За закрытыми дверями

Она пыталась себя утешить и даже начала верить в разумные аргументы, которые приводила сама себе, но внезапно почувствовала, что внутри все стало до невозможности темным и страшным. Тьма разрослась, расползлась, проглотила душу, оставив лишь маленькое нетронутое пятнышко. Наталья подумала, что нужно за него схватиться и удержать, пока оно тоже не стало черным… Но было уже поздно.

С ней снова случился приступ. На этот раз еще страшнее, еще злее, чем раньше. И не оставалось иного выхода, как поместить ее в лечебницу.

А Леонид тем временем поселился у Сони.





Соня




После того как Наталья два месяца провела в стационаре, Леонид решил, что жене лучше отдохнуть, и отправил ее на курорт в Марианские Лазни. Для верности оплатил путевку еще и для Беллочки, чтобы жене было не скучно, да и чтобы была под присмотром. Беллочка от такого предложения пришла в восторг. Подруги ходили на процедуры и гуляли по лесу, хорошо питались и играли вечером в карты с другими постояльцами. Прекрасно проводили время. Однажды Наталья решила, как в молодости, прибегнуть к эпистолярному жанру и прислала мужу открытку следующего содержания с изображением своего дрянного курорта:

«Здравствуй, милый!

Отдыхаю я прекрасно. Погода замечательная, много солнца, ветра и совсем не жарко. Только тебя не хватает. Жаль, конечно, что мы не смогли выбраться вместе, но это еще впереди.

Я познакомилась с женщиной, она искусствовед и очень интересный человек, общение с ней обогащает. Она рассказала мне японский танка, который меня поразил:

В глубинах сердец

Подземные воды бегут

Кипящим ключом.

Молчанье любви без слов

Сильней, чем слова любви.





Правда, красиво? Это, по-моему, про нас. Целую

Твоя Н.»





* * *


– Да выброси ты эту пошлость! – фыркнула Соня, увидев дурацкую открытку в руках Леонида. Это было так нелепо, так глупо… Особенно подпись.

– К кому ты ревнуешь? – с укором посмотрел он. – К несчастной больной женщине? Соня, будь благоразумна.

Но она не могла быть благоразумной. В своем воображении Соня уже полностью уничтожила соперницу, в то время как Наталья отчаянно, как утопающая, цеплялась за свое семейное благополучие, не борясь, но и не желая принять очевидного. Соня предпочла бы настоящую, честную схватку, в которой она, несомненно, одержала бы победу. Но Наталья по безволию своему не вступала с ней в бой, хватаясь за истлевающие семейные связи, которые рассыпались в ее руках. Ну неужели она не видит всей разницы между ними? Неужели она не понимает, что проигрывает молодости, красоте, жизненной силе, в конце концов? Неужели она своим убогим умом не сознает, что шанс ее давно упущен и ее попытки вернуть мужа жалки, если не сказать больше – они бездарны.

Соня села рядом с Леонидом за стойку бара на ее кухне, которая служила также обеденным столом, и нервно затянулась тонкой сигаретой.

Леонида же на секунду прожгла тяжелая боль, чувство вины и стыда. Но быстро отпустило. Потом он подумал о глупости жены, которая в тот момент, когда он уходит от нее, замышляя развод и окончательный разрыв, открывает рот, как подыхающая рыба, и выдавливает из себя бессмысленные слова, ненужные, лживые, ненастоящие, о чувствах, которых никогда и не было, и сейчас эти слова звучат как насмешка над их прожитой жизнью. Он должен взять в себя в руки и объяснить ей раз и навсегда, что между ними все кончено. Их больше ничего не связывает. Они не семья.

Он долго размышлял, но открытку оставил.

– Она – это часть моей жизни, – пояснил он и взял в руки вилку. Сегодня на ужин подавали картофельные оладьи с морковным салатом. – А нормальное что-нибудь есть? – спросил он, и в голосе его прозвучало раздражение.

– А что ты называешь нормальным? – с не меньше раздражением бросила Соня.

– Ну, мясо там. Или рыба.

– О господи! – всплеснула она руками. – Ты же знаешь, что я веган! Что я не ем трупы животных! Ну сколько раз об этом говорить?

– Ну ладно, ладно, – сказал он примирительно, не желая портить отношения. Хотя настроение было паршивым.

Между тем Соня и не думала идти на попятную.

– А я хочу, чтобы ты выбросил навсегда эту часть твоей жизни, – упрямо твердила она, прерывая его унылую трапезу, – порви с ней немедленно. Зачем тебе это? У тебя сейчас новая жизнь и новая семья.


– Я и так слишком много ради тебя выбросил…

– Ах, так! – разъярилась Соня и, недолго думая, швырнула ему в лицо стакан с томатным соком, который держала в руке. Стакан, проделав замысловатую траекторию, приземлился прямехонько на голове Леонида, испачкав его липкой красной слизью. Ни слова не говоря, он поднялся, ушел в ванную, тщательно вымылся, вернулся за стол, принялся за еду.

