Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя
Часть 3 из 19 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мама не издавала ни звука. Я услышала, как голоса и лай приближаются. А потом почувствовала, как по руке и по груди что-то ползет. Медленно я прижалась к маме и прошептала: «Змея!» Мне было страшно, но я не смела пошевелиться. Я знаю, что змея почувствовала бы мой страх: мама рассказывала, что змеи и другие животные всегда это чувствуют.
Но в тот момент я больше боялась людей, чем змей.
Я знала, что мама никогда не залезла бы в эту яму по своей воле, если бы то, что было снаружи, не представляло бы серьезной угрозы. Змея уже переползла через мою грудь, в сторону мамы. Вдруг я почувствовала, как мама пошевелилась и ее рука прижалась к моей груди. Она схватила змею за шею. Огни стали ближе, и одна из собак подбежала к нашей яме, учуяв наш запах, – грязь, которой мы перемазались, не могла его скрыть.
Мама снова пошевелилась, а когда собака уже сунула нос в яму, она поднесла змею к самой ее морде. Собака взвыла – этот вой я не забуду никогда! – и убежала, и люди вслед за ней.
Внезапно поверив во все мамины рассказы о святых покровителях и ангелах-хранителях, я решила, что именно змея тогда спасла нас.
Не знаю, сколько мы там просидели, обезумев от страха, но времени прошло много. Наверное, я так устала, что отключилась, потому что после того происшествия я не помню больше ничего из нашей лесной жизни. Помню только, как мы шли по дороге, уходя из Диамантины в Сан-Паулу.
Моя мама, Петронилия Мария Коэльо, была замечательной женщиной и матерью. Я знаю о ней лишь то, что помню из детства. Не знаю, что с ней стало. Не знаю, где она родилась, кем были ее родители и каким было ее детство. Не знаю, как звали ее первого возлюбленного, какой ее любимый цвет или любимое блюдо. Не знаю, что смешит ее больше всего. Ничего на свете мне не хотелось бы так, как знать как можно больше о женщине, подарившей мне жизнь, о той, что любила меня, смеялась и плакала вместе со мной целых восемь лет. Она научила меня отличать правду от лжи и показала дорогу во тьме. Ее свет долго освещал мне путь. Эта женщина дала мне внутреннюю силу и заложила основы для всего хорошего, что есть во мне. О чем еще может просить дочь? У меня есть больше, чем у многих: материнская любовь. Во многих отношениях мне повезло, и за это я благодарна.
И я знаю, что если когда-нибудь смогу дать своим детям хоть половину того, что дала мне моя биологическая мать, то стану хорошей матерью. Я очень ее люблю.
Как бы мне хотелось хотя бы описать, как она выглядела, но и этого я не могу сделать. Я не видела ее двадцать четыре года. Когда-то я могла закрыть глаза и представить ее, но шли годы, и ее черты стерлись из памяти. Теперь, закрывая глаза и думая о ней, я больше не вижу ее лица. Глядя в зеркало, я иногда вижу определенное сходство, но не могу с уверенностью сказать, что в моем лице напоминает мне о ней. И все же я знаю: окажись она сейчас передо мной, я сразу поняла бы, что это она. Не беда, что я не помню в точности ее лица, самое главное – я храню в своей памяти воспоминания о том времени, что мы провели вместе; те чувства, что я тогда испытывала, еще живы в моем сердце.
В одном я уверена: жизнь этой удивительной женщины по имени Петронилия была совсем нелегкой. Ей приходилось терпеть физическую и психологическую жестокость. Я точно знаю, что ее мечтам так и не суждено было сбыться – на это у нее не было ни малейшего шанса. Я точно знаю, что она чувствовала, смеялась и плакала, как и любой человек. И еще я знаю, что она любила своих детей. Она делала все, что было в ее силах, чтобы заботиться о нас, и никто не восхищается ей больше, чем я. Родителей не выбирают. Чьи-то родители любят своих детей больше всего на свете и пытаются защитить. Кому-то повезло меньше – их родители издеваются над ними, бьют их и, может быть, предпочли бы, чтобы их и вовсе не было. Мне повезло родиться у такой матери, как Петронилия. Она не могла дать мне материальных благ, у нее не было дома, и она не всегда могла добыть еду, но она подарила мне лучшее, что только может дать человек, – свою любовь. Она умела слушать и всегда находила для меня время.
