Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя

– Desculpe, – отвечает она. В этот момент на конвейер выкатываются наши чемоданы. Ривия берет свой салатовый, а я с трудом поднимаю свой, едва не спотыкаясь. Ривия улыбается. Мы выходим из аэропорта в сторону такси, и она заказывает машину. Мы садимся на заднее сиденье и называем водителю адрес нашей гостиницы – это в районе Жардинс. Выехав на дорогу, я начинаю узнавать растительность, деревья и кусты и даже запахи и само движение по дороге. В этот момент я чувствую, будто бы раздвоилась. Я вернулась сюда спустя двадцать четыре года, как будто их и не было. И все же, прошло именно столько лет.

Меня охватывает странное ощущение, и я силюсь понять собственные чувства. Улыбаясь, я то и дело указываю на знакомые предметы и те, что внезапно воскресают в сознании, хотя все эти годы были скрыты или забыты. Мы проезжаем мимо полицейской машины, и я немедленно реагирую, признаваясь Ривии, что она мне не нравится.

Есть шрамы, которые остаются навсегда.



Мы въезжаем в каменные джунгли, и я вижу множество зданий, исписанных граффити – не цветными рисунками, а просто черными надписями, повсюду. Это отвратительно, и я изо всех сил стараюсь скрыть свое разочарование. Город внезапно кажется мне угрюмым, уродливым и сердитым. Я не хочу на это смотреть. Может быть, я слишком привыкла к жизни в Швеции, что теперь не в состоянии это вынести? Но чем дальше мы едем, тем красивее становится вокруг. Мрачные трущобы сменяются симпатичным спальным районом. Наконец, спустя почти час, мы приезжаем в гостиницу. Выходим из такси. Хотя день солнечный, на улице не так жарко, как я ожидала.

Мы оставляем багаж на стойке регистрации и идем завтракать. Берем по тарелке и накладываем туда хлеба, фруктов и выпечку. Ривия указывает на маленький круглый рулетик и велит мне его попробовать. Я, кажется, узнаю шарики – Ривия говорит, что они называются «пан-де-кежу» – это сырные булочки. Я беру себе три штучки, и еще манго и папайи. Мы садимся за столик. Сырные шарики удивительно вкусные! Я помню, что ела их в детстве; не помню, когда именно, но вкус мне знаком: мои вкусовые рецепторы узнают его. Я набираю еще немного булочек – кажется, будто бы я пытаюсь съесть Бразилию.

Через час мы с Ривией выходим из лифта в фойе гостиницы. После долгого душа я чувствую себя другим человеком, и мы решаем отправиться на экскурсию в Сан-Паулу. Начинаем со знаменитого парка «Ибирапуэра». Там мы гуляем, покупаем кокосовую воду, и я как будто немножко пьянею. Я узнаю растения, пальмы, запахи и язык. Даже солнце припекает знакомо, и хотя я не понимаю, о чем говорят люди вокруг меня, сам язык кажется мне знакомым.

Проходит пятнадцать минут, и я пытаюсь забраться на дерево. Тут же понимаю, что джинсы на мне слишком узкие для подобного занятия, поэтому я просто сижу некоторое время на дереве, пока мы не замечаем, как к нам направляются несколько охранников. Я тут же спускаюсь, и мы отправляемся гулять дальше.

По пути мы видим две огромные стены, расписанные граффити, чей уровень многократно превосходит то, что мы видели прежде. Мы фотографируемся на их фоне и идем дальше, останавливаясь возле палатки, чтобы купить конфет. Ривия говорит, какие ей нравятся больше всего. Некоторые мне знакомы, другие – нет. Чуть позже, уже вечером, мы вкусно ужинаем в ресторане и отправляемся спать.

Усталая и охваченная водоворотом впечатлений и эмоций, я лежу в своей постели и никак не могу заснуть. Звуки города слышны даже сквозь стены. Я внезапно понимаю, как тихо и комфортно в моем доме в Умео. Изредка среди ночи слышно снегоуборочную машину. Но здесь всегда есть кто-то, кто не спит.





