Выжившие
Часть 24 из 74 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Петер: Кроме конца света?
Я: Разумеется.
Петер: Иногда у меня возникает ощущение, что в отеле может быть больше людей, чем мы знаем. Он огромен. И эта мысль не выходит у меня из головы. И еще – здание довольно шумное, по ночам часто слышатся удары и стук. Но, по-моему, это всего лишь старые трубы.
Я: Ты видел в отеле кого-нибудь незнакомого?
Петер: Нет. Пока нет.
Я: У вас с женой были дети?
Петер: Нет.
Я: А хотели детей?
Петер: Нет. Жена хотела. Я нет.
Я: Почему?
Петер: Я видел, что происходит, когда люди думают, что достойны быть родителями, а на деле это не так. Люди высокомерны. Считают, что готовы для такого занятия. У них дети появляются в двадцать лет, а то и раньше, а они сами-то еще не понимают, каково это – быть взрослым. Все, неотработанное через обширный самоанализ и терапию, передается вашим детям. Я никогда не допускал, что достоин стать отцом. И сомневаюсь, что многие достойны.
Здесь я на мгновение остановился. Почему-то его ответ задел меня и вызвал раздражение.
Я: Ты любишь детей?
Петер: От ребенка зависит. Не могу сказать, что не люблю детей как таковых. Некоторые дети замечательные, некоторые – нет. Во многом зависит еще и от родителей.
Я: Как, по-твоему, зачем кому-то в отеле убивать девочку и оставлять ее в баке на крыше?
Петер: Не знаю, я не криминальный психолог. Но обычно так поступают родители.
Я: Думаешь ее убили родители?
Петер: Если убита женщина, то это парень или муж. Убит ребенок – то, как правило, родители.
Я: Ты много общаешься с детьми Иобари?
Петер: Нет.
Я: Почему?
Петер: Я не знаю супругов Иобари. И здесь я не на работе.
Я: Как думаешь, это могло быть убийство из милосердия? Я про девочку в баке. Конец света, родители убивают ее, чтобы избавить от последствий.
Петер (пожимая плечами): На мой взгляд, глупая теория.
Я: Почему?
Петер: Нам могут понадобиться все выжившие дети. Или вид вымрет.
В разговоре возникла пауза, пока я просматривал записи, проверяя, подготовил ли я еще какие-нибудь вопросы. Затем Петер, многозначительно посмотрев на нас, спросил, закончена ли беседа, и мы с Таней вышли из его номера.
Таня усмехнулась:
– Он довольно странный. И представляешь, работал психологом.
Я тоже усмехнулся и сказал:
– Нет, не представляю.
Когда я вернулся к себе, возле двери меня ждал Натан. Он записал свой рассказ о том, почему пришел работать в отель. Рассказ написан удивительно хорошо и получился даже более странным, чем я запомнил его. Прикреплю историю Натана здесь.
Натан
Я люблю вас всех больше жизни.
Мне нужно уехать. Не пытайся меня найти.
Жаль, не могу объяснить.
Твой Гарольд (отец)
Вообще-то он – мой отчим. А это была та самая записка, которую мама нашла в канун Рождества десять лет назад. Она не сказала об этой записке моим сестрам. Они были слишком маленькими, чтобы понять. По какой-то причине я, тринадцатилетний, считался для этого достаточно взрослым.
Едва проснувшись, я понял: что-то пошло не так. Я чувствовал, если встану с постели, произойдет ужасное событие, поэтому провалялся почти до двух часов дня и только потом спустился вниз.
В гостиной работал телевизор, и обе мои сестренки устроились на полу перед ним.
Мама сидела за обеденным столом. Я не сразу заметил записку, которая лежала перед ней. Сначала я обратил внимание на выражение ее лица: она смотрела на тысячи миль в будущее. Когда я вспоминаю об этом, думаю в ее взгляде было облегчение.
– У тебя все хорошо? – поинтересовался я.
– Вчера вечером отец разговаривал с тобой? – спросила она, переворачивая записку, чтобы я не прочитал ее. – Я слышала ваши голоса, но не хотела подслушивать. Порадовалась, что вы снова разговариваете.
– Да так, ничего важного. Спрашивал про школу и все такое.
– Что-то конкретное?
– Нет, – солгал я.
– И он выглядел нормальным?
Я выдавил улыбку, притворяясь, что это обычный вопрос:
– Настолько нормальным, насколько это слово применимо к отцу.
Она заплакала. Я видел на ее щеках дорожки от слез. Странно, но с ними она выглядела моложе. Я не спрашивал ни о чем, потому что больше всего на свете хотел, чтобы этот разговор закончился.
Внезапно моргнув, она отодвинула двумя пальцами записку от себя:
– Он опять уехал.