Иногда кажется, будто бы ты попал в кино или оказался в другом мире, полном волшебства и чудес. Таким было для меня время, проведенное в пещерах. Разумеется, было нелегко, но тогда я и представить себе не могла, насколько может быть хуже.
Чемоданы собраны
Умео, Швеция, весна 2015 г.
Билет забронирован: я лечу в Сан-Паулу. Теперь я гораздо старше, чем была, когда расставалась с ним, и я понятия не имею, что меня сейчас ждет. К счастью, Ривия – еще одна «бразильская шведка», с которой я недавно подружилась, – предложила свою поддержку и услуги переводчика. Ривия уехала из Бразилии в Швецию вместе с матерью, когда ей было одиннадцать, и я чувствую в ней родственную душу. Она – самая настоящая амазонка: родилась в штате Амазонас, на северо-западе Бразилии, и именно такой человек, как она, мне сейчас нужен. Сама я понятия не имею, во что ввязалась. Нам предстоит лететь из Стокгольма в Лондон, где пересядем на рейс до Сан-Паулу. Путь дальний. Я звоню Ривии, и мы обсуждаем бронь гостиницы и прочие подробности поездки. Она работает в Стокгольме и уверяет меня, что с бронью все в порядке. В Умео она будет за несколько дней до вылета. Мы не так давно знакомы, но вот-вот отправимся вместе в самое настоящее приключение. Как и я, она не представляет, что нас ждет.
Я еще не знаю, смогу ли найти мою мать, пещеры или приют, где я жила до того, как меня удочерили. Я изо всех сил стараюсь на это надеяться, но в то же время испытываю странное чувство, очень похожее на страх.
Я сообщаю нескольким друзьям, что все готово: я возвращаюсь в Бразилию. Друзья – это моя вторая семья, без них я никогда бы не решилась на подобное. Потом звоню Эмме, и мы решаем собраться все вместе перед отъездом. Мы долго болтаем и решаем создать виртуальную группу для друзей детства, где мы могли бы общаться, пока я буду в отъезде. Потом пишу своему младшему брату Патрику. Наконец, плюхаюсь на диван перед компьютером и телефоном. Телефон молчит, а я пытаюсь переварить эту мысль: меньше чем через пару недель я лечу обратно в Бразилию.
В пятницу вечером я встречаюсь с друзьями в баре «Рекс» в Умео. Я преисполнена чувствами спокойствия и радости и наслаждаюсь вкусным ужином с четырьмя чудесными людьми, которых я знаю практически с первого дня моего переезда в Швецию. Уровень эндорфинов в организме растет, и меня медленно, но неумолимо охватывает эйфория.
Первые пару часов мы говорим о работе и делимся друг с другом новостями за тот период, что мы не виделись. Смеемся, утешаем друг друга, обмениваемся советами, в общем, оказываем друг другу поддержку. Многие воспринимают подобные вечера как само собой разумеющееся или же называют их «ежедневной роскошью», но для меня это роскошь всей жизни. Что бы ни случилось, мы всегда готовы прийти друг другу на помощь, и эта связь для меня очень важна. Я перебиваю беседу, чтобы сказать им, как я их люблю. Они умолкают и смотрят на меня, слегка удивленно.
– Ой, Кики, в тебе говорит вино, – замечает Лина.
И мы смеемся. Я вспоминаю свою самую первую подругу, Камили. Вот если бы она сейчас была с нами! Я скучаю по ней и мысленно шлю ей привет, а затем возвращаюсь в настоящее. Прошло уже две недели, и завтра мы с Ривией улетаем. Я смотрю на огромный чемодан, стоящий на коричневом коврике в коридоре.
«Это безумие! – говорю я себе. – Кики, ты едешь туда всего на пару недель, а вещей набрала на пару месяцев!» Чемодан просто огромен. Я перебираю платья, шорты, топы и туфли, но вместо того, чтобы что-то выложить, умудряюсь добавить еще вещей. Я понимаю, что переусердствовала.