Лучшая подруга спасает мне жизнь




Сан-Паулу, 1980-е годы

Я не помню, как все произошло, помню лишь, как мы с Камили решили переночевать в одном из более благополучных кварталов, граничащих с бедной частью города. Был обычный день, то есть мы как всегда пытались найти еду. Мы бегали по улицам, просили денег, воровали кошельки и другие вещи из карманов. То и дело кто-нибудь это замечал, и нам оставалось только делать ноги как можно быстрее. У нас было заготовлено множество укромных мест и всегда было место встречи, где мы могли найти друг друга, если приходилось разбежаться в разные стороны. И еще у нас всегда была стратегия, например, когда «чистили карманы»: если тебя заметят, но не сумеют поймать – беги! В редких случаях, когда тебя хватают за руку и не отпускают, кусай за руку или пинай в ногу! Как только вырвешься – беги со всех ног! Тот, кому ты сделал больно, страшно разозлится. Если тебя держат надежно и ты в ловушке, вариантов немного. Просто постарайся ударить как можно сильнее, пинайся, кусайся, царапайся. Если это мужчина, бей промеж ног. Если удастся вырваться – беги, как никогда прежде не бегал!

Есть и еще один способ вырваться, когда тебя поймали, но он работает только, если вас двое или трое. Твои друзья могут отвлечь этого человека, а ты тем временем вырвешься – и в этом случае тоже нужно бежать со всех ног.

В общем, день был совершенно обычный, ничего примечательного. Мы вместе дрались и вместе смеялись. Мы с подругами были как сестры и делили все, что удавалось добыть, стараясь улизнуть от взрослых, старших уличных детей и шаек. Мы с Камили уже испытали на собственной шкуре, что если даже шайка состояла из ребят младше нас, но их было больше, то они легко могли нас побить. Против десяти решительно настроенных детей у нас не было ни единого шанса – ведь они тоже умели пинаться, царапаться и кусаться. Так что нам оставалось только спасаться бегством.

Нам, уличным детям, было легко оставаться невидимыми – большинство людей попросту делали вид, что не замечают нас. Единственный способ обратить на себя внимание был подойти вплотную и попросить денег. Мы дергали их за одежду и жалобно просили мелочи на еду:

– Пожалуйста, сэр, не могли бы вы дать монетку на еду?

Или:

– Пожалуйста, прекрасная леди, мы бедные голодные дети.

Но это редко срабатывало. И все же мы говорили добрые слова любому человеку, кто давал нам хоть немного денег, – «храни вас Господь» или что-нибудь в этом духе. Тех же, кто не подавал, отталкивал нас, бил, мы осыпали ругательствами – и это были худшие слова из всех, что мы знали, а знали мы немало, уж поверьте!

Таким был каждый наш день. И почти каждый день нас обзывали крысами. Всякий раз мы делали вид, что не слышим их. Не знаю, что было хуже – когда в тебя плюют и пинают или когда вовсе не замечают. Когда на нас плевали, это, по крайней мере, означало, что нас заметили. Но когда на нас не обращали внимания, ощущение было такое, будто бы нас на самом деле нет или мы не люди.

Были и такие, кто не давал нам денег, но все же смотрели на нас, здоровались или приветливо улыбались. От этого становилось теплее.

Мы, уличные дети, редко получали любовь извне, но мы дарили друг другу тепло – танцевали и смеялись, – ведь несмотря ни на что, мы были детьми и нам отчаянно хотелось играть и искренне смеяться.



В Швеции мне редко доводилось испытывать желание рассмеяться от души, искренне, по-настоящему. В Бразилии же мои ощущения – радость и боль – были обострены до предела. Когда в детстве я чему-то радовалась, это чувство было невероятно сильно, и его могли вызвать даже совершенные мелочи – вроде сытного обеда или мороженого. А боль… боль казалась бездонной.

