Взлет разрешаю!
Часть 13 из 24 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Со спасением вас, товарищи летчики!
Как за такой тост не выпить? Не спеша поели, выпили, вскоре захмелели.
– Все равно обмундирование сырое, отдыхайте.
Улеглись на топчан, сразу уснули. А к вечеру их растолкали.
– Пора.
Комбинезоны, гимнастерки и бриджи высохли, а сапоги внутри волглые. Старший лейтенант сам довел их до командира полка. А у деревенской избы уже полуторка стоит из минно-торпедного полка, прислать успели по звонку. Уже не чаяли в живых увидеть, как время вышло. Оба летчика старлея поблагодарили да в кузов залезли. По грунтовке, разбитой гусеничной техникой, да воронками от снарядов, бомб, добирались долго, да еще трясло немилосердно.
Редко бывает, что экипажи или кто-то из членов экипажей торпедоносца или топмачтовика возвращается после обстрела и вынужденной аварийной посадки.
Написали рапорты о происшествии, показали на карте, где потопили «Зибель», где торпедоносец приводнился. Собственно, командир полка уже подал по инстанции рапорт и других подтверждений не требовалось. Все происходило на глазах воинов целого полка.
Павел и Тимофей остались безлошадными на время. Из-за больших потерь в личном составе и самолетах четвертого августа полк был выведен на переформирование. Перегонщики каждую неделю перегоняли новые «Бостоны», из третьего запасного полка прибывали летчики, штурманы и бортстрелки. А третья эскадрилья, торпедоносцы, была полностью укомплектована летчиками-перегонщиками. Новый командир полка Ф. А. Ситяков был ими доволен. Перегонщики хорошо знали «Дугласы», почти все имели боевой опыт, но на других типах самолетов. И уже двенадцатого сентября полк снова приступил к боевой работе с аэродрома Клопицы. Только обустроились, как через день, 14 сентября, началась Прибалтийская операция. Группа фронтов приступила к наступлению.
Балтийский флот обстреливал с кораблей позиции врага, высаживал десант, блокировал с моря подвоз техники, боеприпасов, личного состава. На авиацию легла большая нагрузка. Полк только сформирован, нет слаженности, слётанности, как экипажей, так и звеньев, эскадрилий. А экипажей, имеющих боевой опыт торпедирования или топмачтового бомбометания, и вовсе единицы. Некому передавать опыт, а в армии изначально действовал принцип: «делай, как я».
Конечно, основную тяжесть поддержки наступающих войск несла армейская авиация. Она бомбила и штурмовала укрепленные районы немцев, колонны техники, склады. Над морем действовала морская авиация, а еще бомбила порты и корабли, укрывшиеся в них под прикрытие зенитных батарей. Очень важную функцию несли самолеты-разведчики. Ими были и «бостоны» и ПЕ-2. Сразу, в полете, по рации давали координаты и курс обнаруженных конвоев или крупных кораблей. По данным производились вылеты торпедоносцев или бомбардировщиков для уничтожения целей. Осенью 1944 года уже хватало боевой техники и накоплен опыт, стратегия действия.
Для минно-торпедных полков главная задача – атаковать суда и корабли, которыми немцы эвакуировали свои войска из Таллина. Желали эвакуироваться еще приспешники из эстонцев, служившие в полиции, карательных батальонах, администрации гражданской. Численность велика, транспортов не хватало. Немцы пытались уйти ночью, потому как морская авиация по ночам не летала, а торпедировать с подводной лодки ночью – редкая удача. Кроме того, действия наших подлодок затруднялись наличием обширных минных полей. Впрочем, с наших торпедоносцев и топмачтовиков тоже ставили минные заграждения. Еще при получении «дугласов» в полковых мастерских переделывали бомбардировщики под наши ФАБ-250, 500 и 1000, где цифры – вес бомбы в килограммах. У американских самолетов бомбодержатели других конструкций, наши бомбы держать не могли.
Павел и сам дважды вылетал на постановку мин. В бомболюк вмещались сразу две морские мины, каждая пятьсот килограмм весом. Вылетели звеном в три самолета еще затемно, чтобы пройти над оккупированной территорией ночью, когда встреча с немецкими истребителями исключена. Едва начало светать, оказались почти над нужным районом. Подправили курс, снизились до бреющего, сбросили мины. Для сброса был электроспуск, кнопка на штурвале пилота. У штурмана такая же на панели, а еще дублирующий рычаг на случай отказа электрики. Рычаг тянул трос, который открывал замок бомбодержателя.
Обратно уходили кружным путем, сначала на север, потом на восток. Весь путь проходил над морем. Так безопаснее, нет зенитных средств, невелик шанс встретить «мессеры». Но и рискованно, потому что когда приземлились, в бензобаках бензина плескалось на десяток минут полета. А ведь «жучок», как прозвали летчики «Дуглас А20», имел запас по топливу в 1510 литров, причем бензина импортного, наши нефтеперерабатывающие заводы могли выдавать только Б-70, не самый подходящий по октановому числу. Бензин доставлялся танкерами в Мурманск и Архангельск, а потом уже по железной дороге на фронты.
На поставленных минах подрывались. В один из дней Павел сам видел, как едва держится на плаву транспорт, бак которого уже ушел под воду. Бак по-морскому это нос судна, повреждение характерное для морских мин. Торпеда попадает в борт, а бомба сверху, на палубу. Видимо, взрыв произошел недавно, не более десяти минут назад. На корме еще стояли люди, часть шлюпок уже отходила от судна, набитые под завязку. Обстреливать из пушек или пулеметов Павел не стал, не факт, что многие смогут спастись. Сентябрьское море неспокойное, волнение три балла.
С каждым днем наши части продвигались вперед, и летчикам, штурманам приходилось на картах отмечать линию фронта. И чтобы по своим случайно не ударить, и в случае необходимости сесть на брюхо, дотянув до своих. По мере продвижения вражеских истребителей становилось меньше. Ближние аэродромы уже захвачены Красной армией, а с дальних не всегда хватало радиуса действия по запасу горючего. Конструктор самолета всегда перед дилеммой стоит. Сделаешь бензобак вместительным – увеличится дальность полета. Но возрастет вес, уменьшится скороподъемность и скорость, увеличится время виража, ухудшится маневренность, показатели для истребителя решающие. Шли на компромисс, на подвесные баки. По израсходованию их сбрасывали, ибо они создавали аэродинамическое сопротивление.
Немцы перестали выходить большими конвоями. Их легче обнаружить. Конечно, у нескольких транспортов и кораблей охранения больше зенитных орудий. Но на большой конвой налеты делают большее количество самолетов.
Экипаж Павла был в поиске над морем, значительно мористее эстонских земель. На траверзе Палдиски на удалении десяти миль от берега обнаружили транспорт и охранение – то ли сторожевой катер, то ли тральщик, судя по размерам и очертанию. Контуры боевых кораблей в полку учили, но не всегда они помогали, потому что зачастую из учебных кораблей делали вспомогательные катера. Или из рыбацких сейнеров тральщики. Понятно, не от хорошей жизни. В 1941 году такая ситуация сложилась в СССР. Потери кораблей велики, потеряны с оккупацией судостроительные верфи, в том же Николаеве. А еще залежи железных руд под Курском.
Теперь зеркальная ситуация у немцев. С каждым днем все сложнее доставлять руду из Норвегии и Швеции из-за противодействия советских подлодок и авиации. Верфи и заводы регулярно бомбят союзники, рабочих забирают в армию. А резервы для призыва или рабочей силы на пределе, к станкам ставят военнопленных.
На транспорте и корабле никаких знаков принадлежности. Немцы, финны могут быть, это враги. Но и нейтральной Швеции тоже. Вот наших транспортов быть не могло. Через Балтику к Англии или другим странам не пройти. Немцы пока достаточно сильны своим подводным флотом и контролируют проливы южнее и севернее острова Борнхольм.
