За закрытыми дверями
Часть 19 из 27 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Преступность связи придавала ей особую пьянящую боль, но чувство унижения, что испытывала Соня, ощущая себя незаконной, непризнанной женой, которую нужно стесняться и которой можно не бояться, исчезало в тот в тот момент, когда они оказывались вдвоем. Когда ничего, кроме их единения, не существовало вокруг, и осязание его давало покоряющее чувство дома. Когда вместе с ним она была на своем месте, все вокруг переставало иметь значение. Но он неизменно, даже после упоительных совместных заграничных поездок, которые объяснял творческой необходимостью, возвращался домой.
* * *
Когда он уходил, ее ожидание превращалось в кошмар. Ей казалось, что больше никогда она его не увидит, никогда не прикоснется к нему и оттого навечно останется в глубоком, как овраг, бездонном одиночестве. С ним же наступало такое удивительное спокойствие, что, казалось, и не было этих мучительных часов, дней, ночей ожидания.
Она знала, что он чувствует то же. Она знала, как он торопится к ней. Она знала, как надежно ему с ней. Она знала, что он влюблен.
Ей было не понять, что держало его возле женщины, которая была ему скучна. Женщины, давно потерявшей свою женскую привлекательность, ставшей немым приложением к нему. Разве могла она сравниться с яркой, гордой, сильной, независимой Соней, опытной в делах любовных, искушенной в светских беседах? Она, только она должна была быть рядом с ним, должна была украшать и оттенять его талант! Она должна была занимать место его второй половины, его супруги и музы. И ей казалось, что это вопрос решенный, настолько очевидной была пропасть, разделявшая двух женщин.
Леонид
Неожиданная страсть настолько глубоко пронзила Леонида, что всколыхнула давно забытые мечты. Последние годы он пребывал в мурлычущем состоянии довольства и скуки. Устоявшийся мир, сытый, как пузо у отъевшегося кота, созданный им для себя, был настолько приятным и обволакивающим, как глицерин, что стремление к будущему постепенно нивелировалось, а настоящее казалось бесконечным.
Теперь же все чаще возвращался он в свою молодость, когда все еще было возможно, когда были силы и страсть, когда он просыпался по ночам и в голову приходила новая мысль… и когда казалось, что вот еще немного – и наступит настоящая, взрослая жизнь, где будет все, как запланировано, потому что по-другому быть не может.
Молодость – великая пора, когда жизнь еще не успела треснуть по голове тяжелой дубиной, оттого силы плещут через край, а уверенность в себе способна разорвать любого, вставшего на пути к цели.
Наверное, даже не сама Соня, а ощущение восторга публики, аплодисментов, которое она принесла своим появлением, заставили Леонида так увлечься ею. Аплодисменты как знак признания его таланта были необходимы. Но они давно уже перестали приносить удовлетворение, стали частью работы. Никто не умел им так восхищаться, как она. Никто не смотрел на него с таким обожанием, как она. Никто так не верил в его исключительность, как она.
Он был востребован и любим. Публика его обожала.
Ему предложили новую роль, он жадно схватился за ее, начал работать. Текст запоминался легко, репетиционный процесс шел быстро. Он снова почувствовал, как внутри загорелось пламя творческой страсти. Персонаж был сложным, но это только раззадоривало артиста, представлялось ему новым вызовом, который нужно принять. Ему стало интересно жить. Он вновь ощущал мандраж перед выходом на сцену, и проклинал все на свете, и ненавидел тот момент томительного ожидания, последние секунды перед выходом, когда казалось – еще чуть-чуть, и сердце выскочит из груди… И выходил наконец на сцену, и сразу становилось легко и спокойно. Там он был другим. Там он преображался. Там откуда ни возьмись появлялись драйв, энергия, сила. Внутри его жило бесчисленное количество сущностей: коварный соблазнитель, хулиган, неудачник, разочарованный старик, маленький мальчик… Он, как опытный игрок, вытягивал нужную карту, подставлял ее под свет прожектора, увеличивал с помощью лупы, надевал на себя, и вот чудо – свершалось превращение. Он никогда не мог объяснить, как происходило это чудо. Это случалось каждый раз, когда он выходил на сцену. Но для того, чтобы чудо свершилось, ему нужна была подпитка, энергия жизни…
Нужна была Соня.