Мы пришли в более благополучный район и заметили у одного из магазинов человека. Камили сделала вид, что случайно налетела на него, и он принялся ее отчитывать. Она же стояла и послушно терпела ругательства. Окончательно вжившись в роль робкой и скромной девочки, Камили даже попросила прощения. Тем временем я запустила руку в его правый задний карман и вытащила кошелек. Мужчина вошел в магазин. Дойдя до кассы и сунув руку, чтобы достать бумажник, он сначала ничего не понял и принялся шарить по всем карманам. Потом до него дошло, что кошелек пропал – раздражение на лице сменилось яростью.

Мы с Камили стояли на улице, у окна магазина, и заглядывали внутрь. Сам виноват – надо быть внимательнее! Мы хохотали до колик в животе. Когда он увидел нас, мы припустили со всех ног. Убежав так далеко, что он уже не мог нас поймать, мы присели на скамейку и раскрыли кошелек. Там было несколько банкнот и монет. Мы взяли их, а кошелек выбросили. Потом пошли в ресторан и заказали две больших порции мяса на вертеле в невероятно вкусном соусе. В жизни не ела ничего вкуснее!

У нас еще осталось немного денег, и мы купили фруктовый лед на палочке у доброго человека. У него была белая тележка на двух больших узких колесах спереди и с двумя длинными рукоятями сзади, позволявшими проехать где угодно. Фруктовый лед был удивительно вкусным и освежающим, что было весьма кстати, потому что стояла ужасная жара. Я взяла розово-оранжевый со вкусом папайи, а Камили – желтый, со вкусом манго. Естественно, мне казалось, что у нее вкуснее; она рассмеялась и поменялась со мной. Фруктовый лед был цилиндрической формы – сок наливали в пластиковые трубки, и ощущение было такое, будто бы сосешь воду с фруктовым вкусом. Если сосать слишком сильно, то он быстро обесцвечивался и оставался только кусок белого застывшего льда со вкусом воды. Но все равно было вкусно. Мы играли и веселились. К концу дня мы совершенно выбились из сил от веселья, жары и беготни. Может быть, поэтому одной из нас не удалось убежать. Я ужасно злилась на Камили за то, что она бежала недостаточно быстро. Хотя теперь я понимаю, что злиться было бессмысленно.

В случившемся не было ни ее вины, ни моей – просто я бежала быстрее, и это помогло мне выжить.



Приближался вечер, и надо было найти место для ночлега. Мы знали, как опасно спать в благополучных районах, но к тому моменту дела в фавеле шли хуже, чем обычно, поэтому мы решили рискнуть. Иногда мы бродили по хорошим районам ночью, стараясь не заходить слишком далеко, и все же нам удавалось подсмотреть за богачами через окна их домов. Мы перебирались через заборы и ограды, а однажды за нами даже погнались две огромные собаки. Нам с Камили едва удалось спастись от них за железным забором с колючей проволокой. Я чувствовала дыхание одной из собак на своих босых ногах – всего в нескольких дюймах.

Однажды ночью мы с Камили пробрались на четвереньках во двор красивого белого дома и заглянули в окно. От одного вида комнаты захватывало дух: она была вся в розовом и битком набита куклами и другими игрушками. Там стояла белая кровать, заваленная плюшевыми зверями. В постели спала белая девочка. Вид у нее был такой умиротворенный, что меня охватила зависть и тоска. Над кроватью горел ночник, и дверь в комнату была широко распахнута.