Так что надо атаковать. Павел вспомнил когда-то прочитанные слова то ли римского папы, то ли французского епископа во время Варфоломеевской ночи, когда была массовая резня гугенотов. «Убивайте всех, Господь потом разберется, кто свой!»
Для начала решил расстрелять катер охранения. На нем видна зенитная установка. Из такой же недавно подбили его «дуглас», когда пришлось приводниться. Снизился, лег на боевой курс, открыл огонь из курсовых пушек и пулеметов. Новый самолет, который получил Павел, имел модификацию – в носу две пушки 20-мм и два крупнокалиберных пулемета, а не четыре пушки, как на погибшем «Жучке».
Перелетел катер, когда уже казалось – врежется в борт. Развернулся и еще один заход сделал. Катер потерял ход, на палубе людей не видно и ответного огня не открывают. Еще один заход, уже на транспорт, для торпедной атаки. Капитан судна человек опытный, успел развернуть посудину носом к атакующему самолету. В этом случае весьма вероятен промах из-за малой проекции судна. Если капитан сможет проманеврировать четверть часа, Павлу придется улетать на аэродром, стрелка топливомера уже влево клонится, в бензобаке четверть.
Еще заход – и снова неудача. Даже интересно стало – кто кого перехитрит. Но судно намного медлительнее самолета. И Павел придумал. Начал описывать на удалении половины морской мили от судна круг, и как только проекция стала боковой, резкий вираж, газ до отказа, отвесное пикирование. Судно не успело развернуться носом или кормой. Павел сам сбросил торпеду. Пронесся над судном и почти сразу услышал взрыв. Бросал торпеду метров с трехсот. Если ближе, то взрыватель может не успеть взвестись. Заложил вираж, чтобы штурман успел сделать фото для подтверждения одержанных побед. Исчисляли не только в уничтоженном количестве, но и в тоннаже. У катера охранения тоннаж плевый, не больше сотни-полутора тонн. А у транспорта уже прилично, тысячи полторы-две. Обратно на аэродром возвращались в отличном настроении.
А следующим днем, 22 сентября 1944 года приказом Верховного главнокомандующего минноторпедному полку было присвоено почетное наименование «Таллинский». Традиция эта появилась в 1944 году, когда полки и дивизии – армейские, флотские или авиационные, стали освобождать оккупированные земли. Приказ объявили по восьмой авиадивизии ВВС Балтфлота, в полку. Вечером после полетов торжественный ужин. От обычного он отличался тем, что к чаю подали булочки. Для всех военнослужащих булочки в радость, пахнуло домом, довоенной жизнью. Многие, как и Павел, служили с начала войны, не были в отпуске, если только по ранению. И булочка – как знак скорого окончания войны. Единственный отдых бывал, когда полк выводился на переформирование – пополниться личным составом, самолетами. Немецкие военнослужащие, скажем в пехоте, выводились с передовой в тыл каждые три месяца, а раз в год солдата или офицера отправляли в настоящий отпуск на родину. Невелик отпуск, двенадцать дней, но позволял психологически отдохнуть, родные стены быстро восстанавливали силы. Но в сорок четвертом начались активные и массированные бомбардировки городов. Несколько сотен бомбардировщиков за один налет стирали с лица земли крупные города. Причем серьезных потерь не несли, истребительное прикрытие было сильным, да и бортовые стрелки целой армады представляли серьезную угрозу. Сосредоточенным огнем сразу десятков крупнокалиберных пулеметов могли сбить любого аса.
Война пришла на германские земли, хотя министр авиации маршал Герман Геринг хвастливо обещал фюреру и германскому народу, что на земли Германии не упадет ни одной вражеской бомбы. Однако уже 6 июня 1941 года наши бомбардировщики, взлетев с острова Сааремаа, нанесли бомбовый удар по Берлину. В Германии поверить не могли, что до столицы рейха долетели советские самолеты. Считали – англичане мстили за бомбардировки Лондона и Ковентри.
Кроме материальных и людских потерь, бомбардировки имели сильный деморализующий эффект на отпускников. Одно дело воевать, зная, что семьи в глубоком тылу не познают ужасы войны. А другое – видеть своими глазами разрушенные дома и целые районы городов. К тому же население Германии в сорок четвертом году стало испытывать нехватку продовольствия. Еще не голод, но карточная система очень скудная. Кроме того, американцы, взлетающие с аэродромов Англии, бомбили не промышленные объекты, а жилые кварталы. Население надо было устрашить. А акционерами или даже владельцами многих предприятий Германии были американцы. Например – более тридцати процентов покрышек для автомобилей кружным путем, через нейтральные страны, завозилось с заводов, хозяевами которых были американцы.
После бомбежек и гибели соотечественников немцы стали задумываться – будет ли обещанная фюрером победа и что с ними произойдет, если Германия будет повержена? Из разговоров отпускников немцы знали, как жестоко обращался вермахт и особенно войска «СС» с жителями оккупированных территорий. И ожидали такого же отношения к себе. Страх и ужас поселился в умах и душах немцев после лета 1944 года.
На войне радость и горе рядом ходят. После присвоения почетного наименования полку прошла всего неделя и на глазах ведомых, возвращаясь из боевого вылета, погиб командир полка, майор Ф. А. Ситяков. Нелепо получилось. В условиях ограниченной видимости недопустимо снизился над водой, при легком крене на вираже зацепил крылом морскую гладь. Самолет тут же рухнул и от столкновения развалился на части. На самолете, в экипаже, сплошь командование. Кроме командира погиб флагманский штурман полка Г. А. Заварзин, а стрелок-радист, начальник связи полка П. М. Черкашин уцелел. Травмирован был, но сумел продержаться на воде до подхода катера.
Новым командиром полка с 29 сентября стал майор А. И. Фомин. А одиннадцатого октября полк в составе оставшихся 21 самолета перелетел на аэродром Паневежис. На аэродроме фактически собралась вся восьмая авиадивизия ВВС Балтфлота: 1-й гвардейский МТАБ, 12-й гвардейский ПТАБ, 51-й МТАБ, 14-й гвардейский ИАП и 21-й ИАП. Аббревиатура ИАП – это истребительный авиаполк, служит для прикрытия торпедоносцев при боевых вылетах.
В первых числах ноября из состава полка была выделена авиагруппа из шести самолетов с экипажами, которые перелетели на аэродром Пярну, вошли в оперативное подчинение командира девятой авиадивизии ВВС БФ. Авиаразведка доложила о появлении немецкого тяжелого крейсера. Срочно была разработана операция по его уничтожению. Павел в авиагруппу не вошел. Бомбардировка и торпедирование результатов не дали. Из-за сильного зенитного огня крейсера только одна пятьсоткилограммовая бомба угодила на палубу крейсера, но серьезных повреждений не нанесла.
