За закрытыми дверями

– У меня идея! – сообщила Мусечка с радостным видом. – Давай мы напишем письмо писателю, а ты расскажешь, где находится эта земля!

Ленечка отнесся к предложению с энтузиазмом. За вечер было написано и тщательно упаковано письмо вместе с контурной картой, где отмечены координаты затерянной земли. Но самое поразительное произошло через два месяца, когда пришел ответ от автора книги. Тот сердечно благодарил Ленечку за проявленный интерес, но сообщал, что координаты приблизительные и по ним выявить истинное местоположение невозможно. Эта история потом передавалась с многочисленными подробностями всем знакомым и малознакомым лицам.

Но настоящий звездный час его наступил потом. Во дворе все знали, что он любитель чтения. С книжкой выходить во двор было западло – засмеют, да еще назовут евреем. На это Ленечка крепко обижался и тут же бросался в бой, потому что знал: быть евреем стыдно и неприлично. Но все ждали его рассказов. Набегавшись после футбольного матча или наигравшись в казаки-разбойники, дети собирались в таких местах, куда взрослые не совались: на чердаке, в подвале, в развалинах старого, давно покинутого жильцами дома. Потные, раскрасневшиеся, с влажными глазами и открытыми ртами они слушали рассказы о войне между французами и англичанами, о великих завоеваниях и опасных походах. Память у Ленечки была отличная. Он цитировал целые страницы из прочитанного, изображая в лицах и коварных злодеев, и роковых красавиц, и бесстрашных героев. Иногда Ленечка так увлекался, что начинал сочинять сам, и оригинальный сюжет буквально бледнел и меркнул перед напором его буйной фантазии. Товарищи разинув рот следили за завораживающими событиями, а рассказчик входил в раж и придумывал все более неожиданные комбинации и ходы. В конце концов все заканчивалось сокрушительной победой добра над злом и абсолютным триумфом исполнителя.





* * *


Но вскоре возникла новая проблема, которую Леночка ожидала давно с замиранием сердца. Прозвучавшее слово «байстрюк» хоть было незнакомо, но Ленечка безошибочно понял его значение. Отсутствие отца мучило его, и когда другие мальчишки упоминали о «батянях» и «паханах», это вызывало болезненные уколы зависти.

На все вопросы мама и бабушка отвечали уклончиво, рассказывали то про погибшего на войне героя-летчика, то про захваченного в плен и принявшего мученическую смерть героя-коммуниста, то про героя-полярника, замерзшего насмерть в арктических снегах, то еще про какого-то неведомого героя. Все эти рассказы, майсы, как их называла бабушка, Ленечка слушал раскрыв рот и задержав дыхание, а потом пересказывал во дворе своим товарищам по играм в лицах, превосходно передавая трагизм героической гибели и убедительно изображая смерть, окончательную и бесповоротную. Товарищи его сценическому изображению верили. Иногда приходилось отстаивать свою правду силовыми методами, но Ленечка отличался хорошим здоровьем (несмотря на то, что бабушка была уверена в обратном), крепкими кулаками и удивительным бесстрашием. Поэтому даже наличие грозного противника не удерживало его от того, чтобы нанести обидчику удар в нос. В ответ он тоже бывал бит, жестоко и часто, но все, включая маму и бабушку (что удивительно!), относились к этому выяснению мужских отношений с уважением и пониманием. Они молча обрабатывали ему разбитые коленки и рассеченные губы зеленкой, прикладывали монетки к набитым шишкам и с тайным удовлетворением смотрели, как взрослеет их ненаглядный мальчик.





