За закрытыми дверями

– Здравствуйте! – осклабился он. – Ну что, подышали? – Наталья уселась и сердито взглянула на него. – Вот смотрю я на вас, Наталья, кажется? Вот смотрю и удивляюсь – какая восхитительная женщина и все одна. Мужик-то ваш небось в разъездах всегда?

– У нас прекрасная семья, и прошу вас оставить меня в покое.

– Ага, ага. Как скажете.

Прошло еще полчаса. Наталья задремала, но вдруг резко открыла глаза, почувствовав на себе чужой неприятный взгляд. Над ней, низко наклонившись, стоял Вилен Владимирович и вглядывался в лицо.

– Какие великолепные у вас черты! Я ж фотограф, у меня интерес профессиональный.

– Что вы от меня хотите? – вздохнула Наталья.

– Я? Абсолютно ничего. А вот вам явно стоит выговориться. Вот, выпейте, и давайте поговорим.

Он сунул ей в руку рюмку водки. Она вздохнула и покорно выпила.

– Ну вот, а теперь рассказывайте. – Вилен Владимирович уселся поудобнее.

– Что еще вам рассказывать?

– Все. Все, что вас гложет.

– Ничего не гложет.

– А вот это неправда. Я ж вижу. Я, надо сказать, всю вашу жизнь вижу, на тридцать лет вперед. Да-да, не смейтесь! Я вижу, что вам с мужем вашим не жить. Ваша жизнь намного длиннее этих отношений.

– Да что вы знаете…

– Все. И то, что вам до смерти надоело постоянное ожидание. И то, что вы совершенно не реализованы как женщина. И то, что он неизвестно чем там занимается на своих гастролях. И вы все знаете. Вот скажите, вы ведь девушкой замуж выходили?

– Да.

– И, конечно, мужу никогда не изменяли.

– Никогда.

– А когда вы были в последний раз близки?

– Да что вы себе позволяете…

– Недели две назад, да?

– Три.

– Три. А лет вам…. Щас угадаю, я ж фотограф. Лет вам где-то двадцать пять – двадцать шесть. Да?

– Да.

– Ну вот, видите, какой у нас с вами милый разговор получается.

Вилен Владимирович встал, дотянулся до нее и крепко поцеловал в губы.

– Да что ж это такое? – возмутилась Наталья.

– Да не ломайтесь вы. Вы жизни совсем не знаете, хоть и корчите из себя взрослую. Вы ж не видели ничего. Заперлись в своем мнимом семейном счастье и не видите ничего вокруг… – Наталья замолчала. – Мы же оба с вами знаем, чем дело кончится. И не мучайтесь вы так. Я вас всему научу. Это жизнь. А вы ее не знаете. Я ж вижу, я ж фотограф…

Закончилось все так, как и обещал Вилен Владимирович. На его жирном потном теле она обнаружила массу неприятнейших бородавок, родинок, мелких шрамов, ссадин и каких-то подтеков. У Леонида тоже была бородавка на шее, он любил ее трогать в задумчивости. Но она была такая нежная и родная… Когда все закончилась, Наталья брезгливо оделась и выбежала в коридор. Долго стояла в очереди в туалет, а потом остервенело отмывалась от грязного тела Вилена Владимировича. Но отмыться было невозможно – ее кожа пропахла отвратительным, невозможным запахом, и казалось, она сама стала такой же невозможно безобразной…

Вилен Владимирович тем временем довольно почесал брюшко и улегся спать в приятном изнеможении.





* * *


Леонид стоял возле зеркала, разглядывая себя.

Еще повезло, что ему, как исполнителю главной роли, выдали отдельный номер в гостинице. Остальным пришлось жить по двое, а то и по трое. Увы, до сих пор он так и не воспользовался этой счастливой возможностью и вот уже два месяца ночевал в полном одиночестве. Соня, трогательная и нежная, как едва распустившаяся фиалка, стыдливо краснея, позволяла ему совсем немногое, каждый раз с трудом сдерживая порыв страсти. Но ни разу не нарушила она слова, данного матери, то ли от страха, то ли от природной скромности. Леонид был раздражен и разочарован, конечно. Слишком манила его эта девочка, юная, воздушная, теплая, с глазами, полными любовной муки и слепого доверия.

Разглядывая себя в зеркале, он был недоволен. Если с плешью он научился бороться при помощи прически (когда удавалось достать бриллиантин, что было роскошью, его расходовали медленно и бережно, когда не удавалось – приходилось зачесывать волосы назад и брызгать лаком «Прелесть»), то с животом было сложнее. Конечно, при его росте и телосложении это не так бросается в глаза, но Леониду было неприятно. Он чувствовал, что начинает стареть. А тут маячит эта девочка с влюбленными глазами, дразнит своей молодостью и красотой… От этого уже совсем тоскливо становится.

Итак, Леонид, обнаженный по пояс, стоял перед зеркалом и рассматривал себя. Его обуревали разные чувства – от злости, обиды и досады до тихого смирения и даже удовлетворения. Вдруг в дверь постучали – тихо, как будто конфузливо, – и он застыл на месте. Неужели она? Она пришла, хотя он и перестал уже надеяться – а он тут в трусах, перед зеркалом! Леонид заметался по комнате, пытаясь натянуть на себя брюки, рубашку, даже галстук зачем-то нацепил – криво, правда… И снова стук. На этот раз чуть более смело, чуть сильнее и настойчивее.


– Иду, иду! – крикнул он, влезая в туфли без носков. Наконец кое-как привел себя в порядок и открыл дверь.

На пороге стояла Наталья.