От Паневежиса до Восточной Пруссии по авиационным меркам рукой подать. Приходилось вылетать на бомбардировки портов, кораблей в заливах. Здесь впервые у Павла проснулась зависть. У немцев на аэродромах взлетные полосы бетонированные, взлет и посадку можно производить в любую погоду – снег, дождь. У авиации Красной армии аэродромы полевые, взлетные полосы грунтовые. Да и какие это полосы? Проехал бульдозер по полю пару раз, снес кочки да бугры. А чаще солдаты из БАО – батальона аэродромного обслуживания – с лопатами будущую полосу ровняют. Иногда, когда удается раздобыть трофейные немецкие или американские, поставленные по ленд-лизу железные перфорированные полосы, которые сцепляются между собой, летчики рады. Можно осуществлять полеты. И полоса одна, а у немцев, как правило – две, одна к другой под углом сорок пять градусов. Очень толково! Потому что при любом направлении ветра взлетающий самолет может взлететь навстречу потоку воздуха. Для самолета и птиц момент важный, от этого зависит подъемная сила крыльев, а стало быть, и длина разбега, грузоподъемность. А еще у немцев ангары и технические службы подземные, не страшны бомбардировки и маскировка хорошая. Только полосы бетонные выдают аэродром, так немцы при приближении Красной армии стали бетон закрашивать под цвет травы или накрывать маскирующей сетью. И тогда на виду только «колбаса», полосатый ветроуказатель, так и его опустить с мачты можно. Рационально и добротно обустроено, на века. Не предполагали немцы, что Красная армия до Пруссии докатится. Пруссия многие века считалась оплотом германской воинственности, как говорили большевики – милитаризма. Так и русские императоры пример брали. Павел I ввел в русской армии парадный шаг – 120 в минуту, как в прусской армии, да упражнения с фузеями.
Насыщенность войсками и долговременными укреплениями в Пруссии высокая. Бомбардировщики под прикрытием истребителей летали. «Лавочкины» или «яки» над бомбардировщиками с превышением высоты идут, чтобы иметь преимущество в бою по известной формуле – скорость, высота, огонь. А немцы взлетают парами с замаскированных аэродромов и атакуют бомбовозы на восходящем маневре. Огонь из пушек в брюхо бомбера, по моторам и с переворотом уходят. На пикировании наши истребители отставали. У «мессеров» обшивка фюзеляжа и крыльев из дюраля, хорошо выдерживает перегрузки. А на наших самолетах крылья фанерой обшиты, а поверх нее перкаль наклеен, ткань такая. А чтобы не намокала, покрыта лаком. И при перегрузках на пикировании, когда азарт и адреналин через край, в сапоги льется, не раз бывало, что куски фанеры срывало с лонжеронов. Тогда – как повезет. Либо катастрофа, либо выходи из боя и потихоньку на свой аэродром. Как говорилось у пилотов в песне – «на честном слове и на одном крыле». Пели те, кому повезло. А другие – Ave, Maria!
В отличие от Ленинградской, Новгородской областей, в Прибалтике или Пруссии города или поселки в пределах видимости зачастую. А что удивляло советского человека, так это дороги. Даже между селами булыжная дорога, между городами асфальт или бетонка, как в Пруссии. В любую непогоду не застрянешь. Для россиян – в диковину. Кроме того, удивляло, вызывало зависть, даже злило – богатство немцев. В каждой семье машина или мотоцикл во дворе своего дома, когда в СССР велосипед роскошью был. У немцев наручные часы – обыденная вещь, а наши солдаты с убитых фрицев снимали часы или пленных. Как без часов разведчику, артиллеристу, связисту, либо пехотному взводному? Штурману самолета или корабля без часов – как без рук.
У стационарных, давно построенных немецких аэродромов хорошо продуманная зенитная оборона. Причем батареи замаскированы, то под дом, то под стога сена. Наблюдатели или авиаразведчики на передовой, заметив наши самолеты, определяли курс и сообщали своим ПВО – истребителям и зенитным батареям. Те успевали подготовиться, потери наших ВВС росли. К тому же есть разница – покинуть подбитый самолет с парашютом над своей территорией, пусть и оккупированной, где местные жители помогут спрятаться, дадут кусок хлеба, подскажут – где полицейские заставы, как лучше и где к передовой подобраться, чтобы линию фронта перейти.
И совсем другое – приземлиться на землю Пруссии, где каждый житель тебя сразу сдаст в полицию или гестапо. Ему даже бегать не придется. У каждого дома телефон, а телефонные будки на многих перекрестках стоят и связь с отделением полиции бесплатная. В полицейском участке список всех жителей с указанием роста, веса, особых примет. Незнакомого человека, даже в гражданской одежде задержат до выяснения очень быстро. А уж летчика в советской форме подавно, шансы выбраться к своим почти нулевые. Из наших разведгрупп, заброшенных катерами, на парашютах с самолетов, практически никто не уцелел. Лесов, как в Белоруссии, где можно дивизию скрыть – нет. Все деревья как по линеечке, просеки с номерами и проглядываются насквозь. И стоит выйти по рации на связь, пеленгаторы сразу засекают. Полиция, фельджандармы и отряды охотников из местных, хорошо знающих окрестности уйти разведгруппе не дадут, как и летчикам, сбитым над Пруссией, а в дальнейшем Германией.
Поэтому на подбитых самолетах старались тянуть до последнего. Горели, получали ожоги. Если недалеко видно было море, предпочитали парашютироваться над водой. Был шанс, что свои летчики сообщат по рации о районе приземления и туда успеет кто-то из быстроходных катеров.
Дивизия, в которой воевал Павел, имела только сухопутные самолеты, на колесном шасси. Такие самолеты, в отличие от гидропланов, на воду приземлиться не могли. В начале войны Балтфлот имел гидросамолеты ГСТ или МБР-2, прозванные «амбарчиками». Потери тихоходных машин были велики, а новые гидропланы стали поступать только по ленд-лизу в 1944 году, знаменитые «Каталины». Однако Павлу полетать на них не удалось. Большей частью они поступили на Северный флот, да еще для проводки судов и ледовой разведки Северного морского пути.
Как раз Павел с другими пилотами утром, после завтрака, обсуждал увиденный вчера немецкий гидроплан.
– Не для нас такая машина! – доказывали одни. – Поплавки торчат, всю скорость сжирают. И куда торпеду подвесишь? Для нашей службы «Жучок» в самый раз!
«Жучок» было прозвище «Дугласа» в модификации торпедоносца или топмачтовика. Только поговорили, как вызвали в штаб, на задание. По данным моряков, из военно-морской базы Пиллау вышел конвой из трех транспортов и нескольких кораблей охранения. Немцы вывозили раненых, курсантов военных училищ и гражданских лиц, в первую очередь специалистов военной промышленности. А еще вывозили предметы искусства из музеев, золото и серебро из банков.
Поднялись эскадрильей, по пути к ним пристроились истребители охранения. Эскадрилья неполная, всего шесть самолетов, но и конвой не велик. Комэск построил план атаки – зайти со стороны моря, где нет постов наблюдения. Тогда атака получится неожиданной.
С аэродрома Паневежис сразу курсом двести семьдесят, на запад, над Балтикой. Через десять минут лета разворот на девяносто градусов влево и минут через двадцать уже конвой видно. В атаку сразу три самолета пошли. Никто никому не мешал, для каждого торпедоносца своя цель. Так для каждого самолета меньше зенитного огня достанется, и топливо экономится, ежели поодиночке в атаку выходить. Особенно критично это для истребителей. Торпедоносец в воздухе может три – три с половиной часа находиться, а истребитель в два раза меньше.
Первый заход удачный. Из трех сброшенных торпед две угодили в транспорты, одно судно увернулось. Правда, один торпедоносец получил повреждения и сразу развернулся к аэродрому. Вместе с ним еще двое. Торпеды сбросили, а истребители все равно подбитый «Дуглас» сопровождать должны.
Павел во второй волне атаки. На его глазах один транспорт затонул, второй кренится на борт, к нему подошел катер, спасать людей. Павел выбрал целью миноносец, потому как с него наиболее ожесточенный зенитный огонь велся. Из кораблей охранения этот самый крупный, другие – два сторожевика представляют меньшую угрозу.