Повисло молчание. Соня ощущала неловкость, проклинала себя за глупое поведение и готова была понести любое наказание. Леонид молчал и жевал картофельные котлеты.

– Ну-у? – протянула она виновато.

– Что?

– Ты ничего мне не скажешь?

– А что я должен тебе сказать? – спросил он вполне искренне и, подняв стакан с пола, заново наполнил его соком.

– Наорать, выматерить, избить, в конце концов! – закричала Соня, и в голосе ее задрожали слезы. – Сделай хоть что-нибудь! Неужели ты ничего не хочешь сделать?

– Не хочу, – тихо ответил Леонид, выпил и посмотрел в сторону.

– Тряпка, а не мужик, – бросила Соня.





* * *


Конечно, было бы очень эффектно, если, вернувшись, Наталья обнаружила пустую квартиру и лаконичную записку примерно такого содержания: «Я ухожу. Прости». Она бы, конечно, впала в истерику. Может быть, даже позвонила бы ему несколько раз, напоровшись на его холодное равнодушие. Она бы, конечно, возненавидела его. И настроила против него Лилечку, которая, впрочем, давным-давно перестала интересоваться родительскими отношениями и участвовать в их ссорах. У нее была собственная насыщенная жизнь. Она появлялась изредка и то лишь с одной целью: попросить у отца денег. Даже маленькая Аманда ее не очень заботила.

Да, это был бы красивый, эффектный, почти театральный жест. Но Леонид не мог этого сделать – мешала внутренняя порядочность, которую, по собственному убеждению, он до сих пор сохранил. Поэтому жену он встретил дома.



Вернувшись, Наталья была болтлива и возбуждена. Она даже похорошела за эти недели отдыха: на щеках появился румянец, на губах – улыбка. Она несколько встряхнулась и оживилась; в ее жестах, словах, поведении появилась даже некоторая витальность, которая так резко контрастировала с прежней вялостью и апатией.

Наталья тарахтела без умолку, выуживала из чемодана какие-то сувениры-безделушки, одновременно утешала Аманду, бестолково показывала Леониду покупки, потом зачем-то обратно отправляла их в чемодан.

Он искал предлога, чтобы поговорить с женой и объяснить ситуацию. Боялся, что его обожжет чувство вины и Аманда станет глядеть на него капризным укоризненным взглядом, а ему захочется провалиться сквозь землю, не находя себе места… И он будет страдать – как от невыносимости такого двойственного существования, так от того, что душа его не может выбрать. И Наталья сама, как осужденная на смерть, послушно укладывала голову на плаху, предоставляя тысячу удачных моментов для разговора. Он не решался, молчал, ерзал на стуле, курил, а она тараторила какую-то бессмысленную чушь про то, как прочитала в журнале про фэн-шуй и про интерьер в спальне для улучшения семейной жизни.

– Но нам ведь не надо ничего улучшать, да? – Она обращалась к нему с улыбкой, как бы случайно, и впивалась в него взглядом.

А потом она переоделась в новое симпатичное платьишко и выбежала, как нимфа, чтобы показать ему. Ее полные, белые, как подушки, руки колыхались, а отточенные ноготки (Беллочкина гордость!) как стрелы, мелькали возле глаз.

Глядя на нее, он понимал, что это возбуждение неспроста, и опасался того, что это – новый приступ. Он боялся ее безумия, и страх этот неизменно преследовал его. К счастью, она прочно сидела на лекарствах, и дозу приходилось периодически увеличивать. Он почувствовал, как внутри пробежал подлый холодок, а на лбу выступил пот. Только не это. Только не сейчас. О господи!

Он понимал, что это болезнь – неизлечимая и хроническая, что она прогрессирует и с ней все сложнее справляться, что дальше будет только хуже, что он не имеет права ее оставлять… Но ему слишком хотелось еще немного пожить!

Нет, этого он не вынесет.

– Прекрати! – вдруг крикнул Леонид.

– Что? – тут же осеклась Наталья.

– Я не могу больше, – тихо выдохнул он.

– Что больше?

– Не могу так жить… Я устал.

– Да? Ты устал? – взвилась Наталья. – А я не устала, ты считаешь?

– Сядь и успокойся! Ничего от тебя не надо! Ни барахло это вонючее, – он бросил на пол недавно купленные обновки, – ни все это дерьмо! Ничего не надо!

– Тогда катись к ней! Да-да, катись! – завопила Наталья, обливаясь слезами. Руки, как сломанные крылья, повисли безжизненно, и она напоминала цаплю, еле балансирующую на одной ноге.

Леонид недоверчиво уставился на нее.

– Ну, раз так, то мне, наверное, действительно нечего здесь делать. – Он порывисто стал выбрасывать свою одежду из шкафов.

– Ты не любишь меня! И никогда не любил! Ты сломал мне жизнь! Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!

– Господи, вы, бабы, можете думать о чем-то, кроме любви? – закричал он в отчаянии и тронул бородавку на шее, как всегда делал, когда волновался.

– А разве есть на свете что-то, заслуживающее внимания, кроме любви?