За закрытыми дверями

– Автобус? – Он глянул в окно. – Да полчаса назад должен был прийти. Забыл, наверное. – И, выйдя на улицу, объявил: – Товарищи ветераны! Автобус не приедет! Всем добираться до дома своим ходом!

Он тут же забежал обратно, в теплую проходную, а ветераны поплелись кто куда, негромко матерясь и припадая на обрубки ног.

Глядя на удаляющиеся фигуры, Леонид испытывал чувство жалости – и в то же время омерзения к этим смятым купюрам в его кармане, к этому сытому низенькому человечку, к этому заводу… И к ним самим, к этим людям, которые были благодарны за унижения, которые по-собачьи радовались брошенной кости и не видели убожества и нищеты, их окружавших. Он собрался было уже идти, когда на входе появился директор завода – тот самый Потапов. Пьяный, с разбухшим пузом, которое прорывалось сквозь пуговицы на рубашке, с красной возбужденной рожей…

– Тут тебе новый заказ поступил, – сообщила Карина на следующий день. – Концерт провести, в обкоме. Берешь?

– Не вопрос!

Центральный ресторан города был накрыт как на свадьбу. Натертые хрустальные бокалы весело искрили в свете роскошных люстр, белоснежные скатерти покрывали столы, вымуштрованные официанты с приклеенными улыбками носились с тарелками, а дежурно злобный швейцар на входе в этот раз выглядел вполне дружелюбно.

Столы ломились от икры и солений, балыков и языков. Леонид чуть слюной не подавился. В его доме давно ничего подобного не было. Начальство сидело за столами, с серьезным и важным видом поглощая разносолы.

– Не переживай, тебе там на кухне оставят, – шепнул, проходя, один из официантов.

Леонид брезгливо поморщился и вышел на сцену. Концерт прошел без неожиданностей, в штатном режиме – поздравил, как полагается, с праздником, поговорил про прекрасную традицию празднования Великой Победы, потом спел свой репертуар…

Как и обещали, на кухне был накрыт стол для обслуги. Леонид сел, поел, выпил. Тошно стало.

Из зала послышались крики:

– Артист! Еще давай! Про коней!

– Иди, народ требует, – подтолкнул его кто-то.

Он снова вышел на сцену и спел под Высоцкого «про коней». На него смотрели десятки влажных сытых глаз на лоснящихся толстых мордах. Леонид почувствовал, как стало дурно, как голова закружилась и поплыл туман перед глазами… Но он усилием воли отогнал от себя дурноту и сказал в микрофон:

– Товарищи! Я рад вас приветствовать сегодня на этом великом празднике великой Победы. Вчера я был на другом празднике, на заводе. Там тоже отмечали. Не так шикарно, конечно. И не с таким размахом. Но ветераны были счастливы. А потом, товарищи, про них забыли. Про них просто забыли, товарищи. Они стояли на улице, эти хромые, больные ветераны, которым мы благодарны за Победу, и ждали, что за ними пошлют автобусы, чтобы развезти их по домам. И что вы думаете, товарищи? Им сказали: хер вам, дорогие ветераны, а не автобусы. И знаете почему? Потому что деньги сперли. Все на хрен сперли. Вот такие, как вы, все и сперли. Потому что вы, суки, тут жрете, пьете, сношаетесь, а они стоят под дождем и ждут от вас подачек!

Он обвел долгим взглядом собравшуюся публику, которая, разинув рты, в ужасе слушала его выступление.

– Приятного аппетита, товарищи!

Он сам не знал, зачем устроил этот цирк. Ведь говорили ему мама с бабушкой: не высовывайся, сиди тихо! Нет, сам же вылез зачем-то.

Было очевидно, что это выступление не пройдет ему даром. И действительно, уже назавтра его вызвали к главному режиссеру.

– Ты какого хера вообще вылез? Кто тебя надоумил?

– Никто. Я сам.

– Какого хера ты, сука жидовская, нас решил жизни учить в нашей стране? Ты что думаешь, мы вас тут держим? Да п-здуй ты в свой Израиль и там советы давай!

Леонид хотел было сказать, как учила его когда-то мама, что он советский человек, но ему стало стыдно. И он промолчал.