Каждый раз, выходя на сцену, он окунался в энергию любви. Он поглощал ее, проводил через себя, как электрический ток, и возвращал обратно, многократно увеличенную и оттого еще более мощную. Зрители покидали зал в ошеломлении и восторге, а он чувствовал такой огромный заряд энергии, что готов был играть еще и еще, вплоть до полного опустошения. Оно наступало позже, спустя несколько часов, когда он, почти обездвиженный, еще долго лежал на диванчике в актерской гримерной, как выдохшийся аккумулятор, и медленно, по капле, как магнит, притягивал к себе частички энергии.
Добравшись до дома, он, не глядя на жену, отправлялся в душ. Смывал с себя чужие взгляды, стягивал чужую кожу, чужие мысли, чужие чувства… Выходя из ванной в чистом халате, благоухая мылом и свежестью, он усаживался за стол, где уже ждали его стопка водки и горячий ужин. По-прежнему не говоря ни слова, он выпивал водку, закусывал, с аппетитом сосредоточенно ел, после чего еще долго сидел и курил свою тонкую пахучую сигариллу. Наталья, добрая душа, не приставала с расспросами, не мучила рассказами. За долгие годы выработались ритуалы, известные только им. Она молча подавала и уносила, наливала и убирала. И он был ей за это благодарен.
Соня своей безграничной амбициозностью, порой не считавшейся с ценой, своей неутомимой энергией, порой переходящей в хамство, своей безудержной принципиальностью, порой граничащей с нажимом, создала надежду на то, что еще можно вернуться к прежним мечтам и стремлениям, еще можно их реализовать, еще можно все успеть.
И он поверил. Все вокруг тоже поверили.
Наталья
Наталья чувствовала, что Леонид еще никогда не был так далек от нее, что в его другую, настоящую жизнь ей хода нет, а главное – что там происходит нечто действительно важное для него. А ей не остается ничего иного, кроме как наблюдать со стороны, как мысли его заняты, сердце разрывается, и душой он где-то далеко, в чужом доме, с чужой женщиной.
Наталья ждала. Ее жизнь проходила словно в тумане. Она делала что-то машинально, куда-то ходила, покупала, торговалась, перезванивалась, продумывала. Но ощущение, будто это происходит не с ней, в другом измерении, понарошку, не оставляло ее.
– А ты его приворожи, – посоветовала Беллочка. – Я даже знаю как.
Беллочка действительно много чего знала. За три брака она успела навидаться всякого, поэтому ее авторитетному мнению можно было доверять смело. Кроме того, она недавно увлеклась эзотерикой, медитацией и гипнозом, погрузилась в исследование причин своих детских, а также внутриутробных травм и их влияние на личную жизнь.
– А как? – пожала плечами Наталья. – Я не умею. Да я вообще всего этого боюсь.
Ей было стыдно. Обычно она старалась не обсуждать подробности своей жизни с посторонними. А тут не удержалась, выпалила все Беллочке, отчего ее разноцветные глаза сразу вспыхнули жадным интересом.
– Пойди к гадалке, – не терпящим возражений тоном посоветовала Беллочка. – У меня есть одна.
– Хорошая? – поинтересовалась Наталья.
– Отличная.
– Думаешь, поможет? – спросила она робко.
– Не повредит, – заверила Беллочка, взмахнув, как дирижерской палочкой, своей любимой пилкой.
* * *
Пообщаться с гадалками Наталье довелось только раз в жизни, и то результат получился самый плачевный. Ей было лет четырнадцать. Стояло лето – как всегда пыльное, душное, знойное. Она шла в магазин в летнем цветастом платьице – невероятно красивом, доставшемся от старшей сестры. Наталья его собственноручно ушила, чем очень гордилась. Да и настроение у нее было прекрасное. Мать дала рубль – целое состояние! – и разрешила купить на сдачу что-нибудь вкусное. Наталья шла и мечтала о том, как выберет эклер со взбитыми сливками. Проходя мимо кондитерской, она всегда ненадолго останавливалась. Там так вкусно пахло вареной сгущенкой, свежей сдобой, корицей и ванилью, что она просто не могла уйти, не нанюхавшись вдоволь этих ароматов. И вот счастье – сегодня – можно не просто нюхать, а зайти и купить! Ну разве она не везучая?
Буквально в нескольких метрах от магазина ее окружила толпа цыганок. Она их терпеть не могла – боялась их шумного говора, их черных глаз, их вечно чумазых детей… Никогда не подавала и старалась обходить стороной.