Целых три платья – а ведь на самом деле я лечу, чтобы увидеть мать впервые за двадцать четыре года. Если, конечно, мне удастся ее найти. Одного платья будет достаточно.
Во мне бушует водоворот эмоций и мыслей, и я не в силах контролировать то, что вот-вот произойдет. Я стараюсь убедить себя, что если мы найдем маму, ей будет все равно, во что я одета. Мне точно будет все равно. И все же платья остаются в чемодане, как и все остальное.
Я достаю большой розовый фотоальбом, который сделала моя подруга детства Майя в подарок мне и моей бразильской семье, если я ее найду. Этот альбом волшебный; она вклеила туда пару сотен фотографий из нашего детства и юности, групповые фото с друзьями, снимки ее семьи, сына Гарри и моей прелестной крестницы Греты. Словами не описать, что для меня означает то, что она нашла для этого время. Мы с Майей выросли в одном квартале. Она была моей самой первой подругой в Швеции, и с годами наша дружба только крепнет. Я кладу альбом в чемодан и застегиваю его. Потом снова смотрю на чемодан и качаю головой. Иду спать – завтра рано вставать. Но не успеваю я сомкнуть глаз, как наступает утро. Достав ручку и бумагу, я пишу записку Анне-Карин, которой оставляю свою квартиру на время отъезда. Бросаю взгляд на часы и вижу, что до вылета осталось пятьдесят минут. Если бы я жила где-то в другом месте, не в маленьком Умео на севере Швеции, я бы запаниковала, но от центра города до аэропорта – всего пять минут, так что ничего страшного. На всякий случай я звоню Ривии, чтобы убедиться, что она уже в пути и вот-вот заедет за мной. Но нет. «Типичная бразильянка – вечно опаздывает!» – думаю я вначале, но потом понимаю, что мы обе перепутали, кто за кем заезжает, и мне становится смешно. Через несколько минут она подъезжает к моему дому. Я запираю входную дверь и качу чемодан – слишком тяжелый! – через три лестничных пролета. В этот момент я готова вернуться в дом и выложить половину вещей, но уже поздно.
Когда я выхожу из дома, Ривия уже ждет меня за рулем своего модного маленького «Фольксвагена». При виде моего чемодана она приподнимает бровь – во взгляде сквозит неуверенность в том, что он влезет в ее машинку. Мы открываем багажник и понимаем, что впихнуть его туда будет нелегко. Наконец, кое-как справившись, мы садимся в машину и едем в аэропорт. Спустя сорок минут мы взлетаем, и я вдруг думаю: наверное, стоило положить парашют…
Мир, где негде укрыться
Сан-Паулу, Бразилия, конец 1980-х
Мои шведские друзья и люди, слушающие мои выступления, часто спрашивают меня, как вышло, что моя мама решила жить в пещере. Иногда я пускаюсь в долгие объяснения, а иногда просто задаю вопрос и сама на него отвечаю:
«Что может быть опаснее ядовитых змей и насекомых?» «Люди».
Мне доподлинно не известно, какие мотивы двигали моей матерью, но я могу догадаться. Фавелы и улицы были не лучшей альтернативой. Одно из моих первых воспоминаний, когда мы с матерью уже жили на улицах Сан-Паулу, связано с той ночью, когда мы говорили с ней о жизни. Я задавала кучу вопросов, а мама терпеливо на них отвечала. Помню, как спросила ее, почему жизнь порой бывает так трудна. Мама ответила просто, не задумываясь:
– Криштиана, в жизни есть вещи гораздо страшнее, чем борьба за выживание.
Когда я спросила, что она имеет в виду, мама объяснила: если ты можешь радоваться и грустить, значит, ты живой, даже если бывает больно и ты утратил веру и волю двигаться вперед. Но идти по жизни, как призрак, когда тело твое живо, но душа мертва, и от тебя осталась лишь сухая оболочка, – гораздо страшнее.
Тогда я не до конца поняла ее мысль, но вскоре до меня дошло. Мама увидела, что я все еще размышляю над ее ответом:
– Мы можем только молиться Господу, чтобы эти призраки обрели лучший мир.