Я и без записки знал, что он не собирается оставаться. Понял это, как только проснулся. А если честно, еще вчера вечером. Я знал, что-то случится, и теперь все встало на свои места. Он уехал. Он не вернется. Отлично. Скатертью дорога, подумал тринадцатилетний я.
– Значит, солнечная Франция, как в прошлый раз? – произнес я.
Она нахмурилась:
– Франция?
– Гм… – Я и забыл, что мне не положено знать так много. – Да это я так сказал. Просто в моем воображении большинство парней с кризисом среднего возраста отправляются именно туда. Или в Вегас.
– Ясно.
Каждый раз, когда она верила очередной моей лжи, я все больше терял к ней уважение. Я, конечно, еще тот лжец, но это не повод проявлять сочувствие, особенно к моей маме. Не уметь распознать, когда тебе врет твой собственный ребенок, – это грустно.
Но то, что я пишу здесь, чистая правда.
Рождественская елка в гостиной вспыхивала красными и синими огоньками.
Я взял записку.
– Да вернется он! – произнес я и повернулся, собираясь уйти к себе наверх.
В своей комнате я еще раз прокрутил в голове нервный срыв, который случился у отца прямо в моем присутствии вчера вечером.
Нервное расстройство появилось у него вскоре после маминого. Мама всю жизнь была христианкой и вдруг перестала ходить в церковь, а потом и вовсе бросила молиться, когда поняла, что Бог не собирается ликвидировать папину компанию. Долгое время она все копила в себе – как отдавала деньги в нашу местную церковь и часами просиживала в неудобном кресле, слушая болтовню всяких чуваков. По ее мнению, было вполне разумно, чтобы Он отплатил ей в час нужды, потому что она никогда прежде прямо не просила Бога ни о чем. Ей и в голову не приходило, что у Него могут быть дела поважнее, чем заключать сделки с представителями верхушки среднего класса Австралии.
«Значит, нет никакого Бога», – решила она.
В канун Рождества, в ночь перед запиской, я сидел за обеденным столом, дописывая сочинение. Близнецы еще не вернулись с отчетного концерта по классу кларнета. Мама была на кухне, а отец сходил с ума. Он вошел в комнату, словно призрак, и сел рядом со мной. Мутные глаза, странная улыбка.
– Можно с тобой поговорить?
– А ты сам не знаешь?
Я: Разумеется.
Петер: Иногда у меня возникает ощущение, что в отеле может быть больше людей, чем мы знаем. Он огромен. И эта мысль не выходит у меня из головы. И еще – здание довольно шумное, по ночам часто слышатся удары и стук. Но, по-моему, это всего лишь старые трубы.
Я: Ты видел в отеле кого-нибудь незнакомого?
Петер: Нет. Пока нет.
Я: У вас с женой были дети?
Петер: Нет.
Я: А хотели детей?
Петер: Нет. Жена хотела. Я нет.
Я: Почему?
Петер: Я видел, что происходит, когда люди думают, что достойны быть родителями, а на деле это не так. Люди высокомерны. Считают, что готовы для такого занятия. У них дети появляются в двадцать лет, а то и раньше, а они сами-то еще не понимают, каково это – быть взрослым. Все, неотработанное через обширный самоанализ и терапию, передается вашим детям. Я никогда не допускал, что достоин стать отцом. И сомневаюсь, что многие достойны.
Здесь я на мгновение остановился. Почему-то его ответ задел меня и вызвал раздражение.
Я: Ты любишь детей?
Петер: От ребенка зависит. Не могу сказать, что не люблю детей как таковых. Некоторые дети замечательные, некоторые – нет. Во многом зависит еще и от родителей.
Я: Как, по-твоему, зачем кому-то в отеле убивать девочку и оставлять ее в баке на крыше?
Петер: Не знаю, я не криминальный психолог. Но обычно так поступают родители.
Я: Думаешь ее убили родители?
Петер: Если убита женщина, то это парень или муж. Убит ребенок – то, как правило, родители.
Я: Ты много общаешься с детьми Иобари?
Петер: Нет.
Я: Почему?
Петер: Я не знаю супругов Иобари. И здесь я не на работе.
Я: Как думаешь, это могло быть убийство из милосердия? Я про девочку в баке. Конец света, родители убивают ее, чтобы избавить от последствий.
Петер (пожимая плечами): На мой взгляд, глупая теория.
Я: Почему?
Петер: Нам могут понадобиться все выжившие дети. Или вид вымрет.
В разговоре возникла пауза, пока я просматривал записи, проверяя, подготовил ли я еще какие-нибудь вопросы. Затем Петер, многозначительно посмотрев на нас, спросил, закончена ли беседа, и мы с Таней вышли из его номера.