Они облепили ее, будто пчелы, слетевшиеся на цветастое платье. Одна, молодая, горластая, с полным ртом золотых зубов, схватила за руку:
– Девушка-красавица, позолоти ручку! Всю правду расскажу.
С одной стороны, было, конечно, приятно, ведь никто Наталью не называл девушкой, да еще и красавицей, с другой – страшно, ну а с третьей – казалось как-то неудобно просто послать цыганок подальше. И вместо того, чтобы решительно отказаться от гадательных услуг, Наталья пробормотала что-то невразумительное. Этого было достаточно, чтобы нахалки подхватили ее под руки и утащили куда-то в соседний двор, совсем в другую сторону от злополучного магазина и манящей кондитерской.
– Дай рублик, – протянула руку цыганка, как будто рентгеном прощупывая беззащитную Наталью. – Всю правду скажу.
Наталья, совершенно ошарашенная, послушно вытащила из кармана рубль. Он тут же утонул в цыганском тряпье.
– Вот умница! – похвалила гадалка. – Теперь гляди сюда.
Она выудила из своей обширной юбки маленькое зеркальце с трещинами по краям, сунула под нос Наталье.
– Гляди, гляди, – приговаривала цыганка. – Там вся правда.
Девочка невольно подняла взгляд и увидела себя – поникшую, запуганную, растерянную, со слезами, застывшими в глазах, с потной от жары шеей и слипшимся на лбу волосами. А потом она увидела себя другую – сильно постаревшую, морщинистую, беззубую, пожухлую. Она увидела себя – и ей стало страшно. Не из-за цыганок, а из-за того, что выглядела такой слабой и жалкой. Она зажмурилась крепко-крепко, чтобы прогнать это ужасное зрелище, а когда открыла глаза, ни цыганок, ни денег уже не было.
Леонид
Уйти просто, без объяснений, как хотелось бы, было совершенно невозможно.
Однажды – это было уже давно – Леонид все-таки решился уйти из семьи. Правда, Наталья об этом так и не догадалась. Тогда его захватил потрясающий роман с итальянской красавицей-певицей, работавшей в Израиле по контракту. Она была великолепна: лихо водила автомобиль, мило, с очаровательным акцентом пела русские романсы, подводила глаза черной краской, отчего становилась похожей на узбечку, прекрасно и артистично танцевала и умопомрачительно целовалась. Была невозможно красива, легка и весела.
Леонид увлекся настолько, что, наврав жене про затянувшиеся съемки, переехал к темпераментной, ненасытной итальянке. Когда он появился с чемоданом в ее прелестной маленькой квартирке с балкончиком, она очень обрадовалась. Неделю провели они, слившись в едином порыве, а однажды вечером, вернувшись в новый дом, Леонид не нашел возлюбленной. Долго сидел на кухне, скучая, мучаясь, ревнуя и ожидая молодую любовницу. Он с отвращением пил черный кофе, заедая тухлыми бутербродами, много курил и представлял себе ужасные сцены ее измены.
В этот момент душераздирающих мучений позвонил старый знакомый, коллега по цеху, известный ходок и убийственный обаяшка.
– Что делаешь? – спросил он.
– Сижу пью кофе.
– Один?
– Один.
– И ради этого стоило уходить из семьи?
Леонид подумал-подумал, собрал вещички и вернулся.
…С Соней было по-другому – так, словно ничего не изменилось, просто застыло во времени, а сейчас, с ее появлением, опять загорелось, как огонь в печи. Как будто он долго не знал и вдруг понял, что все может быть по-другому – можно опять почувствовать себя молодым и энергичным; ощутить, что все еще полон сил и желаний… И поверить что впереди – долгая, полная чувственности и эмоций жизнь.
Поэтому он мучился, искал выход, пытался подготовить жену и готовился сам. Но как это сделать? Он не представлял.
И в то же время была Соня. Почему-то он четко разделял эти две жизни: одна – дом, где было вкусно, спокойно и привычно, а другая – праздник, где было шумно, красиво и непредсказуемо. И та, и другая были необходимы. В одной он черпал энергию, в другой искал отдохновения. Это было так естественно, что он искренне не понимал: зачем что-то менять? Зачем портить то, от чего всем делается хорошо?