Мы сидели на какой-то коробке, которая позже должна была стать нашей постелью. Коробка лежала у въезда в туннель. Длинная его сторона была открыта, за ней простиралась улица. На другой стороне дороги стояла желтая телефонная будка – в Бразилии они часто представляют собой стойку с телефоном, а сверху – купол, похожий на зонт. Мне он напоминал апельсин. Я знала, что эта штука называется «телефон», но еще не представляла, для чего он нужен. Потом опять стала спрашивать: «А зачем звонить?», «А как звонить?», «Почему нельзя просто поговорить, вот как мы сейчас разговариваем?» Мама терпеливо отвечала на мои вопросы, хотя, наверное, была совершенно измотана.
– Мам, а у Бога есть телефон?
– Не думаю, солнышко. А если бы был, о чем бы ты хотела с Ним поговорить?
– Я бы спросила, почему одни дети белые, другие черные, третьи – коричневые. Ведь на свете столько цветов – так почему не наделать зеленых или красных детей?
– Это хороший вопрос. Надо как-нибудь попробовать позвонить Богу, – она улыбнулась и чмокнула меня в щеку. – Ты просто знай, обезьянка, что у тебя – самый красивый цвет.
– Но, мама, я же цвета какашки! – возразила я.
– Чепуха! Ты – цвета шоколадки, а шоколад – сладкий и вкусный, совсем как ты. Смотри, как бы я тебя не съела! – с этими словами она притворилась, что ест меня, и я захихикала: было щекотно. Я завизжала, чтобы она меня отпустила, но она продолжила притворно поедать мои руки, ноги, щеки и пальцы. – Какашка… А ты знала, что у тебя ореховый вкус? Так что скажешь – звоним Богу?
– А у него есть телефон?
– Не знаю, но попробовать стоит, правда? – она встала и помогла мне подняться. Людей вокруг было немного. Мы подошли к телефонной будке, и она подсадила меня; потом взяла трубку и протянула мне.
– Криштиана, как ты думаешь, какой у Бога номер телефона?
– Не знаю.
– А ты угадай!
– Мам, ну я не знаю!
– Ну попробуй!
– Хм-м-м… – я назвала первые пришедшие в голову цифры.
Она набрала номер – я слышала, как пищит телефон при каждой цифре. Когда она закончила, в трубке ненадолго стало тихо, а потом я услышала странный звук. Мама сказала, что теперь можно говорить.
– Но мама, это так странно!
– А ты все равно говори – Бог тебя услышит.
Я недоуменно посмотрела на нее.
– Господи, почему не бывает зеленых или красных детей? Почему они только белые, черные и коричневые?
Никто не ответил. Мама улыбнулась, взяла из моих рук трубку и повесила ее. Потом снова опустила меня на землю, взяла за руку, и мы пошли обратно по улице, туда, где нам предстояло провести ночь.
– Мам, похоже, у Бога нет телефона.
– Но он все равно тебя услышал.
– Значит, Бог мне ответит?
– Кто знает. Может быть, он придет к тебе во сне и ответит на твои вопросы.
– А Бог так может?
– Бог может все.
Когда мы вернулись в свой туннель и уселись на коробки, мама привалилась к стене, а я легла напротив. Она обняла меня и пожелала спокойной ночи, и я, довольная, заснула. На следующее утро я проснулась оттого, что мимо ездили машины и ходили люди. Многие шли, даже не глядя на нас. Один мужчина плюнул в нашу сторону и чуть в меня не попал. В ответ я показала ему язык. Мама строго посмотрела на меня и сказала:
– Криштиана, нельзя так себя вести!
Моя мама делала много такого, что и сейчас меня поражает. Для нее было важно, чтобы я хорошо себя вела. Если вам за тридцать, как мне, многие из ваших друзей детства наверняка уже обзавелись детьми. У большинства из них есть дом, надежное и безопасное жилище, где они могут не бояться жестокости этого мира. Если у вас самих есть дети, вы в тысячу раз лучше меня знаете, что такое вырастить и воспитать ребенка в современном мире. Я же никогда в жизни не пойму, как этим бездомным родителям удается воспитывать детей, несмотря на собственное нищенское существование. При всей бедности, моей матери хватало силы воли и решительности, чтобы каждый день отдавать мне свою любовь.
