Выжившие

– Говорю ж, они убежали в сторону города… Я не знаю. Сказал, что сбежали. Но не сказал, кто они.

Мы немного помолчали.

– Они могли бы рассказать больше, если бы мы не запаниковали, – вздохнув, произнес Роб.

– Да я понимаю! Просто подумал… – Сильная головная боль, настойчивая и громкая, молотом стучала в мозгу. Съехав на обочину, я остановил машину. – Извини, я на минутку.

– Они говорили, что убили кого-то из них?

Схватившись за ручку, я открыл дверцу и, шатаясь, выбрался наружу. И меня тут же вырвало на умирающую траву. Хватая ртом воздух, я закрыл дверь и прислонился к машине, не желая слышать обвиняющий голос Роба.

Хотя на самом деле он не обвинял. Он просто задал вопрос.

Было слышно, как Роб тоже выбрался на дорогу. Он подошел и встал, прислонившись к машине, рядом со мной, перед стеной деревьев.

– Прости, не хотел, чтобы прозвучало так, будто ты что-то сделал неправильно, – произнес он.

– Да все верно, мой косяк. Я испугался. – У меня начался нервный смех. – Я… я не знал, что делать. До жути был напуган.

– И я тоже.

– Ты никогда раньше не стрелял из ружья и попал в цель с первого раза!

Он слегка улыбнулся:

– Ух ты, да неужели! Теперь будешь всем рассказывать обо мне.

– Всенепременно.

Он поднял руку, и мы, смеясь, неловко ударились ладонями. «Дай пять» превратилось в одно из тех скупых мужских объятий, которые включали бы похлопывание по спине, если бы мы были достаточно мачо, чтобы справиться с пережитым стрессом. Мне не удалось вспомнить, когда я в последний раз обнимал кого-то, кроме Томи. Как же сильно мне не хватало прикосновения к другому человеку, как много я потерял в своей жизни без объятий даже до бомб! А обнимал ли я вообще кого-нибудь, кроме Нади и детей? Женщин, с которыми спал? Не помню. Вряд ли.

Мы поменялись местами, и до конца поездки машину вел Роб.





День семидесятый (3)


Добравшись до окраины города, больших особняков и магазинов шаговой доступности, сначала мы почти ничего не заметили. Меня поразило, каким нормальным выглядело все вокруг, за исключением брошенных автомобилей, несколько затруднявших продвижение вперед на протяжении всей дороги. Я смотрел на дома, мимо которых мы проезжали, и был потрясен, увидев в окнах лица.

– Странно как-то, – произнес Роб.

– Думал, что здесь… – Я замолчал, подбирая слова.

– Зона военных действий?

– Да.

Роб притормозил, объезжая пару машин, оставленных поперек дороги. Я заметил вооруженных мужчин раньше него. Они были одеты в темно-синюю форму, но без знаков различия. Нам сделали знак остановиться и опустить стекла.

Я толкнул Роба локтем, и он побледнел:

– Боже!

Один из мужчин, с винтовкой на груди, подошел к окну машины. У него были крапчатые глаза цвета красного дерева и темная кожа. Он заговорил с нами по-французски.

– Я американец, – сказал я, чувствуя себя полной задницей и надеясь, что он не пристрелит меня за такое гражданство.

– Откуда вы приехали? – спросил он.

– Отель «Сизьем», – ответил Роб. – Миль пятнадцать отсюда.

– Я знаю, где находится этот отель. – Прищурившись, он заглянул мимо нас на заднее сиденье машины. – Там есть люди?

– Нас чуть меньше двадцати, – сказал я.

– Все это время?

Мы молча кивнули.

– Что вы делаете здесь?


Мы с Робом переглянулись.

– Из нашей группы потерялись несколько человек. Они отправились на поиски еды и не вернулись. Мы боялись… на них напали другие люди.

– Ты прав. В лесу есть плохие люди. – Он бросил взгляд за нашу машину и сделал кому-то знак, как бы говоря: «Все в порядке, с этими ребятами все в порядке». – Здесь вы ищете еду? Или только своих друзей?

– И то и другое. С нашими запасами нам не пережить зиму в отеле. Как у вас ситуация здесь? Вы принимаете людей? Вы из полиции? – Я сглотнул, не зная, правильно ли ответил на его вопросы.

Он выглядел удивленным.

– Мы все полиция. Следуйте за мной. Я отведу вас в ратушу.

– Машину можно оставить здесь?

– Да. Ее никто не украдет.