* * *


– Садись на веник и езжай без денег, – раздался однажды насмешливый голос. Ленечка узнал его – он принадлежал Серому, долговязому тощему мальчишке, наглому и жестокому, которого боялась вся округа. Отец Серого недавно освободился, и сидел он не как некоторые, по политическим статьям, а по самой настоящей уголовке – за убийство в драке. Серый отцом гордился, слабаков презирал, к мелкотне относился брезгливо и снисходительно. Его всегда сопровождал Никита-рыжий, низкорослый парень с россыпью веснушек на лице. Встреча с этими двумя не сулила ничего хорошего. Они вечно слонялись по району, выискивая тех, за чей счет можно было поживиться – у кого яблоко спереть, у кого яйцо вареное… Бывало, удавалось вытрясти из жертвы и пару копеек. Из Ленечки трясти было нечего, но он выглядел опрятно и вел себя как и подобает воспитанному ребенку, а потому вызывал особенную злость у этой парочки. Обычно они изводили Ленечку придирками и обидно дразнили его. Но сегодня, увидев их издали, Леня почувствовал, как холодок пробежал по его телу. Кроме того, он был не один – вокруг стояли другие ребята со двора.

Серый с Никитой приближались неспешной расхлябанной походкой. В руках они сжимали мятые бычки, и Леня уловил запах водки.

– Советский веник не везет без денег! – тут же полетела ответка от Лени, который уже понимал, к чему дело идет.

– А мы таких говорков сшибали с бугорков, – снова выплюнул кричалку Серый.

– А на ровном месте штук по двести! – Леня не собирался сдаваться.

– Нечем крыть – лезь в п-зду картошку рыть, – ответил Серый и толкнул его в плечо. Леня устоял, хотя и не без труда.

– А я и там не пропал, мешков десять накопал!

Серый надолго замолк, запас его остроумия иссяк. Между тем собравшиеся только вошли во вкус и жаждали продолжения схватки. В таких случаях она всегда заканчивалось только одним – кровью.

Напряжение нарастало. Леня чувствовал возбуждение публики, а это всегда придавало ему сил.

– Ну? – Он нагло взглянул в маленькие злые глазки Серого.

– Баранки гну, – ответил он злобно. – Че, боишься, да? Побежишь щас к мамочке под юбку прятаться? Чтоб она тебе нос высморкала? – И он заржал, обнажая щербатые зубы. – А хошь, я к твоей мамке под юбку залезу, а? А то давно к ней никто не лез, а? – Он снова осклабился в мерзкой улыбке. Никита-рыжий подхватил его гнусный смех, и сзади среди пацанов раздалось отвратительное хихиканье.

– Или, может, у мамки твоей там все заросло давно и паутиной покрылось, а?

Раздался дружный хохот, который внезапно прервался сдавленным воплем. Леня вцепился зубами в руку Серого и повис на ней, не разжимая хватки. Хлынула кровь, послышались визги, мат, кто-то попытался оттянуть нападавшего от жертвы. Он отчаянно сопротивлялся, упираясь ногами в землю и не разжимая челюстей. Наконец его отодрали, Серого оттащили в сторону, и оба соперника, тяжело дыша, уставились друг на друга свирепым взглядом. Вид у Ленечки был самый воинственный: рот и зубы были перемазаны чужой кровью, распухший язык вывалился наружу. Он с трудом дышал, размазывая кровь по лицу тыльной стороной ладони. В глазах застыла свирепая злоба.

– Ах ты, паскуда, – скулил Серый, баюкая свою раненую руку. – Сопля дохлая! – визжал он. – Я с тобой еще расквитаюсь! Еще молить будешь, чтобы я тебя пожалел.

Прихрамывая, как будто пострадавшей была нога, а не рука, Серый заковылял прочь со двора. Пораженный происходящим, Никита засеменил было за ним, но вскоре отстал и свернул в другом направлении.

Восхищенная публика обступила Леню. Такого во дворе еще не было: в одиночку вступить в рукопашную с самим главным на районе! Это заслуживало уважения.

Маме и бабушке он, конечно, ничего не рассказал, но они вскоре сами все узнали. Первой и предсказуемой реакцией был ужас – ведь Серый мог вернуться со своими дружками и поколотить Ленечку, а то и вовсе убить! Но в душе они очень гордились. Вот он, настоящий мужчина, защитник, опора!