Снизился до бреющего, винты почти касались воды. Так у зенитчиков меньше шансов попасть. Еще метров с восьмиста начал по миноносцу из курсовых пушек огонь вести. Далековато, пушки малокалиберные, но все равно какой-то расчет орудийный на корабле поразить можно. Миноносец начал разворот кормой к атакующему «жучку». Не успел! Павел сбросил торпеду сам, опередив штурмана на секунду. До корабля метров двести – двести пятьдесят. Стремительно возрастают в лобовом стекле надстройки корабля. Штурвал на себя, левой рукой газ. «Бостон» буквально перепрыгнул через миноносец, и Павел ощутил, как по самолету ударила пушечная очередь. Но моторы работали, и самолет слушался рулей. Взрыв! Штурман в СПУ закричал:
– Попали!
– В нас тоже. Осмотрись.
И бортстрелку такой же приказ. Оба доложили о попадании по правой плоскости и хвостовому оперению. Павел осторожно, «блинчиком» развернулся. На миноносце бушевал пожар, были видны языки пламени, валил дым. Теперь надо тянуть к своим. Возвращались группой из трех «жучков», выше истребители прикрытия. Конвой скрылся из видимости, когда на группу самолетов налетели из-за облаков сразу четыре пары «мессеров». Три пары связали боем «лавочкиных», а одна пара атаковала «дугласы». Все произошло стремительно. Торопливый доклад бортового стрелка:
– Сзади сверху «худые»!
Сразу звук очередей крупнокалиберного УБТ. Идущие в комплекте с самолетом пулеметы Браунинга сразу меняли на отечественные. Не из-за плохого качества «Браунинга», а из-за патронов. С американскими перебои, а в конце 1944 года наша промышленность уже в достаточном количестве боеприпасов выпускала. И первая атака «худых» пришлась на «жучок» Павла. Пушечные очереди истребителей не слышны, зато разрывы снарядов по обшивке фюзеляжа, по плоскостям – даже через наушники шлемофона доносятся. Сразу огонь вспыхнул, густой черный дым от правой плоскости. Огонь с каждой секундой сильнее, его языки уже до хвоста самолета дотягиваются. Павел понял – машина обречена. Взорваться на самолете уже нечему. Торпеда сброшена, опасность представляют только топливные баки.
– Штурман, стрелок! Приготовиться к оставлению машины!
Ответного доклада нет.
– Тимофей! Отзовись!
Обращение не уставное и ответа снова нет.
– Бортстрелок! Сергей!
Похоже – убиты. С одного из «дугласов» по рации:
– Двести девятый! Прыгай!
Двести девятый – это номер на фюзеляже «дугласа» Павла.
Павел повернул к берегу, решив тянуть сколько можно. А огонь уже к кабине пилотской подобрался, языки лижут стекла кабины, чувствуется жар. Павел очки на глаза опустил, хоть какая-то защита от ожога. Уже чувство тревоги стучит в голове: «Прыгай!»
Отстегнул ремни, выпрыгнул, рванул кольцо парашюта. «Дуглас» со стороны горел жутковато. Язык огня в два раза длиннее самолета, но самолет держится в воздухе. Павел еще подумал – не поторопился ли? И в этот момент взрыв! Облако дыма и огня, из которого летят куски обшивки, детали. За секунды до взрыва успел, не подвела интуиция. Да в принципе интуиция – это накопленный опыт, знания, примененные в нужный момент. Еще видны два торпедоносца, истребители. Но боя нет, немцы улетели.
Внизу воды Балтики, стремительно приближающиеся. Теперь остро встает вопрос – удержаться, не утонуть. В воду ушел с головой, вынырнул, расстегнул замки подвесной системы, избавился от парашюта. Покрутил головой, а берега не видно. Земля должна быть на востоке, да видимо – далеко. По его прикидкам, он где-то на траверзе Паланги, которую освободили от немцев десятого октября. Павел надул резиновый спасательный жилет. Уже лучше, намокшее обмундирование не так тянуло на дно.
Вода холодная, быстро тепло тела забирает. Сколько он продержится? Час, два, три? А что потом? Смерть от переохлаждения? Медленно поплыл на восток, чтобы согреться как-то. Но преодолеть десяток километров, а может и не один, это за пределами его возможностей. Накатывало отчаяние.
Угроза утонуть не грозила. Надувной жилет держал на воде. Но холод донимал, тело уже била крупная дрожь, стучали зубы, ноги ниже колен не чувствовал. Умереть не хотелось. Одно дело погибнуть в бою от раны, почти мгновенно, не мучиться. Перспектива замерзнуть и болтаться в воде, пока рыбы не обглодают – пугала. Решил для себя – еще полчаса и как только будут от холода отниматься руки, застрелится. Когда слышал о самострелах, считал – слабаки. Но обстоятельства бывают разные. Один в окружении, не желая сдаваться на милость и потеху врагу, последний патрон в висок пускает. И таких можно уважать. Убил себя, но не сдался, характер проявил. Другой от несчастной любви, получив письмо от друзей, которые сообщили, что его девушка вышла замуж за фронтовика, вернувшегося по ранению. Павел считал – ушла, так это хорошо, значит – не любила, выгоду искала в браке, стало быть, не разглядел ее сущность парень. Не создалась несчастливая семья, не родились дети, обреченные воспитываться в семье, где мать к отцу холодна. А довелось до самого, и заколебался. Что скажут его сослуживцы, если обнаружат труп? Не выдержал, сдался, оказав тем самым пользу врагу. Но и медленно уходить из жизни, отчетливо это понимая, очень тяжело. Закончив училище, в полк попал и сразу война. Смерть видал рядом, сам врага уничтожал, а хорошего вспомнить нечего. Девушку не любил, не целовал, детишками не обзавелся, род не продлил. А он в семье один ребенок. Уже и час прошел, тело холод чувствовать перестало. Всё, надо решаться. Пальцами, которые уже чувствовать перестали, с трудом вытащил пистолет из кобуры. Выронить не боялся, оружие пристегнуто кожаным ремешком к кобуре. С трудом оттянул затвор, загнав патрон в казенник, посмотрел на солнце. Жить хотелось. Победа над ненавистным врагом близка, торжество в стране будет великое, веками будут помнить. А он не увидит. Только какой выбор? Умереть медленно от холода или быстро от пули? Поднес пистолет к виску, нажать спуск не успел. В полукилометре из воды показался верх рубки, потом и она вся. Подлодка! На ходу всплыла! Только чья? Наша или немецкая, с базы Пиллау?
Лодка показалась вся, застопорила ход, прошла немного по инерции и закачалась на волнах. Запустили дизель, из выхлопной трубы сизый дым пошел, звук характерный. На ходовой мостик из лодки поднялись фигурки подводников.
Силуэты кораблей Павел изучал, по крайней мере, крейсер от сухогруза или танкера отличит. А подлодки, их силуэты не знает. Торпедоносцы с подлодками борьбу не ведут. Торпеда по надводной цели пускается, да еще отчетливо видимой.
Если лодка наша, шанс упустить нельзя. Павел поднял пистолет вверх, нажал на спуск. Грохот выстрела. И второй раз, третий, шестой. Два патрона в магазине осталось, их решил поберечь. Если подлодка немецкая, успеет одного врага застрелить, а последним – себя. На подлодке выстрелы услышали. Лодка дала малый ход и описала циркуляцию, направилась к нему.
Глава 7. Подлодка
Павел зрение напрягал, пытаясь хоть как-то разглядеть, что спереди на рубке – звезда или свастика? На немецких субмаринах бортовой номер на боковых поверхностях рубки, а на советских спереди. Фу! Звезду разглядел и букву «М» с цифрами ниже. Свои! От напряжения, от резкого перехода от отчаяния, одной секунды до рокового выстрела к надежде на спасение, стало худо, потерял сознание.
Лодка подошла, остановилась. Из рубки на корпус спустились командир и штурман. На лодке «Малютке» только два офицера и есть.
– Наш, надо на борт поднимать.
Тут же сыграли «человек за бортом». На воду спустили матроса-добровольца, обвязанного фалом. Он полуобнял пилота под мышки и краснофлотца с пилотом подняли на палубу.