Соня ждала, когда же он совершит последний, решающий шаг. В ее квартире давно уже поселились его зубная щетка и бритвенный станок, пара брюк и с десяток рубашек. Правда, она не содержала их в таком образцовом порядке, как Наталья, – ну, так она и не нанималась! Она женщина-праздник, женщина-счастье, а не уборщица, прачка и кухарка в одном флаконе.
* * *
Когда он уходил, ее ожидание превращалось в кошмар. Ей казалось, что больше никогда она его не увидит, никогда не прикоснется к нему и оттого навечно останется в глубоком, как овраг, бездонном одиночестве. С ним же наступало такое удивительное спокойствие, что, казалось, и не было этих мучительных часов, дней, ночей ожидания.
Она знала, что он чувствует то же. Она знала, как он торопится к ней. Она знала, как надежно ему с ней. Она знала, что он влюблен.
Ей было не понять, что держало его возле женщины, которая была ему скучна. Женщины, давно потерявшей свою женскую привлекательность, ставшей немым приложением к нему. Разве могла она сравниться с яркой, гордой, сильной, независимой Соней, опытной в делах любовных, искушенной в светских беседах? Она, только она должна была быть рядом с ним, должна была украшать и оттенять его талант! Она должна была занимать место его второй половины, его супруги и музы. И ей казалось, что это вопрос решенный, настолько очевидной была пропасть, разделявшая двух женщин.
Леонид
Неожиданная страсть настолько глубоко пронзила Леонида, что всколыхнула давно забытые мечты. Последние годы он пребывал в мурлычущем состоянии довольства и скуки. Устоявшийся мир, сытый, как пузо у отъевшегося кота, созданный им для себя, был настолько приятным и обволакивающим, как глицерин, что стремление к будущему постепенно нивелировалось, а настоящее казалось бесконечным.
Теперь же все чаще возвращался он в свою молодость, когда все еще было возможно, когда были силы и страсть, когда он просыпался по ночам и в голову приходила новая мысль… и когда казалось, что вот еще немного – и наступит настоящая, взрослая жизнь, где будет все, как запланировано, потому что по-другому быть не может.
Молодость – великая пора, когда жизнь еще не успела треснуть по голове тяжелой дубиной, оттого силы плещут через край, а уверенность в себе способна разорвать любого, вставшего на пути к цели.
Наверное, даже не сама Соня, а ощущение восторга публики, аплодисментов, которое она принесла своим появлением, заставили Леонида так увлечься ею. Аплодисменты как знак признания его таланта были необходимы. Но они давно уже перестали приносить удовлетворение, стали частью работы. Никто не умел им так восхищаться, как она. Никто не смотрел на него с таким обожанием, как она. Никто так не верил в его исключительность, как она.
Он был востребован и любим. Публика его обожала.
Ему предложили новую роль, он жадно схватился за ее, начал работать. Текст запоминался легко, репетиционный процесс шел быстро. Он снова почувствовал, как внутри загорелось пламя творческой страсти. Персонаж был сложным, но это только раззадоривало артиста, представлялось ему новым вызовом, который нужно принять. Ему стало интересно жить. Он вновь ощущал мандраж перед выходом на сцену, и проклинал все на свете, и ненавидел тот момент томительного ожидания, последние секунды перед выходом, когда казалось – еще чуть-чуть, и сердце выскочит из груди… И выходил наконец на сцену, и сразу становилось легко и спокойно. Там он был другим. Там он преображался. Там откуда ни возьмись появлялись драйв, энергия, сила. Внутри его жило бесчисленное количество сущностей: коварный соблазнитель, хулиган, неудачник, разочарованный старик, маленький мальчик… Он, как опытный игрок, вытягивал нужную карту, подставлял ее под свет прожектора, увеличивал с помощью лупы, надевал на себя, и вот чудо – свершалось превращение. Он никогда не мог объяснить, как происходило это чудо. Это случалось каждый раз, когда он выходил на сцену. Но для того, чтобы чудо свершилось, ему нужна была подпитка, энергия жизни…
Нужна была Соня.
Каждый раз, выходя на сцену, он окунался в энергию любви. Он поглощал ее, проводил через себя, как электрический ток, и возвращал обратно, многократно увеличенную и оттого еще более мощную. Зрители покидали зал в ошеломлении и восторге, а он чувствовал такой огромный заряд энергии, что готов был играть еще и еще, вплоть до полного опустошения. Оно наступало позже, спустя несколько часов, когда он, почти обездвиженный, еще долго лежал на диванчике в актерской гримерной, как выдохшийся аккумулятор, и медленно, по капле, как магнит, притягивал к себе частички энергии.