Из театра его турнули, конечно. И дела пошли еще хуже, чем раньше. Настроение было ужасное, он ни с кем не общался, лишь отравлял существование близким своим угрюмым видом. Ситуация складывалась совершенно безнадежная. Без денег, без работы, перебиваясь изредка какими-то случайными заработками, Леонид был в отчаянии.

Прошло несколько месяцев, наступила зима… И тут неизвестно откуда вдруг возник Толик. Это случилось внезапно, когда Леонид, злой и голодный, возвращался домой после неудачной попытки устроиться на работу. Шел пешком – в целях экономии. Рядом со свистом пролетел автомобиль, и Леонид поймал себя на том, что проводил его долгим завистливым взглядом. По всей видимости, водитель это тоже заметил, потому что притормозил, развернулся, подъехал, и из машины вышел Толик. Это был уже не тот кислый дохляк, которого Леонид помнил по театральному училищу, а серьезный улыбчивый мужчина средних лет, в лисьей шапке, с золотыми зубами во рту и дорогой «Ладой» под задом.

– Лео! – крикнул он, бросаясь с объятьями. – Куда ты пропал?

– Я? – изумился Леонид. – Я никуда. Это ты куда-то исчез.

– О, у меня столько всего произошло. Ты сейчас куда?

– Домой.

– Давай заедем куда-нибудь, посидим. А потом я тебя отвезу домой.

Леонид секунду поколебался. Переться домой под дождем, который стремительно и неумолимо превращался в снег, не хотелось. И кроме того, он уже сто лет никуда не ходил. А вокруг столько ресторанов открылось…

– Ну давай заедем, – согласился он.

Они поехали в шикарный новый ресторан в восточном стиле, где на полу лежали толстые пушистые ковры, по стенам были развешаны шкуры и кинжалы, на низких столиках стояли волшебные лампы, а мягкие подушки вместо стульев довершали впечатление старой, но совершенно роскошной чайханы. Леонид никогда здесь не бывал и оказался страшно удивлен: всю жизнь прожил в городе, а не знает, какие тут кабаки открыли.

– Не стесняйся, – велел Толик, – проходи.

– А ты здесь не в первый раз?

– Я? – усмехнулся Толик. – Это мой ресторан.

– Твой? Это правда?


– Чистейшая. – И Толик принялся рассказывать: – Ты знаешь, Лео, а я на тебя зла не держу. После того случая, конечно, пришлось завязать с актерской карьерой. Ну кому нужен исполосованный актер, да еще и заика? Я тогда переживал, конечно, сильно. Но жизнь как-то начала налаживаться. Тут как раз перестройка. Первые кооперативы. Я поначалу не интересовался, это все мимо меня проходило. А потом как будто опомнился: ё-моё, так это же золотое дно! Народу жрать нечего, подтираться нечем, жить негде – а тут же все можно. Хочешь – открывай кооператив. Хоть строительный, хоть жилищный, хоть хрен знает какой. И работай! Ну я и пошел работать. А че? Терять-то мне нечего. Вот, теперь сам видишь.

Леонид видел, конечно, – и манты, и плов, и блины, и копченую селедку, и маринованные грибы… Блюда, вкус которых он давно забыл. Теперь они стояли перед ним в глиняных горшочках, расписных пиалах, на керамических тарелках, раскрашенных вручную, и пахли, и соблазняли.

– Ну, давай. За встречу, – предложил Толик. Совершенно обалдевший, Леонид опрокинул стопку, и ему стало тепло и весело.

Через несколько дней Анатолий пригласил Леонида с супругой на дачу.

– Сейчас? Зимой? – удивилась Наталья. – Они что там, дровами отапливаются?

– Откуда я знаю, – отмахнулся Леонид, – приедем – увидим!

То, что они увидели, никак нельзя было назвать дачей. Это был дворец – громадный четырехэтажный, огороженный высоким забором. Внутри оказался двор с искусно высаженным садом, где обнаружился даже маленький заледеневший прудик.

– Летом здесь плавают рыбки, – уточнил Толик.

У Натальи перехватило дыхание от этого великолепия, а Леонид ревниво разглядывал роскошную дачу, пока довольный Толик, ничуть не скрывая гордости, водил их по своим владениям.