Как за такой тост не выпить? Не спеша поели, выпили, вскоре захмелели.
– Все равно обмундирование сырое, отдыхайте.
Улеглись на топчан, сразу уснули. А к вечеру их растолкали.
– Пора.
Комбинезоны, гимнастерки и бриджи высохли, а сапоги внутри волглые. Старший лейтенант сам довел их до командира полка. А у деревенской избы уже полуторка стоит из минно-торпедного полка, прислать успели по звонку. Уже не чаяли в живых увидеть, как время вышло. Оба летчика старлея поблагодарили да в кузов залезли. По грунтовке, разбитой гусеничной техникой, да воронками от снарядов, бомб, добирались долго, да еще трясло немилосердно.
Редко бывает, что экипажи или кто-то из членов экипажей торпедоносца или топмачтовика возвращается после обстрела и вынужденной аварийной посадки.
Написали рапорты о происшествии, показали на карте, где потопили «Зибель», где торпедоносец приводнился. Собственно, командир полка уже подал по инстанции рапорт и других подтверждений не требовалось. Все происходило на глазах воинов целого полка.
Павел и Тимофей остались безлошадными на время. Из-за больших потерь в личном составе и самолетах четвертого августа полк был выведен на переформирование. Перегонщики каждую неделю перегоняли новые «Бостоны», из третьего запасного полка прибывали летчики, штурманы и бортстрелки. А третья эскадрилья, торпедоносцы, была полностью укомплектована летчиками-перегонщиками. Новый командир полка Ф. А. Ситяков был ими доволен. Перегонщики хорошо знали «Дугласы», почти все имели боевой опыт, но на других типах самолетов. И уже двенадцатого сентября полк снова приступил к боевой работе с аэродрома Клопицы. Только обустроились, как через день, 14 сентября, началась Прибалтийская операция. Группа фронтов приступила к наступлению.
Балтийский флот обстреливал с кораблей позиции врага, высаживал десант, блокировал с моря подвоз техники, боеприпасов, личного состава. На авиацию легла большая нагрузка. Полк только сформирован, нет слаженности, слётанности, как экипажей, так и звеньев, эскадрилий. А экипажей, имеющих боевой опыт торпедирования или топмачтового бомбометания, и вовсе единицы. Некому передавать опыт, а в армии изначально действовал принцип: «делай, как я».
Конечно, основную тяжесть поддержки наступающих войск несла армейская авиация. Она бомбила и штурмовала укрепленные районы немцев, колонны техники, склады. Над морем действовала морская авиация, а еще бомбила порты и корабли, укрывшиеся в них под прикрытие зенитных батарей. Очень важную функцию несли самолеты-разведчики. Ими были и «бостоны» и ПЕ-2. Сразу, в полете, по рации давали координаты и курс обнаруженных конвоев или крупных кораблей. По данным производились вылеты торпедоносцев или бомбардировщиков для уничтожения целей. Осенью 1944 года уже хватало боевой техники и накоплен опыт, стратегия действия.
Для минно-торпедных полков главная задача – атаковать суда и корабли, которыми немцы эвакуировали свои войска из Таллина. Желали эвакуироваться еще приспешники из эстонцев, служившие в полиции, карательных батальонах, администрации гражданской. Численность велика, транспортов не хватало. Немцы пытались уйти ночью, потому как морская авиация по ночам не летала, а торпедировать с подводной лодки ночью – редкая удача. Кроме того, действия наших подлодок затруднялись наличием обширных минных полей. Впрочем, с наших торпедоносцев и топмачтовиков тоже ставили минные заграждения. Еще при получении «дугласов» в полковых мастерских переделывали бомбардировщики под наши ФАБ-250, 500 и 1000, где цифры – вес бомбы в килограммах. У американских самолетов бомбодержатели других конструкций, наши бомбы держать не могли.
Павел и сам дважды вылетал на постановку мин. В бомболюк вмещались сразу две морские мины, каждая пятьсот килограмм весом. Вылетели звеном в три самолета еще затемно, чтобы пройти над оккупированной территорией ночью, когда встреча с немецкими истребителями исключена. Едва начало светать, оказались почти над нужным районом. Подправили курс, снизились до бреющего, сбросили мины. Для сброса был электроспуск, кнопка на штурвале пилота. У штурмана такая же на панели, а еще дублирующий рычаг на случай отказа электрики. Рычаг тянул трос, который открывал замок бомбодержателя.
Обратно уходили кружным путем, сначала на север, потом на восток. Весь путь проходил над морем. Так безопаснее, нет зенитных средств, невелик шанс встретить «мессеры». Но и рискованно, потому что когда приземлились, в бензобаках бензина плескалось на десяток минут полета. А ведь «жучок», как прозвали летчики «Дуглас А20», имел запас по топливу в 1510 литров, причем бензина импортного, наши нефтеперерабатывающие заводы могли выдавать только Б-70, не самый подходящий по октановому числу. Бензин доставлялся танкерами в Мурманск и Архангельск, а потом уже по железной дороге на фронты.
На поставленных минах подрывались. В один из дней Павел сам видел, как едва держится на плаву транспорт, бак которого уже ушел под воду. Бак по-морскому это нос судна, повреждение характерное для морских мин. Торпеда попадает в борт, а бомба сверху, на палубу. Видимо, взрыв произошел недавно, не более десяти минут назад. На корме еще стояли люди, часть шлюпок уже отходила от судна, набитые под завязку. Обстреливать из пушек или пулеметов Павел не стал, не факт, что многие смогут спастись. Сентябрьское море неспокойное, волнение три балла.
С каждым днем наши части продвигались вперед, и летчикам, штурманам приходилось на картах отмечать линию фронта. И чтобы по своим случайно не ударить, и в случае необходимости сесть на брюхо, дотянув до своих. По мере продвижения вражеских истребителей становилось меньше. Ближние аэродромы уже захвачены Красной армией, а с дальних не всегда хватало радиуса действия по запасу горючего. Конструктор самолета всегда перед дилеммой стоит. Сделаешь бензобак вместительным – увеличится дальность полета. Но возрастет вес, уменьшится скороподъемность и скорость, увеличится время виража, ухудшится маневренность, показатели для истребителя решающие. Шли на компромисс, на подвесные баки. По израсходованию их сбрасывали, ибо они создавали аэродинамическое сопротивление.
Немцы перестали выходить большими конвоями. Их легче обнаружить. Конечно, у нескольких транспортов и кораблей охранения больше зенитных орудий. Но на большой конвой налеты делают большее количество самолетов.
Экипаж Павла был в поиске над морем, значительно мористее эстонских земель. На траверзе Палдиски на удалении десяти миль от берега обнаружили транспорт и охранение – то ли сторожевой катер, то ли тральщик, судя по размерам и очертанию. Контуры боевых кораблей в полку учили, но не всегда они помогали, потому что зачастую из учебных кораблей делали вспомогательные катера. Или из рыбацких сейнеров тральщики. Понятно, не от хорошей жизни. В 1941 году такая ситуация сложилась в СССР. Потери кораблей велики, потеряны с оккупацией судостроительные верфи, в том же Николаеве. А еще залежи железных руд под Курском.
Теперь зеркальная ситуация у немцев. С каждым днем все сложнее доставлять руду из Норвегии и Швеции из-за противодействия советских подлодок и авиации. Верфи и заводы регулярно бомбят союзники, рабочих забирают в армию. А резервы для призыва или рабочей силы на пределе, к станкам ставят военнопленных.
На транспорте и корабле никаких знаков принадлежности. Немцы, финны могут быть, это враги. Но и нейтральной Швеции тоже. Вот наших транспортов быть не могло. Через Балтику к Англии или другим странам не пройти. Немцы пока достаточно сильны своим подводным флотом и контролируют проливы южнее и севернее острова Борнхольм.
