Вы хотите поговорить об этом?

– Целиком? – уточняю я.

– Ну конечно! Это же история, это сериал. Господи, да если бы я взял хоть один диалог отсюда, наши рейтинги были бы уже в болоте. Так что нет, очевидно, она не вы.

– Меня больше заинтересовали эмоции, чем диалог, – говорю я. – Может быть, в них есть доля правды.

– Это сериал, – повторяет он.

Я смотрю на Джона.

– Я серьезно. Эта героиня имеет с вами общего не больше, чем главный герой со мной. Конечно, кроме того, что он отлично выглядит. – Он смеется над своей шуткой. По крайней мере, я думаю, что это шутка.

Мы сидим молча, пока Джон рассматривает комнату: картины на стене, пол, свои руки. Я вспоминаю его «раз Миссисипи, два Миссисипи…» – еще с тех времен, когда он не выносил ожидания. Через пару минут он начинает говорить.

– Я хочу кое-что вам показать, – говорит он, потом саркастично добавляет: – Могу я получить разрешение воспользоваться телефоном?

Я киваю. Он берет телефон, листает что-то, потом разворачивает экраном ко мне.

– Вот моя семья.

На экране фото красивой блондинки и двух девочек, которых, кажется, безумно веселит то, что они показывают «рожки» за маминой головой. Марго, Грейс и Руби (выходит, пациентка Уэнделла, которая раньше приходила передо мной, – не Марго). Рядом с Руби сидит Рози – уродливая собака, которую так любит Джон, с розовым бантом на пятнистой мохнатой голове. Я так много о них слышала, что фотография завораживает. Я не могу отвести от них взгляд.

– Иногда я забываю, как мне повезло, – тихо говорит он.

– У вас прекрасная семья, – говорю я и добавляю, как тронута тем, что он поделился со мной этой фотографией. Я собираюсь вернуть телефон, но Джон меня останавливает.

– Погодите, – говорит он. – Это мои девочки. А вот мой мальчик.

Меня словно ударяют под дых. Он собирается показать мне Гейба. Будучи мамой мальчика я не знаю, смогу ли смотреть без слез.

Джон листает дальше, и вот он. Гейб. Он такой милый, что мое сердце рвется на части. У него густые, волнистые волосы Джона и ярко-голубые глаза Марго. Он сидит на коленях у Джона во время игры «Доджерс»: в руках у него бейсбольный мяч, на щеке горчица, а на лице такое выражение, словно он выиграл Мировую серию. Джон говорит мне, что им только что удалось поймать прилетевший с поля мяч, и Гейб был просто в экстазе.

«Я самый везучий человек во всем мире», – сказал Гейб в тот день. Джон рассказывает мне, что мальчик повторил то же самое, вернувшись домой и показав мяч Марго и Грейс. А потом еще раз, обнимаясь с Джоном перед сном. «Самый везучий человек во всем мире, во всей галактике и даже еще дальше!»

– Он и был самым везучим в тот день, – говорю я и чувствую, как мои глаза наполняются слезами.

– Бога ради, не плачьте при мне, – говорит Джон, отворачиваясь. – Вот только этого мне не хватало. Плачущего психотерапевта.

– Почему бы не плакать, если грустно? – многозначительно говорю я.

Джон забирает свой телефон и что-то печатает.

– Раз уж вы разрешаете мне использовать телефон, – говорит он, – есть кое-что еще, что я хочу вам показать.

Теперь, когда я видела его жену, дочерей, собаку и погибшего сына, мне интересно, чем еще он хочет поделиться.

– Вот, – говорит он, протягивая руку ко мне. Я беру телефон и узнаю страницу сайта New York Times. На ней – рецензия на новый сезон сериала Джона.

– Прочитайте последний параграф, – говорит он.

Я проматываю до конца, где критик поэтично высказывается о направлении, которое приняло шоу. Главный герой, пишет автор, начал проявлять проблески своей глубинной человечности, не теряя остроты характера, и это делает его более интересным. Отблески его сочувствия – восхитительный сюжетный поворот. Если раньше зрителей приковывало его извращенное отсутствие уважения к другим, утверждает критик, то теперь мы не можем оторваться от того, как он пытается согласовать это с тем, что спрятано глубоко внутри. Рецензия заканчивается вопросом: «Что еще мы обнаружим, если он продолжит раскрываться?»

Я отрываюсь от телефона и улыбаюсь Джону.

– Я согласна, – говорю я. – Особенно с вопросом, поставленным в конце.

– Симпатичная рецензия, да? – говорит он.

– Да, и не только.

– Нет-нет, не начинайте делать вид, будто мы снова говорим обо мне. Это главный герой.

– Хорошо, – говорю я.

– Отлично, – говорит он. – Давайте на этом и остановимся.

Я ловлю взгляд Джона.

– Почему вы решили мне это показать?

Он смотрит на меня, как на идиотку.

– Потому что это отличная рецензия! Это же New York Times, черт возьми!


– Но почему именно этот параграф?

– Потому что это означает, что мы далеко пойдем. Раз этот сезон так хорошо принимают, канал не сможет не дать нам новую сделку.

Я думаю о том, как трудно Джону чувствовать себя уязвимым. Какой стыд и зависимость он испытывает в такие моменты. Как пугающе выглядит эта связь.

– Ладно, – говорю я. – Не терпится увидеть, как герой, – я изображаю в воздухе кавычки, как это делает Джон, – будет развиваться в следующем сезоне. Думаю, в будущем многое возможно.

Тело Джона отвечает за него: он краснеет. Пойманный, он краснеет еще сильнее.

– Спасибо, – говорит он.