Шесть спален, пять уборных, столовая, лифт, терраса («Летом с нее запускали фейерверки», – сообщил хозяин), бассейн, танцплощадка… Но главное – это стены. Они были увешаны картинами, естественно, подлинниками, естественно, из частной коллекции хозяина. Дом представлял собой феерическое и одновременно чудовищное зрелище: роскошный, но безвкусный; напичканный шедеврами, но при этом удивительно бездарный. В многочисленных комнатах, оформленных, словно выставочные залы, стояли неуклюжие пухлые диваны с ужасной старомодной обивкой. На коврах, во множестве украшавших полы, были разбросаны монеты «на удачу». Все это стоило колоссальных денег. «А этот костюм подарил мне лично Ив Сен-Лоран, – рассказывал хозяин, подходя к манекену. – Платье соткано из пяти тысяч золотых крючков. Очень оригинальная работа». Даже если он врал, а скорее всего, так и было, этот никому не нужный костюм стоил целое состояние.

– Да-да, это Коровин, – продолжал хозяин, – а это – Серов. Раньше еще Петров-Водкин был. Но я его в карты проиграл, – печально добавил он.

Сам хозяин тоже производил странное впечатление. С одной стороны, в нем чувствовалась какая-то фантастическая одаренность, которая, впрочем, была в нем всегда. Но появилось что-то новое: в его развязной вихляющей походке, в его чуть капризной интонации, в каждом движении его головы, поросшей непослушными кудрями, в каждом жесте его коротких холеных рук присутствовало какое-то почти неуловимое нездоровое возбуждение, граничащее с истерией, глубокий душевный разлад. Наталья первой уловила это. Сама вечно страдающая от внутренних демонов, она не могла не заметить их в этом странном, харизматичном и глубоко одиноком человеке. Это был обаятельный дьявол – необычайно талантливый, ослепительно ловкий и с чертовской тягой к наживе.

С другой стороны, все его существо отражало усталость и порок. Или порочную усталость. Этот стареющий развратник, окружив себя в роскошном доме молодыми мужчинами, блестяще вышколенными и такими же блестяще-равнодушными, не скрывал своей любви к запретному. Он любил красивую жизнь и наслаждался ею. Любил хорошее вино, дорогие сигары, шикарную одежду, красивых людей… При этом вкус его нельзя было назвать тонким, скорее ему нравились яркость, броскость, резкость.

Все, от чего пахло деньгами.

Голос его звучал требовательно, нередко переходя на визг. Тон был нетерпеливым. Он легко раздражался, мог замахнуться на прислугу, но быстро отходил, особенно когда выпивал. В такие моменты – а это бывало часто – Толик становился добреньким и слезливым. Он доставал пачку денег и задаривал напрасно (или не напрасно) обиженных или брал первую попавшуюся под руку драгоценную шкатулку (статуэтку, брошь, вазу) и от чистого сердца дарил жертве своего барского произвола. Назавтра, правда, он мог пожалеть о том, что расстался с дорогой вещицей, но назад никогда не требовал и вел себя исключительно благородно.

Он был хозяином в полном смысле этого слова.





* * *


– Тут у нас парная, – объяснял он, заведя гостей в новую, просторную, пахнущую сосновой смолой баню, – а тут у нас столовая, – рассказывал он, показывая большую комнату, посреди которой стоял длинный стол.

– А у кого это – у вас? – поинтересовалась Наталья. – Ты женат?

Толик несколько смутился.

– Честно говоря, нет. Я живу с прислугой… И с мамой. Но у нее отдельный домик, мы друг другу не мешаем. А спутницу жизни еще не приискал, – улыбнулся он.

– Да ради таких хором любая под него ляжет, – сказала Наталья шепотом и легонько толкнула мужа локтем. Леонид не стал разочаровывать ее и сообщать правду о настоящих сексуальных пристрастиях хозяина.

Дом действительно отапливался березовыми дровами, которые были аккуратно сложены на заднем дворе в поленнице. Наталья с восторгом и завистью оглядывалась по сторонам. Вот как люди живут! Леонид думал примерно о том же. А еще его мучил вопрос: как Толик, этот дохляк, так внезапно и стремительно разбогател? И это было обидно.