Так что надо атаковать. Павел вспомнил когда-то прочитанные слова то ли римского папы, то ли французского епископа во время Варфоломеевской ночи, когда была массовая резня гугенотов. «Убивайте всех, Господь потом разберется, кто свой!»
Для начала решил расстрелять катер охранения. На нем видна зенитная установка. Из такой же недавно подбили его «дуглас», когда пришлось приводниться. Снизился, лег на боевой курс, открыл огонь из курсовых пушек и пулеметов. Новый самолет, который получил Павел, имел модификацию – в носу две пушки 20-мм и два крупнокалиберных пулемета, а не четыре пушки, как на погибшем «Жучке».
Перелетел катер, когда уже казалось – врежется в борт. Развернулся и еще один заход сделал. Катер потерял ход, на палубе людей не видно и ответного огня не открывают. Еще один заход, уже на транспорт, для торпедной атаки. Капитан судна человек опытный, успел развернуть посудину носом к атакующему самолету. В этом случае весьма вероятен промах из-за малой проекции судна. Если капитан сможет проманеврировать четверть часа, Павлу придется улетать на аэродром, стрелка топливомера уже влево клонится, в бензобаке четверть.
Еще заход – и снова неудача. Даже интересно стало – кто кого перехитрит. Но судно намного медлительнее самолета. И Павел придумал. Начал описывать на удалении половины морской мили от судна круг, и как только проекция стала боковой, резкий вираж, газ до отказа, отвесное пикирование. Судно не успело развернуться носом или кормой. Павел сам сбросил торпеду. Пронесся над судном и почти сразу услышал взрыв. Бросал торпеду метров с трехсот. Если ближе, то взрыватель может не успеть взвестись. Заложил вираж, чтобы штурман успел сделать фото для подтверждения одержанных побед. Исчисляли не только в уничтоженном количестве, но и в тоннаже. У катера охранения тоннаж плевый, не больше сотни-полутора тонн. А у транспорта уже прилично, тысячи полторы-две. Обратно на аэродром возвращались в отличном настроении.
А следующим днем, 22 сентября 1944 года приказом Верховного главнокомандующего минноторпедному полку было присвоено почетное наименование «Таллинский». Традиция эта появилась в 1944 году, когда полки и дивизии – армейские, флотские или авиационные, стали освобождать оккупированные земли. Приказ объявили по восьмой авиадивизии ВВС Балтфлота, в полку. Вечером после полетов торжественный ужин. От обычного он отличался тем, что к чаю подали булочки. Для всех военнослужащих булочки в радость, пахнуло домом, довоенной жизнью. Многие, как и Павел, служили с начала войны, не были в отпуске, если только по ранению. И булочка – как знак скорого окончания войны. Единственный отдых бывал, когда полк выводился на переформирование – пополниться личным составом, самолетами. Немецкие военнослужащие, скажем в пехоте, выводились с передовой в тыл каждые три месяца, а раз в год солдата или офицера отправляли в настоящий отпуск на родину. Невелик отпуск, двенадцать дней, но позволял психологически отдохнуть, родные стены быстро восстанавливали силы. Но в сорок четвертом начались активные и массированные бомбардировки городов. Несколько сотен бомбардировщиков за один налет стирали с лица земли крупные города. Причем серьезных потерь не несли, истребительное прикрытие было сильным, да и бортовые стрелки целой армады представляли серьезную угрозу. Сосредоточенным огнем сразу десятков крупнокалиберных пулеметов могли сбить любого аса.
Война пришла на германские земли, хотя министр авиации маршал Герман Геринг хвастливо обещал фюреру и германскому народу, что на земли Германии не упадет ни одной вражеской бомбы. Однако уже 6 июня 1941 года наши бомбардировщики, взлетев с острова Сааремаа, нанесли бомбовый удар по Берлину. В Германии поверить не могли, что до столицы рейха долетели советские самолеты. Считали – англичане мстили за бомбардировки Лондона и Ковентри.
Кроме материальных и людских потерь, бомбардировки имели сильный деморализующий эффект на отпускников. Одно дело воевать, зная, что семьи в глубоком тылу не познают ужасы войны. А другое – видеть своими глазами разрушенные дома и целые районы городов. К тому же население Германии в сорок четвертом году стало испытывать нехватку продовольствия. Еще не голод, но карточная система очень скудная. Кроме того, американцы, взлетающие с аэродромов Англии, бомбили не промышленные объекты, а жилые кварталы. Население надо было устрашить. А акционерами или даже владельцами многих предприятий Германии были американцы. Например – более тридцати процентов покрышек для автомобилей кружным путем, через нейтральные страны, завозилось с заводов, хозяевами которых были американцы.
После бомбежек и гибели соотечественников немцы стали задумываться – будет ли обещанная фюрером победа и что с ними произойдет, если Германия будет повержена? Из разговоров отпускников немцы знали, как жестоко обращался вермахт и особенно войска «СС» с жителями оккупированных территорий. И ожидали такого же отношения к себе. Страх и ужас поселился в умах и душах немцев после лета 1944 года.
На войне радость и горе рядом ходят. После присвоения почетного наименования полку прошла всего неделя и на глазах ведомых, возвращаясь из боевого вылета, погиб командир полка, майор Ф. А. Ситяков. Нелепо получилось. В условиях ограниченной видимости недопустимо снизился над водой, при легком крене на вираже зацепил крылом морскую гладь. Самолет тут же рухнул и от столкновения развалился на части. На самолете, в экипаже, сплошь командование. Кроме командира погиб флагманский штурман полка Г. А. Заварзин, а стрелок-радист, начальник связи полка П. М. Черкашин уцелел. Травмирован был, но сумел продержаться на воде до подхода катера.
Новым командиром полка с 29 сентября стал майор А. И. Фомин. А одиннадцатого октября полк в составе оставшихся 21 самолета перелетел на аэродром Паневежис. На аэродроме фактически собралась вся восьмая авиадивизия ВВС Балтфлота: 1-й гвардейский МТАБ, 12-й гвардейский ПТАБ, 51-й МТАБ, 14-й гвардейский ИАП и 21-й ИАП. Аббревиатура ИАП – это истребительный авиаполк, служит для прикрытия торпедоносцев при боевых вылетах.
В первых числах ноября из состава полка была выделена авиагруппа из шести самолетов с экипажами, которые перелетели на аэродром Пярну, вошли в оперативное подчинение командира девятой авиадивизии ВВС БФ. Авиаразведка доложила о появлении немецкого тяжелого крейсера. Срочно была разработана операция по его уничтожению. Павел в авиагруппу не вошел. Бомбардировка и торпедирование результатов не дали. Из-за сильного зенитного огня крейсера только одна пятьсоткилограммовая бомба угодила на палубу крейсера, но серьезных повреждений не нанесла.
От Паневежиса до Восточной Пруссии по авиационным меркам рукой подать. Приходилось вылетать на бомбардировки портов, кораблей в заливах. Здесь впервые у Павла проснулась зависть. У немцев на аэродромах взлетные полосы бетонированные, взлет и посадку можно производить в любую погоду – снег, дождь. У авиации Красной армии аэродромы полевые, взлетные полосы грунтовые. Да и какие это полосы? Проехал бульдозер по полю пару раз, снес кочки да бугры. А чаще солдаты из БАО – батальона аэродромного обслуживания – с лопатами будущую полосу ровняют. Иногда, когда удается раздобыть трофейные немецкие или американские, поставленные по ленд-лизу железные перфорированные полосы, которые сцепляются между собой, летчики рады. Можно осуществлять полеты. И полоса одна, а у немцев, как правило – две, одна к другой под углом сорок пять градусов. Очень толково! Потому что при любом направлении ветра взлетающий самолет может взлететь навстречу потоку воздуха. Для самолета и птиц момент важный, от этого зависит подъемная сила крыльев, а стало быть, и длина разбега, грузоподъемность. А еще у немцев ангары и технические службы подземные, не страшны бомбардировки и маскировка хорошая. Только полосы бетонные выдают аэродром, так немцы при приближении Красной армии стали бетон закрашивать под цвет травы или накрывать маскирующей сетью. И тогда на виду только «колбаса», полосатый ветроуказатель, так и его опустить с мачты можно. Рационально и добротно обустроено, на века. Не предполагали немцы, что Красная армия до Пруссии докатится. Пруссия многие века считалась оплотом германской воинственности, как говорили большевики – милитаризма. Так и русские императоры пример брали. Павел I ввел в русской армии парадный шаг – 120 в минуту, как в прусской армии, да упражнения с фузеями.