Добравшись до дома, он, не глядя на жену, отправлялся в душ. Смывал с себя чужие взгляды, стягивал чужую кожу, чужие мысли, чужие чувства… Выходя из ванной в чистом халате, благоухая мылом и свежестью, он усаживался за стол, где уже ждали его стопка водки и горячий ужин. По-прежнему не говоря ни слова, он выпивал водку, закусывал, с аппетитом сосредоточенно ел, после чего еще долго сидел и курил свою тонкую пахучую сигариллу. Наталья, добрая душа, не приставала с расспросами, не мучила рассказами. За долгие годы выработались ритуалы, известные только им. Она молча подавала и уносила, наливала и убирала. И он был ей за это благодарен.
Соня своей безграничной амбициозностью, порой не считавшейся с ценой, своей неутомимой энергией, порой переходящей в хамство, своей безудержной принципиальностью, порой граничащей с нажимом, создала надежду на то, что еще можно вернуться к прежним мечтам и стремлениям, еще можно их реализовать, еще можно все успеть.
И он поверил. Все вокруг тоже поверили.
Наталья
Наталья чувствовала, что Леонид еще никогда не был так далек от нее, что в его другую, настоящую жизнь ей хода нет, а главное – что там происходит нечто действительно важное для него. А ей не остается ничего иного, кроме как наблюдать со стороны, как мысли его заняты, сердце разрывается, и душой он где-то далеко, в чужом доме, с чужой женщиной.
Наталья ждала. Ее жизнь проходила словно в тумане. Она делала что-то машинально, куда-то ходила, покупала, торговалась, перезванивалась, продумывала. Но ощущение, будто это происходит не с ней, в другом измерении, понарошку, не оставляло ее.
– А ты его приворожи, – посоветовала Беллочка. – Я даже знаю как.
Беллочка действительно много чего знала. За три брака она успела навидаться всякого, поэтому ее авторитетному мнению можно было доверять смело. Кроме того, она недавно увлеклась эзотерикой, медитацией и гипнозом, погрузилась в исследование причин своих детских, а также внутриутробных травм и их влияние на личную жизнь.
– А как? – пожала плечами Наталья. – Я не умею. Да я вообще всего этого боюсь.
Ей было стыдно. Обычно она старалась не обсуждать подробности своей жизни с посторонними. А тут не удержалась, выпалила все Беллочке, отчего ее разноцветные глаза сразу вспыхнули жадным интересом.
– Пойди к гадалке, – не терпящим возражений тоном посоветовала Беллочка. – У меня есть одна.
– Хорошая? – поинтересовалась Наталья.
– Отличная.
– Думаешь, поможет? – спросила она робко.
– Не повредит, – заверила Беллочка, взмахнув, как дирижерской палочкой, своей любимой пилкой.
* * *
Пообщаться с гадалками Наталье довелось только раз в жизни, и то результат получился самый плачевный. Ей было лет четырнадцать. Стояло лето – как всегда пыльное, душное, знойное. Она шла в магазин в летнем цветастом платьице – невероятно красивом, доставшемся от старшей сестры. Наталья его собственноручно ушила, чем очень гордилась. Да и настроение у нее было прекрасное. Мать дала рубль – целое состояние! – и разрешила купить на сдачу что-нибудь вкусное. Наталья шла и мечтала о том, как выберет эклер со взбитыми сливками. Проходя мимо кондитерской, она всегда ненадолго останавливалась. Там так вкусно пахло вареной сгущенкой, свежей сдобой, корицей и ванилью, что она просто не могла уйти, не нанюхавшись вдоволь этих ароматов. И вот счастье – сегодня – можно не просто нюхать, а зайти и купить! Ну разве она не везучая?
Буквально в нескольких метрах от магазина ее окружила толпа цыганок. Она их терпеть не могла – боялась их шумного говора, их черных глаз, их вечно чумазых детей… Никогда не подавала и старалась обходить стороной.
Они облепили ее, будто пчелы, слетевшиеся на цветастое платье. Одна, молодая, горластая, с полным ртом золотых зубов, схватила за руку:
– Девушка-красавица, позолоти ручку! Всю правду расскажу.
