбастеры, мелодрамы или же увлекательные мультфильмы. Опускаю взгляд на окровавленную бейсбольную биту с острыми поражающими элементами, с помощью которой обезвредила парочку муз, стоящих на моем пути к кинотеатру. Откидываю голову назад, затылком натыкаясь на жесткое изголовье кресла из темно-бордовой ткани и продолжаю в сотый раз пересчитывать горящие лампочки на потолке. Добрая половина из них и вовсе обесточена, а остальные либо продолжают тускло освещать все пространство кинозала, либо время от времени подрагивают, создавая впечатление, что вот-вот погаснут.

Да, я снова сбежала от них.

Да, я не должна была этого делать.

Но я сделала это уже во второй раз, противореча приказу корпорации.

Я не понимаю, не понимаю… не понимаю, что со мной происходит. Только что я сидела в привычном кругу ребят из группы «Торнадо», но вот спустя мгновение, ощущая прохладный корпус оружия в руках, я будто вновь оказалась на страницах блокнота Евы Финч.

Я путаю реальность с вымыслом, сон с реальностью… или сознание Евы во что бы то ни стало пытается возродиться из пепла, достучаться до моих истоков разума, свести меня с ума…


Я плотно зажмуриваю глаза до появления бесконечных белых фигур, изгибающихся зигзагов и искрящихся точек. С силой сжимаю блокнот в руках и, громко выдыхая, вновь погружаюсь в неровные страницы дневника незнакомой мне девушки с одним единственным намерением — отыскать вразумительные ответы на огромное множество вопросов, ежедневно зависающих в моем сознании.



День двадцать первый

Изо дня в день я ловлю себя на мысли, что до безумия, до чертиков, до изнеможения хочу домой.

Такое бывает, когда ты долгое время находишься там, где не хочешь находиться. К примеру, школа, ненавистная работа или день рождения, где ты не знаешь никого кроме именинника, ведь пригласили тебя туда лишь из вежливости.

Но каждый раз меня словно обдают ледяной водой, когда я осознаю, что ни у кого из нас больше нет дома. Его попросту не стало. Он исчез, испарился, как и вся наша прошлая жизнь.

Я так отчаянно хочу прийти в родные безопасные стены, заварить чашечку кофе с двумя ложками сахара, включить бесполезные новости по телевизору для общего фона и приступить к повторению прошедшей лекции, чтобы не облажаться на следующем занятии.

Нет, я хочу облажаться на очередном занятии или завалить решающий тест по анатомии, опозориться на глазах всего курса, прийти в университет без бюстгальтера, криво накрасить губы, задевая помадой кончик зуба — все, что угодно, лишь бы изо дня в день не просыпаться в эту кошмарную атмосферу.

А самое ужасное даже не то, что я и понятия не имею, что произошло с мамой и где она находится в данный момент, а то, как я попрощалась с ней в последний раз. В тот самый раз перед тем, как обрушились небеса и на землю вступил сам дьявол во плоти в виде ужасающего вируса, жаждущего напрочь уничтожить непокорных людишек.

Я была чертовски зла на нее.

Я была настолько зла, что сбежала из дома к подруге, прихватив с собой лишь телефон, пару тетрадей по латыни и учебник анатомии. Лесли тогда сказала мне, что я поступила правильно и что мама не имеет никакого права вмешиваться в личную жизнь своей совершеннолетней дочери.

«Пусть продолжает менять подгузники Иззи и переживать о цвете их содержимого, но никак ни о том, кого тебе любить», — проворчала она тогда, раздраженно закатив глаза.

В какой-то степени подруга была права. Мама слишком испугалась того, что меня отчислят из университета, когда узнают о связи с одним из преподавателей.

«Ты хочешь потерять все, к чему мы так упорно шли? Тебе не нужно образование? Ты хоть знаешь, скольких они отсеяли, чтобы взять тебя на это место?!» — кричала она изо дня в день мне в лицо.

Нет, моя мама замечательная женщина, мать, жена… но что касается моего образования — ей каждый раз будто сносит крышу. Наверное, все потому, что в молодости она так мечтала попасть в имперский колледж Лондона, но так и не прошла вступительные испытания целых три раза. Поэтому, как только я появилась на свет, мама приняла твердое решение — ее дочь должна обучаться в этом престижном университете при любом раскладе.

И я была осведомлена об этом еще лежа в подгузнике на пеленальном столике.

Но ведь ирония судьбы — чертовски коварная штука. По-другому и не назовешь тот факт, что меня угораздило по уши влюбиться в неприступного и чертовски привлекательного преподавателя анатомии. Думаю, не стоит описывать то, с каким нетерпением и трепетом я ждала занятий с ним, как зубрила все учебники по его дисциплине и как упорно готовилась к каждой лекции, чтобы блеснуть умом и хоть как-то привлечь его внимание.

Каждый раз, когда его ледяной взгляд касался моего лица, шеи и плавно скользил по рукам — мои легкие впивались в ребра, во рту пересыхало, а в ладонях начинал скапливаться пот, который тут же отпечатывался на белоснежных страницах. Каждый раз пока я, стоя за недоступной трибуной, скрывающей дрожащие коленки, вещала про очередной доклад, сделанный наспех с утра пораньше который даже не входил в перечень домашнего задания — он, не отрываясь, продолжал сжигать меня своим взглядом прозрачно-серых глаз.