Насыщенность войсками и долговременными укреплениями в Пруссии высокая. Бомбардировщики под прикрытием истребителей летали. «Лавочкины» или «яки» над бомбардировщиками с превышением высоты идут, чтобы иметь преимущество в бою по известной формуле – скорость, высота, огонь. А немцы взлетают парами с замаскированных аэродромов и атакуют бомбовозы на восходящем маневре. Огонь из пушек в брюхо бомбера, по моторам и с переворотом уходят. На пикировании наши истребители отставали. У «мессеров» обшивка фюзеляжа и крыльев из дюраля, хорошо выдерживает перегрузки. А на наших самолетах крылья фанерой обшиты, а поверх нее перкаль наклеен, ткань такая. А чтобы не намокала, покрыта лаком. И при перегрузках на пикировании, когда азарт и адреналин через край, в сапоги льется, не раз бывало, что куски фанеры срывало с лонжеронов. Тогда – как повезет. Либо катастрофа, либо выходи из боя и потихоньку на свой аэродром. Как говорилось у пилотов в песне – «на честном слове и на одном крыле». Пели те, кому повезло. А другие – Ave, Maria!
В отличие от Ленинградской, Новгородской областей, в Прибалтике или Пруссии города или поселки в пределах видимости зачастую. А что удивляло советского человека, так это дороги. Даже между селами булыжная дорога, между городами асфальт или бетонка, как в Пруссии. В любую непогоду не застрянешь. Для россиян – в диковину. Кроме того, удивляло, вызывало зависть, даже злило – богатство немцев. В каждой семье машина или мотоцикл во дворе своего дома, когда в СССР велосипед роскошью был. У немцев наручные часы – обыденная вещь, а наши солдаты с убитых фрицев снимали часы или пленных. Как без часов разведчику, артиллеристу, связисту, либо пехотному взводному? Штурману самолета или корабля без часов – как без рук.
У стационарных, давно построенных немецких аэродромов хорошо продуманная зенитная оборона. Причем батареи замаскированы, то под дом, то под стога сена. Наблюдатели или авиаразведчики на передовой, заметив наши самолеты, определяли курс и сообщали своим ПВО – истребителям и зенитным батареям. Те успевали подготовиться, потери наших ВВС росли. К тому же есть разница – покинуть подбитый самолет с парашютом над своей территорией, пусть и оккупированной, где местные жители помогут спрятаться, дадут кусок хлеба, подскажут – где полицейские заставы, как лучше и где к передовой подобраться, чтобы линию фронта перейти.
И совсем другое – приземлиться на землю Пруссии, где каждый житель тебя сразу сдаст в полицию или гестапо. Ему даже бегать не придется. У каждого дома телефон, а телефонные будки на многих перекрестках стоят и связь с отделением полиции бесплатная. В полицейском участке список всех жителей с указанием роста, веса, особых примет. Незнакомого человека, даже в гражданской одежде задержат до выяснения очень быстро. А уж летчика в советской форме подавно, шансы выбраться к своим почти нулевые. Из наших разведгрупп, заброшенных катерами, на парашютах с самолетов, практически никто не уцелел. Лесов, как в Белоруссии, где можно дивизию скрыть – нет. Все деревья как по линеечке, просеки с номерами и проглядываются насквозь. И стоит выйти по рации на связь, пеленгаторы сразу засекают. Полиция, фельджандармы и отряды охотников из местных, хорошо знающих окрестности уйти разведгруппе не дадут, как и летчикам, сбитым над Пруссией, а в дальнейшем Германией.
Поэтому на подбитых самолетах старались тянуть до последнего. Горели, получали ожоги. Если недалеко видно было море, предпочитали парашютироваться над водой. Был шанс, что свои летчики сообщат по рации о районе приземления и туда успеет кто-то из быстроходных катеров.
Дивизия, в которой воевал Павел, имела только сухопутные самолеты, на колесном шасси. Такие самолеты, в отличие от гидропланов, на воду приземлиться не могли. В начале войны Балтфлот имел гидросамолеты ГСТ или МБР-2, прозванные «амбарчиками». Потери тихоходных машин были велики, а новые гидропланы стали поступать только по ленд-лизу в 1944 году, знаменитые «Каталины». Однако Павлу полетать на них не удалось. Большей частью они поступили на Северный флот, да еще для проводки судов и ледовой разведки Северного морского пути.
Как раз Павел с другими пилотами утром, после завтрака, обсуждал увиденный вчера немецкий гидроплан.
– Не для нас такая машина! – доказывали одни. – Поплавки торчат, всю скорость сжирают. И куда торпеду подвесишь? Для нашей службы «Жучок» в самый раз!
«Жучок» было прозвище «Дугласа» в модификации торпедоносца или топмачтовика. Только поговорили, как вызвали в штаб, на задание. По данным моряков, из военно-морской базы Пиллау вышел конвой из трех транспортов и нескольких кораблей охранения. Немцы вывозили раненых, курсантов военных училищ и гражданских лиц, в первую очередь специалистов военной промышленности. А еще вывозили предметы искусства из музеев, золото и серебро из банков.
Поднялись эскадрильей, по пути к ним пристроились истребители охранения. Эскадрилья неполная, всего шесть самолетов, но и конвой не велик. Комэск построил план атаки – зайти со стороны моря, где нет постов наблюдения. Тогда атака получится неожиданной.
С аэродрома Паневежис сразу курсом двести семьдесят, на запад, над Балтикой. Через десять минут лета разворот на девяносто градусов влево и минут через двадцать уже конвой видно. В атаку сразу три самолета пошли. Никто никому не мешал, для каждого торпедоносца своя цель. Так для каждого самолета меньше зенитного огня достанется, и топливо экономится, ежели поодиночке в атаку выходить. Особенно критично это для истребителей. Торпедоносец в воздухе может три – три с половиной часа находиться, а истребитель в два раза меньше.
Первый заход удачный. Из трех сброшенных торпед две угодили в транспорты, одно судно увернулось. Правда, один торпедоносец получил повреждения и сразу развернулся к аэродрому. Вместе с ним еще двое. Торпеды сбросили, а истребители все равно подбитый «Дуглас» сопровождать должны.
Павел во второй волне атаки. На его глазах один транспорт затонул, второй кренится на борт, к нему подошел катер, спасать людей. Павел выбрал целью миноносец, потому как с него наиболее ожесточенный зенитный огонь велся. Из кораблей охранения этот самый крупный, другие – два сторожевика представляют меньшую угрозу.
Снизился до бреющего, винты почти касались воды. Так у зенитчиков меньше шансов попасть. Еще метров с восьмиста начал по миноносцу из курсовых пушек огонь вести. Далековато, пушки малокалиберные, но все равно какой-то расчет орудийный на корабле поразить можно. Миноносец начал разворот кормой к атакующему «жучку». Не успел! Павел сбросил торпеду сам, опередив штурмана на секунду. До корабля метров двести – двести пятьдесят. Стремительно возрастают в лобовом стекле надстройки корабля. Штурвал на себя, левой рукой газ. «Бостон» буквально перепрыгнул через миноносец, и Павел ощутил, как по самолету ударила пушечная очередь. Но моторы работали, и самолет слушался рулей. Взрыв! Штурман в СПУ закричал:
– Попали!