А Серый хоть и обещал, но так и не отомстил. Вскоре папашу его снова посадили – на этот раз он в пьяном угаре убил мать Серого. А его самого отправили в детдом, где следы его сгинули в недрах великой и бескрайней страны.





* * *


Мусечку очень заботила личная жизнь дочери – вернее, полное ее отсутствие. Она находилась в вечном поиске подходящего жениха.

– Мама, ну не надо мне замуж. Мне и так хорошо! – отмахивалась от ее назойливости Леночка.

– Молодой женщине нужен мужчина, – настойчиво повторяла Мусечка.

– Ну, какой мужчина? Ну, где ты тут мужчин видишь?


– Да вот хотя бы Моисей Иосич. Чем не жених?

Сосед Моисей Иосич был фронтовиком, еще нестарым и довольно крепким. У него не было левой ноги – оторвало гранатой. Семьи тоже не было – поубивали всех немцы, сообщил он обыденно. И вообще ничего на свете не было, кроме веселого нрава, умения играть на гармони, петь патриотические и военные песни и рассказывать анекдоты. Этим и промышлял. Рано утром напяливал старую выцветшую форму и пилотку, вставал на костыли, цеплял за спину гармонь и табуретку и отправлялся на рынок. Целый день там пел и травил байки, а к вечеру возвращался домой – немного печальный, уставший, но с честно заработанным. Этого хватало на скудное питание и папиросы. Но Моисей Иосич на жизнь никогда не жаловался.

Ленечка тянулся к нему как отцу и деду одновременно. Ничуть не смущаясь и не брезгуя, разматывал его грязные пыльные бинты, обмывал розовый мясистый обрубок марганцовкой. Использованные повязки он стирал и вешал сушиться, а на искалеченную ногу бинтовал новые, чистые. Моисей Иосич рассказывал ему о своей жизни до войны, о своих пятерых ребятишках. О том, как был ранен под Сталинградом, как еле выжил. Как на живую отрезали ногу, а он не орал, потому что во рту была железная трубка. Он потом показывал ее, этот трофей, – искореженную, измятую, со следами зубов. Он даже сшил для Ленечки гимнастерку и подарил на день рождения. Это был первый и единственный мужской подарок в его жизни. Старик (хотя ему вряд ли было больше пятидесяти) привязался к Ленечке.

Уже на фронте Моисей Иосич узнал о том, что случилось с евреями, но в глубине души все же надеялся: а вдруг повезет? А вдруг кто-то сумел спастись? Вместо дома он нашел обуглившиеся развалины. Местные рассказали, что его жену Симу с пятью ребятишками расстреляли немцы в первые же дни оккупации. Показали даже яму, куда бросили тела. Говорили, что потом земля еще долго шевелилась, как будто дышала.

Он сжал зубы, облокотился на свой костыль и пошел – а точнее, бежал! – дальше, в глубь гигантской страны, туда, где не догонят воспоминания, где не настигнут кошмары. И так бежал до самой Средней Азии. В шумной сутолоке, в бесконечном потоке людей, среди суеты и суматохи можно было забыться, отвлечься, чтобы продолжать жить. Здесь он встретил Ленечку, милого, нежного мальчика, который никогда не знал отцовского внимания. И Леночка ему тоже нравилась – своей строгостью, своей неприступностью. Он всерьез подумывал о том, чтобы сделать ей предложение.

Однажды Моисей Иосич сказал, заговорщицки подмигнув:

– Сегодня я покажу тебе что-то очень важное и секретное. Ты не должен об этом никому рассказывать, договорились?

Ленечка кивнул. В тот же вечером он сообщил маме и бабушке, что идет в гости к Моисею Иосичу. Те благосклонно кивнули – старый фронтовик вызывал у них уважение. Он добежал до дома старика, а дальше они пошли вместе. Идти оказалось недолго – пункт назначения находился неподалеку, в одном из соседних дворов, хотя Ленечка никогда здесь не бывал. Уже стемнело, но он разглядел фигуры людей в необычных одеждах, которые стояли близко друг к другу с книгами в руках и что-то бубнили под нос. В свете луны он увидал колодец, вырытый посреди двора, где мерцала, слабо поблескивая, черная вода.