Для нее было важно, чтобы я не просто выжила, но стала хорошим человеком.
Но в тот момент я больше боялась людей, чем змей.
Я знала, что мама никогда не залезла бы в эту яму по своей воле, если бы то, что было снаружи, не представляло бы серьезной угрозы. Змея уже переползла через мою грудь, в сторону мамы. Вдруг я почувствовала, как мама пошевелилась и ее рука прижалась к моей груди. Она схватила змею за шею. Огни стали ближе, и одна из собак подбежала к нашей яме, учуяв наш запах, – грязь, которой мы перемазались, не могла его скрыть.
Мама снова пошевелилась, а когда собака уже сунула нос в яму, она поднесла змею к самой ее морде. Собака взвыла – этот вой я не забуду никогда! – и убежала, и люди вслед за ней.
Внезапно поверив во все мамины рассказы о святых покровителях и ангелах-хранителях, я решила, что именно змея тогда спасла нас.
Не знаю, сколько мы там просидели, обезумев от страха, но времени прошло много. Наверное, я так устала, что отключилась, потому что после того происшествия я не помню больше ничего из нашей лесной жизни. Помню только, как мы шли по дороге, уходя из Диамантины в Сан-Паулу.
Моя мама, Петронилия Мария Коэльо, была замечательной женщиной и матерью. Я знаю о ней лишь то, что помню из детства. Не знаю, что с ней стало. Не знаю, где она родилась, кем были ее родители и каким было ее детство. Не знаю, как звали ее первого возлюбленного, какой ее любимый цвет или любимое блюдо. Не знаю, что смешит ее больше всего. Ничего на свете мне не хотелось бы так, как знать как можно больше о женщине, подарившей мне жизнь, о той, что любила меня, смеялась и плакала вместе со мной целых восемь лет. Она научила меня отличать правду от лжи и показала дорогу во тьме. Ее свет долго освещал мне путь. Эта женщина дала мне внутреннюю силу и заложила основы для всего хорошего, что есть во мне. О чем еще может просить дочь? У меня есть больше, чем у многих: материнская любовь. Во многих отношениях мне повезло, и за это я благодарна.
И я знаю, что если когда-нибудь смогу дать своим детям хоть половину того, что дала мне моя биологическая мать, то стану хорошей матерью. Я очень ее люблю.
Как бы мне хотелось хотя бы описать, как она выглядела, но и этого я не могу сделать. Я не видела ее двадцать четыре года. Когда-то я могла закрыть глаза и представить ее, но шли годы, и ее черты стерлись из памяти. Теперь, закрывая глаза и думая о ней, я больше не вижу ее лица. Глядя в зеркало, я иногда вижу определенное сходство, но не могу с уверенностью сказать, что в моем лице напоминает мне о ней. И все же я знаю: окажись она сейчас передо мной, я сразу поняла бы, что это она. Не беда, что я не помню в точности ее лица, самое главное – я храню в своей памяти воспоминания о том времени, что мы провели вместе; те чувства, что я тогда испытывала, еще живы в моем сердце.
В одном я уверена: жизнь этой удивительной женщины по имени Петронилия была совсем нелегкой. Ей приходилось терпеть физическую и психологическую жестокость. Я точно знаю, что ее мечтам так и не суждено было сбыться – на это у нее не было ни малейшего шанса. Я точно знаю, что она чувствовала, смеялась и плакала, как и любой человек. И еще я знаю, что она любила своих детей. Она делала все, что было в ее силах, чтобы заботиться о нас, и никто не восхищается ей больше, чем я. Родителей не выбирают. Чьи-то родители любят своих детей больше всего на свете и пытаются защитить. Кому-то повезло меньше – их родители издеваются над ними, бьют их и, может быть, предпочли бы, чтобы их и вовсе не было. Мне повезло родиться у такой матери, как Петронилия. Она не могла дать мне материальных благ, у нее не было дома, и она не всегда могла добыть еду, но она подарила мне лучшее, что только может дать человек, – свою любовь. Она умела слушать и всегда находила для меня время.