– В нас тоже. Осмотрись.
И бортстрелку такой же приказ. Оба доложили о попадании по правой плоскости и хвостовому оперению. Павел осторожно, «блинчиком» развернулся. На миноносце бушевал пожар, были видны языки пламени, валил дым. Теперь надо тянуть к своим. Возвращались группой из трех «жучков», выше истребители прикрытия. Конвой скрылся из видимости, когда на группу самолетов налетели из-за облаков сразу четыре пары «мессеров». Три пары связали боем «лавочкиных», а одна пара атаковала «дугласы». Все произошло стремительно. Торопливый доклад бортового стрелка:
– Сзади сверху «худые»!
Сразу звук очередей крупнокалиберного УБТ. Идущие в комплекте с самолетом пулеметы Браунинга сразу меняли на отечественные. Не из-за плохого качества «Браунинга», а из-за патронов. С американскими перебои, а в конце 1944 года наша промышленность уже в достаточном количестве боеприпасов выпускала. И первая атака «худых» пришлась на «жучок» Павла. Пушечные очереди истребителей не слышны, зато разрывы снарядов по обшивке фюзеляжа, по плоскостям – даже через наушники шлемофона доносятся. Сразу огонь вспыхнул, густой черный дым от правой плоскости. Огонь с каждой секундой сильнее, его языки уже до хвоста самолета дотягиваются. Павел понял – машина обречена. Взорваться на самолете уже нечему. Торпеда сброшена, опасность представляют только топливные баки.
– Штурман, стрелок! Приготовиться к оставлению машины!
Ответного доклада нет.
– Тимофей! Отзовись!
Обращение не уставное и ответа снова нет.
– Бортстрелок! Сергей!
Похоже – убиты. С одного из «дугласов» по рации:
– Двести девятый! Прыгай!
Двести девятый – это номер на фюзеляже «дугласа» Павла.
Павел повернул к берегу, решив тянуть сколько можно. А огонь уже к кабине пилотской подобрался, языки лижут стекла кабины, чувствуется жар. Павел очки на глаза опустил, хоть какая-то защита от ожога. Уже чувство тревоги стучит в голове: «Прыгай!»
Отстегнул ремни, выпрыгнул, рванул кольцо парашюта. «Дуглас» со стороны горел жутковато. Язык огня в два раза длиннее самолета, но самолет держится в воздухе. Павел еще подумал – не поторопился ли? И в этот момент взрыв! Облако дыма и огня, из которого летят куски обшивки, детали. За секунды до взрыва успел, не подвела интуиция. Да в принципе интуиция – это накопленный опыт, знания, примененные в нужный момент. Еще видны два торпедоносца, истребители. Но боя нет, немцы улетели.
Внизу воды Балтики, стремительно приближающиеся. Теперь остро встает вопрос – удержаться, не утонуть. В воду ушел с головой, вынырнул, расстегнул замки подвесной системы, избавился от парашюта. Покрутил головой, а берега не видно. Земля должна быть на востоке, да видимо – далеко. По его прикидкам, он где-то на траверзе Паланги, которую освободили от немцев десятого октября. Павел надул резиновый спасательный жилет. Уже лучше, намокшее обмундирование не так тянуло на дно.
Вода холодная, быстро тепло тела забирает. Сколько он продержится? Час, два, три? А что потом? Смерть от переохлаждения? Медленно поплыл на восток, чтобы согреться как-то. Но преодолеть десяток километров, а может и не один, это за пределами его возможностей. Накатывало отчаяние.
Угроза утонуть не грозила. Надувной жилет держал на воде. Но холод донимал, тело уже била крупная дрожь, стучали зубы, ноги ниже колен не чувствовал. Умереть не хотелось. Одно дело погибнуть в бою от раны, почти мгновенно, не мучиться. Перспектива замерзнуть и болтаться в воде, пока рыбы не обглодают – пугала. Решил для себя – еще полчаса и как только будут от холода отниматься руки, застрелится. Когда слышал о самострелах, считал – слабаки. Но обстоятельства бывают разные. Один в окружении, не желая сдаваться на милость и потеху врагу, последний патрон в висок пускает. И таких можно уважать. Убил себя, но не сдался, характер проявил. Другой от несчастной любви, получив письмо от друзей, которые сообщили, что его девушка вышла замуж за фронтовика, вернувшегося по ранению. Павел считал – ушла, так это хорошо, значит – не любила, выгоду искала в браке, стало быть, не разглядел ее сущность парень. Не создалась несчастливая семья, не родились дети, обреченные воспитываться в семье, где мать к отцу холодна. А довелось до самого, и заколебался. Что скажут его сослуживцы, если обнаружат труп? Не выдержал, сдался, оказав тем самым пользу врагу. Но и медленно уходить из жизни, отчетливо это понимая, очень тяжело. Закончив училище, в полк попал и сразу война. Смерть видал рядом, сам врага уничтожал, а хорошего вспомнить нечего. Девушку не любил, не целовал, детишками не обзавелся, род не продлил. А он в семье один ребенок. Уже и час прошел, тело холод чувствовать перестало. Всё, надо решаться. Пальцами, которые уже чувствовать перестали, с трудом вытащил пистолет из кобуры. Выронить не боялся, оружие пристегнуто кожаным ремешком к кобуре. С трудом оттянул затвор, загнав патрон в казенник, посмотрел на солнце. Жить хотелось. Победа над ненавистным врагом близка, торжество в стране будет великое, веками будут помнить. А он не увидит. Только какой выбор? Умереть медленно от холода или быстро от пули? Поднес пистолет к виску, нажать спуск не успел. В полукилометре из воды показался верх рубки, потом и она вся. Подлодка! На ходу всплыла! Только чья? Наша или немецкая, с базы Пиллау?
Лодка показалась вся, застопорила ход, прошла немного по инерции и закачалась на волнах. Запустили дизель, из выхлопной трубы сизый дым пошел, звук характерный. На ходовой мостик из лодки поднялись фигурки подводников.
Силуэты кораблей Павел изучал, по крайней мере, крейсер от сухогруза или танкера отличит. А подлодки, их силуэты не знает. Торпедоносцы с подлодками борьбу не ведут. Торпеда по надводной цели пускается, да еще отчетливо видимой.
Если лодка наша, шанс упустить нельзя. Павел поднял пистолет вверх, нажал на спуск. Грохот выстрела. И второй раз, третий, шестой. Два патрона в магазине осталось, их решил поберечь. Если подлодка немецкая, успеет одного врага застрелить, а последним – себя. На подлодке выстрелы услышали. Лодка дала малый ход и описала циркуляцию, направилась к нему.
Глава 7. Подлодка
Павел зрение напрягал, пытаясь хоть как-то разглядеть, что спереди на рубке – звезда или свастика? На немецких субмаринах бортовой номер на боковых поверхностях рубки, а на советских спереди. Фу! Звезду разглядел и букву «М» с цифрами ниже. Свои! От напряжения, от резкого перехода от отчаяния, одной секунды до рокового выстрела к надежде на спасение, стало худо, потерял сознание.
Лодка подошла, остановилась. Из рубки на корпус спустились командир и штурман. На лодке «Малютке» только два офицера и есть.
– Наш, надо на борт поднимать.
Тут же сыграли «человек за бортом». На воду спустили матроса-добровольца, обвязанного фалом. Он полуобнял пилота под мышки и краснофлотца с пилотом подняли на палубу.