Мы оба медленно вышли из машины, и человек в темной форме покачал головой, глядя на наше оружие:

– Ружья с собой брать нельзя. Можете оставить их в машине, но ходить с ними по городу нельзя.

Я был счастлив подчиниться. Блокпост охраняли около дюжины мужчин, и я не стал бы делать ставку на себя против любого из них.

Мужчина протянул мне руку и сказал:

– Меня зовут Феликс.

Мы обменялись рукопожатиями, и я немного расслабился. Вряд ли человек, который так вежливо представлялся людям, собирался стрелять в них.

– Меня зовут Джон. Это Роб.

– Ты англичанин? – спросил Феликс Роба.

– У нас в отеле есть американцы, англичане, немцы и французы, – ответил Роб, кивнув. – И японская пара с маленькими детьми.

– Около двадцати, говорите?

– Теперь уже меньше.

Феликс повел нас вокруг блокпоста, и за ним я увидел город, выглядевший – по большей части – точно таким, каким мы покинули его несколько месяцев назад, когда ехали на такси из аэропорта в отель. В нем по-прежнему было чисто. Никаких разрушенных зданий. Единственным существенным отличием, бросавшимся в глаза, были флаги и транспаранты, висевшие на окнах и развевавшиеся в садах. Они виднелись повсюду, некоторые на французском, другие – нет.

Да здравствует Сен-Сион! МИР.

– Раньше город назывался вроде не Сен-Сион? – неуверенно заметил я.

Феликс кивнул:

– Мы переименовали его. Теперь это другой город.

– А что в ратуше? – спросил Роб.

– Наш мэр, – ответил Феликс. – И Городской совет.

– Ваш кто? – Я остановился.

Он оглянулся на меня, будто я ступил:

– Наш мэр и Совет. Наш мэр – Стефани Морж.

Роб тоже странно посмотрел на меня, но мне было все равно. Я словно потерял контроль над своим телом, и мои глаза наполнились слезами. Я снял очки и прикрыл глаза рукой, не в силах сдержать слез. Волна самого болезненного облегчения и ностальгии выбила из меня остатки самообладания. Какое-то время я стоял посреди улицы и старался не расплакаться от избытка эмоций. Больше я ничего не мог делать. Я почувствовал на плече руку. Роб.

Феликс ничего не сказал.

В отеле было легко отделить себя от образов своей прежней жизни. Наверное, именно поэтому я боялся уезжать оттуда. Отель давал нам возможность сосредоточиться на выживании и друг на друге. Мы могли не думать об остальном мире или о своих утратах. Теперь я чувствовал его, этот сокрушительный экзистенциальный груз потери. Ежедневные поездки на работу в город, телефонные звонки своим доверенным лицам о чем-то, что видел по телевизору, читал в новостях в Интернете. Новости становились все хуже и хуже. Ты отправлялся на один, другой, третий марш, но росло ощущение, что ничего не меняется, что правительства разных стран не боятся, а люди не так напуганы, как стоило бы, проводя день за днем на работе, говоря о политиках, которых мы ненавидим, и сражениях, которые мы проигрываем, беспокоясь о своем будущем и о том, будет ли оно у наших детей, а затем всего этого вдруг не стало. Ни семьи, ни телевизора, ни забот о дне насущном и о том будущем, каким ты его себе представлял, ни твоих детей – все исчезло за один день или за несколько, но никто точно не знал, за сколько, потому что Интернет, это большое окно, тоже исчез.

Мне не хватало той жизни, хотя я и не был счастлив тогда. Никто из нас не был счастлив тогда. Любой образ нашей прежней жизни причинял боль, как шрам от старого ранения. Эти образы не были счастливыми, зато знакомыми. Каждый день ты знал, что все нестабильно, как знал, что и насилие было не всегда, но, так или иначе, нам всем приходилось жить в нем. Такую жизнь нельзя назвать счастливой. И даже благополучной. Но иногда нам так было спокойнее.

– Извините, мне было нужно немного времени, – сказал я, открывая глаза, и мы пошли дальше.

Роб притих.

Феликс больше не задавал вопросов.

Я не чувствовал смущения. Да кому какое дело?! Нам всем есть о чем поплакать.

Мы проходили мимо магазинов, некоторые вроде даже выглядели открытыми. Интересно, что они делают со своими деньгами, которые теперь превратились в барахло? Навстречу попадались обычные люди в обычной одежде. Буквально перед нами перешли улицу женщина и трое детей, и я не мог отвести от них глаз. Дети выглядели чистенькими и счастливыми, как и положено малышам.