Иногда кажется, будто бы ты попал в кино или оказался в другом мире, полном волшебства и чудес. Таким было для меня время, проведенное в пещерах. Разумеется, было нелегко, но тогда я и представить себе не могла, насколько может быть хуже.
Чемоданы собраны
Умео, Швеция, весна 2015 г.
Билет забронирован: я лечу в Сан-Паулу. Теперь я гораздо старше, чем была, когда расставалась с ним, и я понятия не имею, что меня сейчас ждет. К счастью, Ривия – еще одна «бразильская шведка», с которой я недавно подружилась, – предложила свою поддержку и услуги переводчика. Ривия уехала из Бразилии в Швецию вместе с матерью, когда ей было одиннадцать, и я чувствую в ней родственную душу. Она – самая настоящая амазонка: родилась в штате Амазонас, на северо-западе Бразилии, и именно такой человек, как она, мне сейчас нужен. Сама я понятия не имею, во что ввязалась. Нам предстоит лететь из Стокгольма в Лондон, где пересядем на рейс до Сан-Паулу. Путь дальний. Я звоню Ривии, и мы обсуждаем бронь гостиницы и прочие подробности поездки. Она работает в Стокгольме и уверяет меня, что с бронью все в порядке. В Умео она будет за несколько дней до вылета. Мы не так давно знакомы, но вот-вот отправимся вместе в самое настоящее приключение. Как и я, она не представляет, что нас ждет.
Я еще не знаю, смогу ли найти мою мать, пещеры или приют, где я жила до того, как меня удочерили. Я изо всех сил стараюсь на это надеяться, но в то же время испытываю странное чувство, очень похожее на страх.
Я сообщаю нескольким друзьям, что все готово: я возвращаюсь в Бразилию. Друзья – это моя вторая семья, без них я никогда бы не решилась на подобное. Потом звоню Эмме, и мы решаем собраться все вместе перед отъездом. Мы долго болтаем и решаем создать виртуальную группу для друзей детства, где мы могли бы общаться, пока я буду в отъезде. Потом пишу своему младшему брату Патрику. Наконец, плюхаюсь на диван перед компьютером и телефоном. Телефон молчит, а я пытаюсь переварить эту мысль: меньше чем через пару недель я лечу обратно в Бразилию.
В пятницу вечером я встречаюсь с друзьями в баре «Рекс» в Умео. Я преисполнена чувствами спокойствия и радости и наслаждаюсь вкусным ужином с четырьмя чудесными людьми, которых я знаю практически с первого дня моего переезда в Швецию. Уровень эндорфинов в организме растет, и меня медленно, но неумолимо охватывает эйфория.
Первые пару часов мы говорим о работе и делимся друг с другом новостями за тот период, что мы не виделись. Смеемся, утешаем друг друга, обмениваемся советами, в общем, оказываем друг другу поддержку. Многие воспринимают подобные вечера как само собой разумеющееся или же называют их «ежедневной роскошью», но для меня это роскошь всей жизни. Что бы ни случилось, мы всегда готовы прийти друг другу на помощь, и эта связь для меня очень важна. Я перебиваю беседу, чтобы сказать им, как я их люблю. Они умолкают и смотрят на меня, слегка удивленно.
– Ой, Кики, в тебе говорит вино, – замечает Лина.
И мы смеемся. Я вспоминаю свою самую первую подругу, Камили. Вот если бы она сейчас была с нами! Я скучаю по ней и мысленно шлю ей привет, а затем возвращаюсь в настоящее. Прошло уже две недели, и завтра мы с Ривией улетаем. Я смотрю на огромный чемодан, стоящий на коричневом коврике в коридоре.
«Это безумие! – говорю я себе. – Кики, ты едешь туда всего на пару недель, а вещей набрала на пару месяцев!» Чемодан просто огромен. Я перебираю платья, шорты, топы и туфли, но вместо того, чтобы что-то выложить, умудряюсь добавить еще вещей. Я понимаю, что переусердствовала.
Целых три платья – а ведь на самом деле я лечу, чтобы увидеть мать впервые за двадцать четыре года. Если, конечно, мне удастся ее найти. Одного платья будет достаточно.