Но в ту ночь, унося ноги, мы с Камили вовсе не горели желанием подсматривать в окна богачей. И все-таки мы решили переночевать там, куда вход нам был заказан. Ночь была теплой – такой теплой, что мы спали, не обнявшись, как обычно. Не знаю, который был час – часов у меня не было. А если бы и были, я все равно не умела ими пользоваться. Почти все наши дни разворачивались по одной схеме: выключался свет, ты просыпался с урчащим животом, а потом открывались магазины. Вокруг начинали ходить люди и ездить машины, кто-то спешил на работу, кто-то просто брел куда глаза глядят. Женщины в трущобах стирали белье, мимо бегали дети, прохаживались крутые парни, плакали младенцы, кто-то смеялся, кто-то грелся на солнышке, прислонившись спиной к своей хижине. Из самодельных каминов шел дым, и в воздухе витал аромат специй. На веревках сушилась цветная одежда, а мимо то и дело пролетали футбольные мячи. Повсюду сновали дети. Иногда казалось, что в трущобах живут одни дети, а взрослых нет вовсе. К обеду в животе начинало урчать, и люди замедляли шаг, вид у них становился более усталый. Потом наступал вечер и становилось темно, и они ложились там, где находили место, там, где чувствовали себя в относительной безопасности. В более приличных кварталах людей на улице было меньше, но нам там было не место.

Не знаю, сколько мы с Камили проспали, но проснулась я оттого, что неприятно сосало под ложечкой. Я что-то услышала и легонько пихнула Камили, чтобы она проснулась. Она посмотрела на меня, и я поднесла палец к губам, велев ей молчать. Она сразу поняла и села. Я показала на ухо – мол, я что-то слышала, – а потом на угол здания. Камили обеспокоенно напряглась: похоже, мой страх передался и ей.


Мы переглянулись, пытаясь понять, что происходит, и вскоре услышали мужские голоса. Слов было не разобрать, но по их тону и громкому смеху и так было все понятно. Нужно было убираться оттуда, и поскорее. Скорее всего, эти люди очищали квартал от «крыс».

Мы с Камили заглянули за угол, чтобы оценить шансы на спасение. Там, выстроившись в ряд, стояли дети, и как только наши маленькие головы высунулись из-за угла, один из мужчин нас заметил.

– Ты гляди! Еще одни. А ну-ка поймайте их! – сказал он.

– Беги, Криштиана, беги! – крикнула мне Камили.

– Взять их! – было последнее, что я услышала, и мы со всех ног пустились прочь.

Камили все кричала, чтобы я бежала. Я была насмерть перепугана, а паника в голосе Камили только усиливали эффект, и мысли путались в голове. Страх завладел мной целиком. Быстро оглянувшись, я увидела, что Камили бежит чуть позади меня. Я чуть замедлила бег, чтобы она меня нагнала, но, заметив это, она заорала, чтобы я бежала быстрее, чтобы не останавливалась. Я крикнула в ответ, чтобы и она ускорилась. Снова набрав скорость, я заметила, что наши преследователи подбираются все ближе и ближе к Камили. В ее глазах отразился самый настоящий ужас. Я сама не знала, куда бегу. Достигнув невысокой стены, я подпрыгнула и ухватилась за ее край. Подтянувшись на руках, я вскарабкалась вверх босыми ногами. Мелькнула рассеянная мысль, что руки и ноги мои, должно быть, все исцарапаны, но боли я не чувствовала. Словно вспышка я взлетела на изгородь и обернулась, протянув руку Камили. Но она была далеко. Я увидела, как она бежит ко мне, а двое мужчин вот-вот ее догонят. Я закричала, чтобы она бежала быстрее, и увидела панику в ее глазах, когда она поняла, что это ей не удастся. Мужчины схватили ее, Камили закричала и принялась извиваться, пытаясь высвободиться.

Я уже готова была спрыгнуть и помочь ей, как всегда делала она, но она крикнула мне спасаться. Один из мужчин подбежал ко мне, и я растерялась. Камили заорала: «Беги!»

Не раздумывая, инстинктивно я повернулась и бросилась прочь. Я слышала, как тот, что держал Камили, заорал второму: «Черт с ней!» Я бежала до тех пор, пока в мозгах немного не прояснилось и ко мне не вернулась способность соображать.