Я улыбаюсь и встречаюсь с ним взглядом; он смотрит мне в глаза добрых двадцать секунд, прежде чем снова отворачивается. Глядя в пол, он шепчет:

– Спасибо за… ну, в общем. – Он ищет верное слово. – За все.

Мои глаза снова наполняются слезами.

– Всегда пожалуйста, – говорю я.

– Ладно, – говорит Джон, прочищая горло и укладывая свои напедикюренные ноги на диван. – Раз уж мы закончили с прелюдиями, о чем нам теперь разговаривать?





54

Не испорти все




Есть две основных категории людей, которые настолько подавлены, что обдумывают самоубийство. Первые думают: у меня была отличная жизнь, и если я смогу справиться с этим жутким кризисом (со смертью любимого человека или затяжной безработицей), мне будет к чему стремиться. Но что, если я не смогу? Вторые думают так: моя жизнь бесплодна, и мне не к чему стремиться.

Рита – из второй категории.

Конечно, история, с которой пациент приходит на психотерапию, может быть не той же самой историей, с которой он живет. То, что было включено в рассказ вначале, может оказаться уже вычеркнутым; то, что осталось в стороне, становится центральной сюжетной линией. Некоторые главные герои становятся второстепенными, некоторые второстепенные персонажи занимают основные позиции. Собственная роль пациента тоже может измениться: от массовки до протагониста, от жертвы к герою.



Через несколько дней после своего семидесятилетия Рита приходит на очередную сессию. Никакого самоубийства. Она приносит мне подарок.

– Это на мой день рождения, но для вас, – говорит она.

Подарок красиво обернут, и она просит меня открыть его при ней. Коробка тяжелая, и я пытаюсь угадать, что внутри. Бутылочки моего любимого чая, который она приметила в моем офисе? Большая книга? Набор гротескных чашек, которые она начала продавать на своем сайте? (Я очень надеюсь на последнее.)

Я разрываю слои оберточной бумаги: на ощупь это что-то керамическое (кружки!), но, вынув этот предмет, я смотрю на Риту и улыбаюсь. Это салфетница, исписанная словами «Рита говорит: “Не испорти все!”». Дизайн одновременно дерзкий и непритязательный – как и сама Рита. Я разворачиваю предмет и замечаю ее фирменный логотип: ИП «Надежда умирает последней».

Я начинаю благодарить ее, но она меня перебивает.

– Это отсылка к нашему разговору о том, почему я не беру салфетки, – говорит Рита, словно я не понимаю. – Раньше я думала: да что не так с этим психотерапевтом, которая то и дело твердит о том, какими салфетками я пользуюсь? Я не понимала этого, пока одна из девочек, – она имеет в виду девочек из «привет-семейства», – не увидела, как я достаю платочек из сумки, и не сказала: «Фу-у-у! Мама говорит, никогда нельзя использовать грязные салфетки!» И я подумала: а ведь мой психотерапевт тоже. Каждому нужна свежая пачка салфеток. Так почему бы не добавить шикарный футляр?

Она произносит слово «шикарный» с иронией в голосе.

То, что Рита сегодня пришла на сессию, не означает, что ее психотерапия заканчивается, а я не измеряю успешность наших встреч тем, что она еще жива. В конце концов, что, если Рита решила не совершать суицид на свой юбилей, но все еще находится в тяжелой депрессии? Сегодня мы празднуем не столько ее физическое присутствие, сколько продолжающееся эмоциональное возрождение – риск, который она взяла на себя, чтобы начать двигаться от окостенения к открытости, от самобичевания к чему-то вроде самопринятия.

Так что у нас сегодня много поводов для праздника, но терапия Риты продолжится, потому что от старых привычек трудно избавиться. Потому что боль утихает, но не исчезает. Потому что разорванные отношения (с собой и со своими детьми) требуют чуткого, осознанного восстановления, а новые для развития нуждаются в поддержке и самосознании. Если Рита хочет быть с Майроном, ей нужно лучше понимать себя и свои проекции, свои страхи, ревность, боль и разочарование, чтобы этот новый брак – четвертый по счету – стал последним. И первой прекрасной историей любви.



Майрон, оказывается, не отвечал на письмо Риты целую неделю. Она переписала от руки свое послание и засунула его в почтовый ящик. Поначалу Рита мучительно обдумывала, что могло произойти. Зрение было уже не таким хорошим, как раньше, а артрит мешал просунуть письмо в слегка проржавевшую щель. Могла ли она случайно положить письмо не туда – например, в ящик «привет-семейства»? Это было бы ужасно! Она не могла избавиться от этой мысли всю неделю, накручивая себя, пока от Майрона не пришло сообщение.

Рита зачитала мне его, сидя в кабинете: «Рита, спасибо, что поделилась этим со мной. Я бы хотел поговорить с тобой, но мне многое надо переварить, так что нужно еще немного времени. Скоро буду на связи. М».

– «Многое переварить!» – воскликнула Рита. – Знаю я, что он там переваривает! То, какое я чудовище, как он рад, что уберег себя! Теперь, когда он знает правду, он переваривает, как бы так вернуть все сказанное в тот момент, когда он терзал меня на парковке!

Я отметила, как она оскорблена тем, что восприняла как избегание Майрона, и как быстро романтический поцелуй превратился в терзание.

– Это одно из возможных объяснений, – сказала я. – Но есть и другое: вы так старательно и так долго прятались от него, что ему нужно время, чтобы принять эту новую часть картинки. Он поцеловал вас на парковке, раскрыл свое сердце, и вы после этого начали его избегать. А теперь он получает это письмо. Здесь многое нужно переварить.

Рита покачала головой.

– Видите, – начала она, словно не услышала ни слова из того, что я сказала, – именно поэтому мне лучше держаться на расстоянии.