Во мне бушует водоворот эмоций и мыслей, и я не в силах контролировать то, что вот-вот произойдет. Я стараюсь убедить себя, что если мы найдем маму, ей будет все равно, во что я одета. Мне точно будет все равно. И все же платья остаются в чемодане, как и все остальное.
Я достаю большой розовый фотоальбом, который сделала моя подруга детства Майя в подарок мне и моей бразильской семье, если я ее найду. Этот альбом волшебный; она вклеила туда пару сотен фотографий из нашего детства и юности, групповые фото с друзьями, снимки ее семьи, сына Гарри и моей прелестной крестницы Греты. Словами не описать, что для меня означает то, что она нашла для этого время. Мы с Майей выросли в одном квартале. Она была моей самой первой подругой в Швеции, и с годами наша дружба только крепнет. Я кладу альбом в чемодан и застегиваю его. Потом снова смотрю на чемодан и качаю головой. Иду спать – завтра рано вставать. Но не успеваю я сомкнуть глаз, как наступает утро. Достав ручку и бумагу, я пишу записку Анне-Карин, которой оставляю свою квартиру на время отъезда. Бросаю взгляд на часы и вижу, что до вылета осталось пятьдесят минут. Если бы я жила где-то в другом месте, не в маленьком Умео на севере Швеции, я бы запаниковала, но от центра города до аэропорта – всего пять минут, так что ничего страшного. На всякий случай я звоню Ривии, чтобы убедиться, что она уже в пути и вот-вот заедет за мной. Но нет. «Типичная бразильянка – вечно опаздывает!» – думаю я вначале, но потом понимаю, что мы обе перепутали, кто за кем заезжает, и мне становится смешно. Через несколько минут она подъезжает к моему дому. Я запираю входную дверь и качу чемодан – слишком тяжелый! – через три лестничных пролета. В этот момент я готова вернуться в дом и выложить половину вещей, но уже поздно.
Когда я выхожу из дома, Ривия уже ждет меня за рулем своего модного маленького «Фольксвагена». При виде моего чемодана она приподнимает бровь – во взгляде сквозит неуверенность в том, что он влезет в ее машинку. Мы открываем багажник и понимаем, что впихнуть его туда будет нелегко. Наконец, кое-как справившись, мы садимся в машину и едем в аэропорт. Спустя сорок минут мы взлетаем, и я вдруг думаю: наверное, стоило положить парашют…
Мир, где негде укрыться
Сан-Паулу, Бразилия, конец 1980-х
Мои шведские друзья и люди, слушающие мои выступления, часто спрашивают меня, как вышло, что моя мама решила жить в пещере. Иногда я пускаюсь в долгие объяснения, а иногда просто задаю вопрос и сама на него отвечаю:
«Что может быть опаснее ядовитых змей и насекомых?» «Люди».
Мне доподлинно не известно, какие мотивы двигали моей матерью, но я могу догадаться. Фавелы и улицы были не лучшей альтернативой. Одно из моих первых воспоминаний, когда мы с матерью уже жили на улицах Сан-Паулу, связано с той ночью, когда мы говорили с ней о жизни. Я задавала кучу вопросов, а мама терпеливо на них отвечала. Помню, как спросила ее, почему жизнь порой бывает так трудна. Мама ответила просто, не задумываясь:
– Криштиана, в жизни есть вещи гораздо страшнее, чем борьба за выживание.
Когда я спросила, что она имеет в виду, мама объяснила: если ты можешь радоваться и грустить, значит, ты живой, даже если бывает больно и ты утратил веру и волю двигаться вперед. Но идти по жизни, как призрак, когда тело твое живо, но душа мертва, и от тебя осталась лишь сухая оболочка, – гораздо страшнее.
Тогда я не до конца поняла ее мысль, но вскоре до меня дошло. Мама увидела, что я все еще размышляю над ее ответом:
– Мы можем только молиться Господу, чтобы эти призраки обрели лучший мир.