Поняв, что за мной больше не гонятся, я остановилась. Сердце колотилось, как бешеное, словно оно было в горле, а не в груди. Я отчаянно хватала ртом воздух, ноги не слушались. Я посмотрела на них и увидела, что все голени и колени были изодраны, но боли я не чувствовала. Что теперь делать? Надо вернуться за Камили. Я должна ей помочь!

Я стала медленно пробираться между зданий, пытаясь вспомнить, откуда я прибежала, чтобы продумать другой обратный маршрут. Вдруг я услышала детский плач и голоса тех мужчин и поняла, что я близко. Ужасное, мерзкое чувство тошноты поднялось из самого живота. Я сделала глубокий вдох и осторожно выглянула из-за угла. Пятеро или шестеро детей стояли в ряд. Рядом с ними был припаркован черный фургон, а в нем – трое мужчин. Помню, что видела мальчика постарше, лет десяти-двенадцати, который держал за руку маленькую девочку. Вид у обоих был испуганный, девочка плакала. Камили стояла рядом с этой девочкой, также напуганная. Она все оглядывалась, будто ища что-то или кого-то. Издалека она казалась такой маленькой и испуганной.

Никогда в жизни Камили не казалась мне хоть сколь-нибудь слабой. Это же была Камили – она во всем была умнее, лучше, сообразительнее меня. Было так странно видеть ее настолько уязвимой и беспомощной. Вдруг я поняла: это она ищет меня. Она ждет, что я приду и помогу ей.

Мужчины стояли ко мне спиной, и я осмелилась высунуться чуточку дальше. Камили повернулась в мою сторону, и наши взгляды встретились. Я не знала, что делать, поэтому начала оглядываться в поисках чего-то, что могло бы помочь. Но никак не могла придумать. Если прыгнуть на одного из мужчин, может быть, другие дети смогут справиться с остальными? Но они были вооружены, а мне никогда прежде не приходилось бороться со взрослыми мужчинами. Чтобы вывести из строя хоть одного из них, нужно было напасть вдесятером. Я снова запаниковала и посмотрела на Камили. Уверена: она уловила ход моих мыслей, потому что в этот самый момент она медленно и осторожно покачала головой, одними глазами говоря: «Только не делай глупостей!»

Мужчины отошли от детей. Кто-то из малышей заплакал, другие закричали. Камили просто стояла, взгляд у нее был ужасно печальный и испуганный, но в нем читалось что-то еще. Тогда, в силу возраста, я не могла сформулировать, что именно это было. Она слегка улыбнулась – и эта улыбка предназначалась мне, – а потом я помню все предельно четко и словно в замедленном действии. Я увидела, как на лбу ее появилось что-то странное. Помню, как она как-то странно упала на землю, моя правая рука инстинктивно взлетела и зажала рот, и крик застрял в горле. Последнее, что я услышала, был выстрел. Казалось, целую вечность тело Камили падало на землю. Я глядела на безжизненное тело своей подруги всего в паре метров от меня, затем услышала другие выстрелы и бросилась бежать.

Я все бежала и бежала, со всех ног. Стопы, колени и легкие разрывались от боли. Я рыдала, так сильно, что из-за слез не видела, куда бегу, но тело само продолжало двигаться – налево, направо, прямо. Перед глазами стояло тело Камили, падающее на землю. Ее лицо. Ее улыбка. Как она сделала глубокий вдох и не успела выдохнуть – как я увидела ее тело на земле. Я натыкалась на кого-то, на что-то. Кто-то раздраженно кричал мне вслед, но я все бежала и бежала, прочь от тех мужчин и от тела Камили, от всего. Мои ноги двигались сами по себе, на автопилоте.

Я не знала, что делать, и не понимала, куда бегу. Я видела лишь Камили, падающую на землю, снова и снова.