С одной стороны, было, конечно, приятно, ведь никто Наталью не называл девушкой, да еще и красавицей, с другой – страшно, ну а с третьей – казалось как-то неудобно просто послать цыганок подальше. И вместо того, чтобы решительно отказаться от гадательных услуг, Наталья пробормотала что-то невразумительное. Этого было достаточно, чтобы нахалки подхватили ее под руки и утащили куда-то в соседний двор, совсем в другую сторону от злополучного магазина и манящей кондитерской.
– Дай рублик, – протянула руку цыганка, как будто рентгеном прощупывая беззащитную Наталью. – Всю правду скажу.
Наталья, совершенно ошарашенная, послушно вытащила из кармана рубль. Он тут же утонул в цыганском тряпье.
– Вот умница! – похвалила гадалка. – Теперь гляди сюда.
Она выудила из своей обширной юбки маленькое зеркальце с трещинами по краям, сунула под нос Наталье.
– Гляди, гляди, – приговаривала цыганка. – Там вся правда.
Девочка невольно подняла взгляд и увидела себя – поникшую, запуганную, растерянную, со слезами, застывшими в глазах, с потной от жары шеей и слипшимся на лбу волосами. А потом она увидела себя другую – сильно постаревшую, морщинистую, беззубую, пожухлую. Она увидела себя – и ей стало страшно. Не из-за цыганок, а из-за того, что выглядела такой слабой и жалкой. Она зажмурилась крепко-крепко, чтобы прогнать это ужасное зрелище, а когда открыла глаза, ни цыганок, ни денег уже не было.
Леонид
Уйти просто, без объяснений, как хотелось бы, было совершенно невозможно.
Однажды – это было уже давно – Леонид все-таки решился уйти из семьи. Правда, Наталья об этом так и не догадалась. Тогда его захватил потрясающий роман с итальянской красавицей-певицей, работавшей в Израиле по контракту. Она была великолепна: лихо водила автомобиль, мило, с очаровательным акцентом пела русские романсы, подводила глаза черной краской, отчего становилась похожей на узбечку, прекрасно и артистично танцевала и умопомрачительно целовалась. Была невозможно красива, легка и весела.
Леонид увлекся настолько, что, наврав жене про затянувшиеся съемки, переехал к темпераментной, ненасытной итальянке. Когда он появился с чемоданом в ее прелестной маленькой квартирке с балкончиком, она очень обрадовалась. Неделю провели они, слившись в едином порыве, а однажды вечером, вернувшись в новый дом, Леонид не нашел возлюбленной. Долго сидел на кухне, скучая, мучаясь, ревнуя и ожидая молодую любовницу. Он с отвращением пил черный кофе, заедая тухлыми бутербродами, много курил и представлял себе ужасные сцены ее измены.
В этот момент душераздирающих мучений позвонил старый знакомый, коллега по цеху, известный ходок и убийственный обаяшка.
– Что делаешь? – спросил он.
– Сижу пью кофе.
– Один?
– Один.
– И ради этого стоило уходить из семьи?
Леонид подумал-подумал, собрал вещички и вернулся.
…С Соней было по-другому – так, словно ничего не изменилось, просто застыло во времени, а сейчас, с ее появлением, опять загорелось, как огонь в печи. Как будто он долго не знал и вдруг понял, что все может быть по-другому – можно опять почувствовать себя молодым и энергичным; ощутить, что все еще полон сил и желаний… И поверить что впереди – долгая, полная чувственности и эмоций жизнь.
Поэтому он мучился, искал выход, пытался подготовить жену и готовился сам. Но как это сделать? Он не представлял.
И в то же время была Соня. Почему-то он четко разделял эти две жизни: одна – дом, где было вкусно, спокойно и привычно, а другая – праздник, где было шумно, красиво и непредсказуемо. И та, и другая были необходимы. В одной он черпал энергию, в другой искал отдохновения. Это было так естественно, что он искренне не понимал: зачем что-то менять? Зачем портить то, от чего всем делается хорошо?
Соня ждала, когда же он совершит последний, решающий шаг. В ее квартире давно уже поселились его зубная щетка и бритвенный станок, пара брюк и с десяток рубашек. Правда, она не содержала их в таком образцовом порядке, как Наталья, – ну, так она и не нанималась! Она женщина-праздник, женщина-счастье, а не уборщица, прачка и кухарка в одном флаконе.