Мы сидели на какой-то коробке, которая позже должна была стать нашей постелью. Коробка лежала у въезда в туннель. Длинная его сторона была открыта, за ней простиралась улица. На другой стороне дороги стояла желтая телефонная будка – в Бразилии они часто представляют собой стойку с телефоном, а сверху – купол, похожий на зонт. Мне он напоминал апельсин. Я знала, что эта штука называется «телефон», но еще не представляла, для чего он нужен. Потом опять стала спрашивать: «А зачем звонить?», «А как звонить?», «Почему нельзя просто поговорить, вот как мы сейчас разговариваем?» Мама терпеливо отвечала на мои вопросы, хотя, наверное, была совершенно измотана.
– Мам, а у Бога есть телефон?
– Не думаю, солнышко. А если бы был, о чем бы ты хотела с Ним поговорить?
– Я бы спросила, почему одни дети белые, другие черные, третьи – коричневые. Ведь на свете столько цветов – так почему не наделать зеленых или красных детей?
– Это хороший вопрос. Надо как-нибудь попробовать позвонить Богу, – она улыбнулась и чмокнула меня в щеку. – Ты просто знай, обезьянка, что у тебя – самый красивый цвет.
– Но, мама, я же цвета какашки! – возразила я.
– Чепуха! Ты – цвета шоколадки, а шоколад – сладкий и вкусный, совсем как ты. Смотри, как бы я тебя не съела! – с этими словами она притворилась, что ест меня, и я захихикала: было щекотно. Я завизжала, чтобы она меня отпустила, но она продолжила притворно поедать мои руки, ноги, щеки и пальцы. – Какашка… А ты знала, что у тебя ореховый вкус? Так что скажешь – звоним Богу?
– А у него есть телефон?
– Не знаю, но попробовать стоит, правда? – она встала и помогла мне подняться. Людей вокруг было немного. Мы подошли к телефонной будке, и она подсадила меня; потом взяла трубку и протянула мне.
– Криштиана, как ты думаешь, какой у Бога номер телефона?
– Не знаю.
– А ты угадай!
– Мам, ну я не знаю!
– Ну попробуй!
– Хм-м-м… – я назвала первые пришедшие в голову цифры.
Она набрала номер – я слышала, как пищит телефон при каждой цифре. Когда она закончила, в трубке ненадолго стало тихо, а потом я услышала странный звук. Мама сказала, что теперь можно говорить.
– Но мама, это так странно!
– А ты все равно говори – Бог тебя услышит.
Я недоуменно посмотрела на нее.
– Господи, почему не бывает зеленых или красных детей? Почему они только белые, черные и коричневые?
Никто не ответил. Мама улыбнулась, взяла из моих рук трубку и повесила ее. Потом снова опустила меня на землю, взяла за руку, и мы пошли обратно по улице, туда, где нам предстояло провести ночь.
– Мам, похоже, у Бога нет телефона.
– Но он все равно тебя услышал.
– Значит, Бог мне ответит?
– Кто знает. Может быть, он придет к тебе во сне и ответит на твои вопросы.
– А Бог так может?
– Бог может все.
Когда мы вернулись в свой туннель и уселись на коробки, мама привалилась к стене, а я легла напротив. Она обняла меня и пожелала спокойной ночи, и я, довольная, заснула. На следующее утро я проснулась оттого, что мимо ездили машины и ходили люди. Многие шли, даже не глядя на нас. Один мужчина плюнул в нашу сторону и чуть в меня не попал. В ответ я показала ему язык. Мама строго посмотрела на меня и сказала:
– Криштиана, нельзя так себя вести!
Моя мама делала много такого, что и сейчас меня поражает. Для нее было важно, чтобы я хорошо себя вела. Если вам за тридцать, как мне, многие из ваших друзей детства наверняка уже обзавелись детьми. У большинства из них есть дом, надежное и безопасное жилище, где они могут не бояться жестокости этого мира. Если у вас самих есть дети, вы в тысячу раз лучше меня знаете, что такое вырастить и воспитать ребенка в современном мире. Я же никогда в жизни не пойму, как этим бездомным родителям удается воспитывать детей, несмотря на собственное нищенское существование. При всей бедности, моей матери хватало силы воли и решительности, чтобы каждый день отдавать мне свою любовь.
Для нее было важно, чтобы я не просто выжила, но стала хорошим человеком.