Его зрачки из самого тонкого льда прожигали кожу и порождали во мне тысячи эмоций, возбуждали дремлющие вулканы и в буквальном смысле уговаривали бросить к черту всю эту скучную писанину и наброситься на него прямо в аудитории.

Меня пленил его умопомрачительный парфюм с тонкими нотками черной ванили, который, казалось, заполонял любые пространства, где бы он не находился. Меня сводил с ума его мимолетный жест руки, когда он поправлял удушающий галстук на шее или сексуально торопливо проводил рукой по волосам, его хитрый прищур глаз, когда он сомневался в правдивости слов очередного студента и тот беглый взгляд на дорогущие часы лишь сам Господь бог знает их настоящую цену на левом запястье с кожаными ремешками. Каждый раз они были разные, ровно соответствующие определенному дню недели: по вторникам и пятницам — итальянские с рыжим толстым ремешком и массивным круглым циферблатом, по четвергам — строгий черный ремень с часовой панелью попроще, а по понедельникам и субботам он носил лишь фитнес-браслет, показывающий какой он чертовски привлекательный пройденное количество шагов, часов сна и таймер, отображающий точное количество времени до следующего приема пищи.

Но я была не единственная девушка в университете, у которой при одном только упоминании его имени перехватывало дыхание. И этот факт лишь усложнял мою задачу. Но та мимолетная искра, каждый раз мелькающая в его ледяном взгляде, на долю секунды направленном в мою сторону, давала мне неугасающую надежду, дрожащие коленки и чертовски много чего еще.

И я не прогадала.

Прямо сейчас он — мой единственный уютный дом, мои безопасные стены, куда хочется возвращаться вновь и вновь, отгоняя навязчивые мысли об уходе. Ведь именно он спас меня от катастрофической нехватки его объятий и неминуемой гибели на пятнадцатом этаже.

Сейчас, не имея ничего вокруг — я нахожусь рядом с ним. Знала ли я об этом, когда в очередной раз засыпала с мыслями о том, чтобы быть с ним? Когда изо дня в день загадывала желание, чтобы в любой момент иметь возможность взять его за руку, заключить в объятия до хруста костей или ощутить его чертовски горячие и властные губы на своей коже?

Как бы то ни было — я добилась всего, чего хотела, но какой ценой? Так ли сейчас важно, что происходит с моим сердцем, когда он касается моей щеки или что творится в моих мыслях, когда мы сидим в обнимку на крыше очередного дома, провожая десятый по счету закат?

Важно ли все это теперь, когда вокруг нас бездонная и беспроглядная тьма со смердящим запахом смерти?



— Иногда я задаюсь вопросом: на кой черт я все это делаю? — вдруг раздается знакомый голос в самом конце кинозала, прерывающий мое чтение. Пару секунд Рон выдерживает паузу, медленно спускаясь по ступенькам, облаченным в красный ковролин. Каждый его неторопливый шаг сравняется с моим пульсом, наращивая и наращивая темп. — Каждый день рискую жизнью, добываю пропитание, кров, от своих же людей спасаю какую-то девчонку, которая меня даже не помнит…

Он перешагивает через уничтоженную мною музу в форме работника кинотеатра, и подходит к самому крайнему ряду, где располагаюсь я с небольшой пачкой соленого попкорна и бейсбольной битой на соседнем кресле. Пару секунд мимолетно оглядывает большое белоснежное полотно и тут же бросает взгляд в сторону будки киномеханика, пристально разглядывая проектор из черного пластика с огромным стеклянным глазом.

— Наверное, ты любил ее, — отвечаю я, прочищая горло. Я провела достаточно времени в полной тишине и молчании за чтением дневника, чтобы горло напрочь лишилось влаги.

Он улыбается.

Той самой горькой, подавленной улыбкой, которую хочется напрочь стереть с лица земли. Отводит отстраненный немигающий взгляд куда-то в сторону, проводит рукой по лицу, взъерошивая темные волосы, и печально ухмыляется.

— Эти люди… там в супермаркете, они рассчитывают на меня. И я даже не знаю, когда это случилось… когда это, черт возьми, произошло, — с легкой усмешкой произносит он, плюхаясь в соседнее кресло справа от меня. Его невозмутимый взгляд устремляется куда-то сквозь белоснежный экран кинотеатра, а левая ладонь с силой сжимает общий подлокотник, разделяющий наши руки всего в дюйме друг от друга. — Но… что ты знаешь о любви?

— Любовь — это привязанность, — честно отвечаю я, продолжая разглядывать его греческий профиль с идеально ровным носом и практически убеждаюсь, что прежде чем Рон появился на свет, создатель измерял его ровные черты лица точно по линеечке, боясь ошибиться даже на милю. — Это все, что я знаю о ней.

И я никогда не смогу познакомиться с любовью, хочу добавить я, но что-то глубоко внутри заставляет заткнуться.

— Ты всегда отвечаешь прямолинейно, да? — устало произносит он, тяжело вздыхая. — Ни капли лжи, даже ни единого намека?

Я коротко киваю в ответ, продолжая разглядывать его профиль. Некоторое время он молчит, костяшкой указательного пальца задумчиво почесывая ямочку над верхней губой.