– Ты? – Он не сумел скрыть удивления.

– Я, – ответила она просто, протискиваясь между дверью и мужем.

– Откуда ты здесь взялась?

– Приехала, – сказала она, усаживаясь на кровать. – Соскучилась.

– Но мы же не договаривались…

– Не договаривались. Прости, – глянула на него она, снимая с отекших ног туфли, расстегивая блузку, стягивая юбку. Все эти вещи, пахнущие изменой, были отвратительны. От них нужно было избавиться как можно быстрее.

Он закрыл дверь, все еще ошалело глядя на нее.

– А где Лилечка?

– С твоей мамой, – ответила она, лежа на кровати полуобнаженная.

– С мамой? – Глаза его расширились еще больше.

– Да, – ответила она просто. – А почему тебя это так удивляет?

– Ну, вы же с мамой не ладите…

– Ладим. – Она в изнеможении вытянула руки за головой. Больше всего на свете ей сейчас хотелось закрыть глаза и провалиться в сон, чтобы вытравить из памяти мерзкие подробности поездки.

Но Леонид проявлял садистскую тупость:

– И как она отреагировала?

– Господи, ну зачем все эти вопросы? – простонала Наталья устало. – Просто я решила тебя навестить, разве нельзя?

– Можно, – пробормотал он.

Приезда жены он, конечно, не ожидал, и все планы, все мечты о свободе теперь катились к черту. С другой же стороны, учитывая несговорчивость Сони, в ближайшее время никакой личной жизни не предвиделось. А тут лежала Наталья – томная, уставшая, с длинным белым телом, все еще молодым и гладким, такая привычная, знакомая, уютная, как старый просиженный диван, в котором опытный хозяин знает каждую вмятину, каждую выпирающую пружину и может на ощупь определить, где находятся потертости и шероховатости. Вмиг забыв о своих недавних сомнениях, он прыгнул в постель. Наталья была прохладной и мягкой. Он уткнулся носом в ее грудь, и она лишь успела подумать, что никогда еще не пользовалась таким спросом.





* * *


«Почему, почему, почему это случилось?» – спрашивала она себя и тут же сама отвечала: «Просто потому, что случилось». Было невыносимо мерзко от этого глупого, неправильного ответа. Леонид давно уже спал рядом, а его жена впервые испытала муки бессонницы, еще не зная, что она станет ее верной спутницей на долгие годы.

Она ненавидела и уничтожала себя, корила и упрекала, металась, не находила себе места и с почти мазохистским удовольствием смаковала подробности своего падения. Не могла себе простить того, что сама, по собственной воле, совершила этот отвратительный, ничем не оправданный поступок. Вспоминала омерзительность ситуации, оплакивала свою глупость, мучила и оскорбляла сама себя, страдала… Никак не находила сил забыть эту гадость. И не было ответа, зачем это произошло в ее спокойной правильной жизни.

Ее внутренний мир, еще невинный, представлялся черной туманной массой. Ошибки и неправильности пробивали эту черноту насквозь, образуя дыры и резанные, будто лезвием, полосы белого света. Они отдавали ноющей, непроходящей и необратимой болью, и что самое страшное – залатать эти дыры было совершенно невозможно, они остались в ней навсегда, и эта белизна разрасталась, расплывалась, расползалась и грозила проглотить ее душу целиком.

И вдруг ей стало страшно. Страх накатил сверху. Она увидела, как потолок, совершенно белый, опускается, неумолимо приближается, медленно, но неотвратимо.

Она пытается подняться, убежать, спастись, но не может – что-то крепко держит ее, словно тиски. Она плачет, сопротивляется, пытается разодрать сети, которые, как паутина, затягивают ее все сильнее, она, как муха, бьется, но все ее усилия напрасны, она в ловушке, из которой нет выхода, она обречена. Она кричит – яростно, истошно. Она дрожит, липкий пот облепляет ее, она задыхается, страх полностью поглощает ее…

– Проснись! Проснись! – Ветер хлещет по щекам, капли дождя заливают лицо, она открывает глаза. Леонид стоит рядом, пытается ее утихомирить. Это не ветер, это пощечины. Это не дождь, это слезы. Это она, совершенно обезумевшая, потеряла над собой контроль. Она глядит ошарашенно вокруг. Медленно поднимает голову с подушки. Все как и прежде: скудная обстановка гостиничного номера, жесткая чужая кровать, рядом – муж, совершенно чужой. И страха как не бывало.

– Я уже минут пятнадцать пытаюсь тебя разбудить. Что это было?

– Не знаю… – протянула она. – Дай мне попить, пожалуйста.

Он налил ей воды в стакан, она жадно выпила.

– Не знаю… – повторила она.

Тогда она еще не знала: с ней впервые случилась паническая атака, и отныне эта напасть будет преследовать ее. Иногда атаки будут заставать ее днем в самых неожиданных местах, но чаще всего настигать ее ночью. Каждый раз прикосновение мужа начнет вызывать сначала тревогу, затем переходить в страх, панику и наконец в истерику. Она будет бороться с этими приступами, принимать успокоительные таблетки, посещать психолога и психотерапевта, иногда принимать курс антидепрессантов. Но все это будет иметь временный эффект, потому что главное, что будет преследовать ее, – это предвосхищение новой атаки. И ужас от этого ожидания даже страшнее, чем сам приступ.

В итоге оба они сойдутся во мнении, что им не стоит делить постель, так безопаснее и спокойнее обоим. Они заключат своего рода негласный договор о полной свободе сексуальной жизни. То есть подразумевалось, конечно, что свобода – только для мужа… А Наталье секс будет внушать только отвращение.