Таня усмехнулась:
– Он довольно странный. И представляешь, работал психологом.
Я тоже усмехнулся и сказал:
– Нет, не представляю.
Когда я вернулся к себе, возле двери меня ждал Натан. Он записал свой рассказ о том, почему пришел работать в отель. Рассказ написан удивительно хорошо и получился даже более странным, чем я запомнил его. Прикреплю историю Натана здесь.
Натан
Я люблю вас всех больше жизни.
Мне нужно уехать. Не пытайся меня найти.
Жаль, не могу объяснить.
Твой Гарольд (отец)
Вообще-то он – мой отчим. А это была та самая записка, которую мама нашла в канун Рождества десять лет назад. Она не сказала об этой записке моим сестрам. Они были слишком маленькими, чтобы понять. По какой-то причине я, тринадцатилетний, считался для этого достаточно взрослым.
Едва проснувшись, я понял: что-то пошло не так. Я чувствовал, если встану с постели, произойдет ужасное событие, поэтому провалялся почти до двух часов дня и только потом спустился вниз.
В гостиной работал телевизор, и обе мои сестренки устроились на полу перед ним.
Мама сидела за обеденным столом. Я не сразу заметил записку, которая лежала перед ней. Сначала я обратил внимание на выражение ее лица: она смотрела на тысячи миль в будущее. Когда я вспоминаю об этом, думаю в ее взгляде было облегчение.
– У тебя все хорошо? – поинтересовался я.
– Вчера вечером отец разговаривал с тобой? – спросила она, переворачивая записку, чтобы я не прочитал ее. – Я слышала ваши голоса, но не хотела подслушивать. Порадовалась, что вы снова разговариваете.
– Да так, ничего важного. Спрашивал про школу и все такое.
– Что-то конкретное?
– Нет, – солгал я.
– И он выглядел нормальным?
Я выдавил улыбку, притворяясь, что это обычный вопрос:
– Настолько нормальным, насколько это слово применимо к отцу.
Она заплакала. Я видел на ее щеках дорожки от слез. Странно, но с ними она выглядела моложе. Я не спрашивал ни о чем, потому что больше всего на свете хотел, чтобы этот разговор закончился.
Внезапно моргнув, она отодвинула двумя пальцами записку от себя:
– Он опять уехал.
Я и без записки знал, что он не собирается оставаться. Понял это, как только проснулся. А если честно, еще вчера вечером. Я знал, что-то случится, и теперь все встало на свои места. Он уехал. Он не вернется. Отлично. Скатертью дорога, подумал тринадцатилетний я.
– Значит, солнечная Франция, как в прошлый раз? – произнес я.
Она нахмурилась:
– Франция?
– Гм… – Я и забыл, что мне не положено знать так много. – Да это я так сказал. Просто в моем воображении большинство парней с кризисом среднего возраста отправляются именно туда. Или в Вегас.
– Ясно.
Каждый раз, когда она верила очередной моей лжи, я все больше терял к ней уважение. Я, конечно, еще тот лжец, но это не повод проявлять сочувствие, особенно к моей маме. Не уметь распознать, когда тебе врет твой собственный ребенок, – это грустно.
Но то, что я пишу здесь, чистая правда.
Рождественская елка в гостиной вспыхивала красными и синими огоньками.
Я взял записку.
– Да вернется он! – произнес я и повернулся, собираясь уйти к себе наверх.
В своей комнате я еще раз прокрутил в голове нервный срыв, который случился у отца прямо в моем присутствии вчера вечером.
Нервное расстройство появилось у него вскоре после маминого. Мама всю жизнь была христианкой и вдруг перестала ходить в церковь, а потом и вовсе бросила молиться, когда поняла, что Бог не собирается ликвидировать папину компанию. Долгое время она все копила в себе – как отдавала деньги в нашу местную церковь и часами просиживала в неудобном кресле, слушая болтовню всяких чуваков. По ее мнению, было вполне разумно, чтобы Он отплатил ей в час нужды, потому что она никогда прежде прямо не просила Бога ни о чем. Ей и в голову не приходило, что у Него могут быть дела поважнее, чем заключать сделки с представителями верхушки среднего класса Австралии.
«Значит, нет никакого Бога», – решила она.
В канун Рождества, в ночь перед запиской, я сидел за обеденным столом, дописывая сочинение. Близнецы еще не вернулись с отчетного концерта по классу кларнета. Мама была на кухне, а отец сходил с ума. Он вошел в комнату, словно призрак, и сел рядом со мной. Мутные глаза, странная улыбка.
– Можно с тобой поговорить?
– А ты сам не знаешь?