Очнулась я в позе эмбриона, с подтянутыми к подбородку коленями. Повернувшись на бок, я уже готова была обнять Камили – но ее не было. Потом перед глазами снова всплыла ее печальная улыбка, и я не выдержала. Я была одна и плакала так, как никогда прежде. Я лежала под нашей бетонной лестницей совершенно одна. Никогда больше я не увижу Камили. Никогда больше она не обнимет меня под этой лестницей. Никогда больше я не услышу ее певучий голос и ее невероятные истории. Что мне делать? Мне не хотелось жить без нее. Боль была такой жуткой, словно острый нож в животе. Я не могла дышать – словно забыла, как это делается. С сердцем было что-то не то – оно болело, словно тысяча ножей пронзало меня. А потом стало темно…

Не знаю, сколько времени прошло, но когда я очнулась, вокруг была блевотина – моя собственная. Глаза жгло. Я не шевелилась – мне было все равно. Я просто лежала на земле, видя, как она снова и снова улыбается мне, а потом на ее лбу появляется что-то странное, и она падает на землю. Я знала, что жизнь без Камили станет намного мрачнее. Пожалуйста, вернись! Пожалуйста, вернись!

Но я знала, что она не вернется. Долго я лежала под лестницей – помню, что уже рассвело, а потом – снова стемнело. Так повторилось несколько раз. Выбравшись из этого тумана, я поняла, что стала другой. Что-то изменилось. Мир стал темнее, и я стала темнее. Часть моей души умерла вместе с Камили, и я поняла, что это были за тысяча ножей – это умерла часть меня. Я села, обхватив колени, и посмотрела на лужу блевотины. Я так устала. Я не чувствовала ни голода, ни радости, ни горя – словно пустая оболочка. Я решила, что буду еще долго просто сидеть – пока не умру или пока не вернется Камили.

Мама говорила: если сердце болит слишком сильно, надо поспать, а когда проснешься, станет намного легче.



Я подумала, что может это и есть смерть: ты засыпаешь, а потом просыпаешься где-то на небе, и мир кажется намного лучше.

Камили не вернулась, а вот моя мама – да. Она нашла меня под лестницей – мама знала, что мы с Камили иногда ночевали там. Мама погладила меня по голове, обняла и прогнала прочь мои кошмары. Мне стало немного легче, а потом – еще легче. Невероятно, на какие чудеса способна родительская любовь. Без моей матери я бы, наверное, никогда не выбралась из этого забытья. Превратилась бы в призрак, и жизнь на улице стала бы для меня еще опаснее.

Мама целовала меня в лоб и щеки и плакала вместе со мной.

– Криштиана, жизнь иногда ужасна и несправедлива, но ты не останавливайся! Всегда иди вперед!

– Зачем? – спросила я.

– Потому что после всего, что случилось с нами, сердце хочет добра, а ведь так не может быть, чтобы только наши сердца хотели этого. Ты не одна – есть люди, которым ты небезразлична, которые заботятся о тебе. Понимаешь?

Нет, я не понимала. Кому была небезразлична Камили? Кто заботился о ней? Это было несправедливо, и я отказывалась это понимать.

– Когда-нибудь ты поймешь, а до тех пор обещай, что всегда будешь идти вперед. Как бы больно ни было, ты не остановишься!

– Но куда мне идти, мама?

– Это не важно – просто не останавливайся. Договорились? – она встала и протянула мне руку. Я взяла ее за руку, и мы пошли.





История про облачных людей




Сан-Паулу, конец 1980-х

Я часто думаю о Камили. Однажды она рассказала мне историю, которую я запомнила на всю жизнь. Я даже записала ее тогда, в детстве, – настолько сильное впечатление она на меня произвела. Может быть, я так хорошо ее запомнила, потому что это была последняя история, которую рассказала мне Камили перед тем, как я ее потеряла.