– Моисей Иосич… – потянул за рукав Ленечка. Но Моисей Иосич только прижал палец к губам: тссс!

Мальчик смотрел с восхищением и ужасом, как странные люди, раскачиваясь, что-то бормочут себе под нос, напевая. Как приходят мужчины, накручивают на руки ремешки, надевают на голову странную коробочку, укрываются черно-белым одеялом и тоже присоединяются к общему хору.

– Кто эти люди? – не выдержал Ленечка.

– Это евреи, – ответил Моисей Иосич.

– А что они делают?

– Они молятся своему Богу. Ты тоже еврей, Ленечка.

– Я? – Мальчик вытаращил глаза и тут же густо покраснел. – А это точно?

– Да. Бабушка твоя еврейка, а значит, и мама тоже. Ну и ты, получается, тоже еврей.

– А вы-то откуда знаете?

– Так мы своих сразу видим, – усмехнулся Моисей Иосич.

– И вы тоже?

– И я.

Новость эта стала для Ленечки настоящим потрясением. Он был октябренком, скоро планировал стать пионером, а тут – такое! Хотя в их интернациональном окружении его еврейство не было такой уж страшной новостью, но все равно стало немного неприятно.

– Это очень плохо? – спросил он.

– Ну, как тебе сказать… Не то чтобы очень. Но жизнь тебе не облегчит.

Тогда Ленечка крепко задумался.

– Нет, я не хочу быть евреем, – сказал он твердо. – Я советский человек.

Моисей Иосич только усмехнулся и, помолчав, произнес:

– Сегодня великий праздник. Сегодня евреи вышли из Египта.

– Прямо сегодня? – уточнил Ленечка.

– Ну, не совсем. Это было много лет назад. Но евреи помнят. Это праздник свободы. Праздник освобождения из рабства. Когда-нибудь ты тоже выйдешь из рабства.

– А зачем мне из него выходить? – фыркнул Ленечка. – Я и не собираюсь в него входить. Я ж не раб.

– Это от нас не зависит. Рабство – оно снаружи. А свобода – она внутри.

Но Ленечка не мог понять философствования старика. Тем временем двор постепенно заполнялся людьми. Среди них начали мелькать знакомые лица. Этого он видел в школе, он там сторожем был. А другой – муж бабушкиной приятельницы.

– Если я еврей, я тоже должен молиться? – спросил Ленечка.

– Должен. Но пока ты не можешь молиться вместе со всеми. Ты еще мал. Ты еще не мужчина. Мужчинами становятся в тринадцать лет. После этого ты сможешь молиться вместе с нами.

И с этими словами Моисей Иосич отвел Ленечку в сторону, а сам присоединился к остальным. Вскоре однообразное бормотание, периодически переходящее в хоровое пение, наскучило мальчику, и он задремал.

Его разбудили треск, грохот, испуганные крики. Кто-то громко выругался, послышался топот чьих-то быстрых шагов. Спросонья Ленечка увидел, как люди в черной одежде выволакивают молящихся, толкают, бросают. Кто-то выбил костыль из рук Моисея Иосича, он потерял равновесие, и вот он уже на земле, испачканный, его топчут ногами, он защищает руками голову, что-то умоляюще кричит… Наконец один из людей в черном велел остановиться. Побоище на время прервалось.

– Кто тут у вас главный? – спросил он. Вперед вышел сухонький старичок с длинной бородой и голубыми глазами. – Вы? – По всей видимости, человек в черном тоже узнал старичка, и лицо его изменилось, стало серым, нервным. – Никогда бы не подумал, – пробормотал он, но тут же взял себя в руки. – Чем вы тут занимаетесь?