– Ну а у тебя как дела-то? Все играешь? – участливо спросил Толик после того, как молодой красивый прислужник подал им вкусный ужин на дорогом тонком фарфоре, а затем они перебрались из столовой в большую гостиную, где уселись в мягкие кресла, потягивая коньяк из пузатых бокалов.

– Да что у меня… – пожал плечами Леонид.

Он чувствовал себя униженным. Он, привыкший быть всегда и везде первым, вдруг ощутил то же неприятное чувство, которое было у него года в четыре, когда в порыве стремления к социализации Леночка отправила его в детский сад, где он прилюдно и самым конфузным образом наложил в штаны.

– Работы нет, перебиваюсь где придется. Платят копейки. Думаем, может, в Израиль уехать?

На самом деле ни о каком Израиле они тогда не думали. Эта мысль пришла в голову Леониду в ту же минуту, когда он сидел в кресле с бокалом коньяка в руках. От такой новости глаза Натальи округлились, и она взволнованно сжала его запястье.

– Погоди в Израиль, – спокойно проговорил Толик. – Израиль от тебя никуда не денется. Ты лучше вступай со мной в кооператив.

– Я? – Теперь уже пришла очередь Леонида удивляться. – В кооператив? Да какой я, к черту, кооператор? Я, между прочим, лауреат премии Ленинского комсомола! А ты меня в торгаши записал?

– А ты не кипятись, не спеши с выводами. Я тоже мнил себя когда-то великим актером. А видишь, как жизнь повернулась. – Толик усмехнулся. – Но я не жалуюсь, как ты, наверное, сам понимаешь, – и он обвел свою роскошную дачу самодовольным взглядом.

– Да уж, – вздохнул Леонид и сделал глоток. Коньяк обжег горло, резкий запах перехватил дыхание, оглушил, ослепил. Спустя мгновение по телу разлилось теплое и приятное чувство сытости и радости. А почему, собственно, нет? Почему у Толика, этого никчемного идиота, получилось, а у него, Леонида, не получится? Тут же Наталья, ерзая на стуле, слегка подталкивала его ногой: «Ну же, ответь что-нибудь».

– А впрочем, можно попробовать, – наконец решился он.

Так Леонид стал бизнесменом. В то время торговали все: кто семечками, кто Родиной. Леонид с Толиком решили остановиться где-то посередине: начать с туалетной бумаги. Вдруг выяснилось, что населению приходилось утолять естественные потребности практически в нечеловеческих условиях. В качестве подтирательных инструментов использовались газеты, обрывки бумаг, вырезки из книг и даже старые ноты. Но внезапно наступило прозрение – а вместе с ним и потребность в нормальных средствах гигиены. Туалетная бумага с романтическим названием «Благоухание розы» (его придумала Наталья, чем очень гордилась) оказалась делом прибыльным. Первую партию тут же распродали. Затем, по Натальиной же идее, была выпущена серия женских прокладок под названием «Букет ландыша». И они исчезли с прилавков немедленно. Затем появились дезодорант «Запах победы», туалетная вода «Аромат природы», зубная паста «Дыхание свободы» и шампунь «Благовоние». Все эти нехитрые произведения отечественной парфюмерно-гигиенической промышленности пользовались неизменным успехом у покупателей и исчезали практически сразу же. Толик не мог нарадоваться на новый бизнес, а Леонид впервые за долгое время почувствовал себя вновь обеспеченным человеком.

Потом у Толика появилась новая идея. Выяснилось, что вместе с разрушением прежних морально-нравственных, а также идеологически выверенных ориентиров народ остро нуждался в новых вечных ценностях. И тут на смену марксистско-ленинской философии пришла проверенная временем религия. И Толик скоро обнаружил, что не только наблюдается острая нехватка молельных домов, но и книг соответствующего содержания тоже категорически недостаточно. Он быстро наладил выпуск религиозной литературы. Кораны и Библии раскупались с не меньшим энтузиазмом, чем туалетные принадлежности. И стало ясно, что это – золотой поток, который не иссякнет.