Все умерли, и я завела собаку
Часть 6 из 32 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мы с Рэйч изумленно переглянулись. Я решила положиться на ее подростковый цинизм и не поддаваться на то, что пытались впарить нам родители. Я никогда не слышала, чтобы другие отцы покидали семейный дом, чтобы жить поближе к работе. Особенно к такой работе, которая подразумевала хождение по офису в носках и обращение к женщинам-коллегам: «Аннабель, сегодня ты выглядишь чертовски соблазнительно».
– В машине мы спросили, хорошие ли это будут новости. Ты ответил: «Посмотрим», – возмутилась Рэйч. Ей явно было легче сосредоточиться на отцовской бестактности относительно столь травматичных откровений.
– Ну да, – кивнул папа, а потом добавил: – Это было бы предпочтительным исходом.
Некоторые фразы крутятся в голове долго и безостановочно, пока ты пытаешься понять их возможные смыслы. «Предпочтительный исход» стал для меня такой фразой.
Я заплакала. Мама обняла меня, ее браслеты звякнули. Рэйч глотала сердитые слезы, яростно вытирая глаза кулаками. Новость подкосила ее. Сюжет развернулся таким образом, что все предшествующие события потеряли смысл. Вот только когда я начала припоминать их, мне стало ясно, что гигантские красные флаги висели повсеместно.
Мы могли никогда не стать семьей с собакой. Но что случилось теперь? Теперь мы перестали быть даже просто семьей.
Мне никогда не приходила в голову мысль, что наш квартет может распасться из-за каких-то трудностей.
Мы смеялись над разногласиями, мы справлялись и продолжали играть, как истинные профессионалы. Наше странное племя, состоявшее из четырех человек, имевшее собственный язык и динамику, всегда собиралось вместе после приключений в других мирах. Как оно может перестать существовать?
– Может быть, вы еще будете жить вместе? – спросила я с фальшивой надеждой того, кто только что был обманут и еще не понял, что человек, сообщивший эти известия, свыкся с ними давным-давно. Здесь не о чем было договариваться, не на что надеяться. Родители всего лишь думали, как выйти из этого разговора с минимальными потерями.
– Кто знает, – натянуто улыбнулся папа.
Мы с Рэйч поднялись к себе и переоделись в пижамы в пять часов. Возможно, мы пытались напомнить родителями, что все еще дети. Да, мы умели произносить сложные слова, знали, что никогда не следует подавать сладкое вино, и понимали, как беседовать с лидером оппозиции. Но нам было всего лишь одиннадцать и тринадцать лет.
Следующие несколько месяцев мы с Рэйч тянулись друг к другу с новой силой отчаяния. Она напоминала мне: «Эмми, мы с тобой ВСЕГДА будем друг у друга».
Я рассказала ей о девочке из нашей школы, которой я по глупости доверилась. «Это абсолютно кошмарно!» – заявила она, а потом раструбила о нашей жизни по всей школе. Наши разговоры в секторе Газа продолжались всю ночь. Мы пытались понять происходящее, копаясь, как судебные патологоанатомы, в трупе родительского брака.
Случаются ссоры, из-за которых кто-то из родителей хочет уйти. Папа называл себя бездомным, пытающимся найти дорогу в чужой дом. Я чувствовала, что он вовсе не хотел уходить. Он слонялся между друзьями, прожил несколько месяцев у телеведущего Ника Росса, имел неловкую историю с одним продюсером, который положил на него глаз, а потом несколько недель провел в доме супружеской пары – там его поили коньяком, чтобы в полной мере насладиться его красноречием.
Мама изо всех сил пыталась защитить нас от неприглядных сторон их разрыва. Она требовала, чтобы папа каждые выходные навещал нас, сохраняя видимость семьи. Но однажды она, не сдержавшись, рассказала нам правду – у папы был роман с Анитой с Би-би-си. Анита никак не походила на маму из телевизионной рекламы. Их роман явно закончился. У Аниты имелся чудесный муж, явно более безопасный в долгосрочной перспективе, чем наш папа.
Мама решила не упоминать об Аните в документах на развод, сказав, что не хочет, чтобы страдали ее родители.
Мы с Рэйч могли только позавидовать их блаженному неведению, поскольку наша собственная жизнь разбилась вдребезги.
Мы никогда не говорили об Аните с папой. Со временем родители научились цивилизованно общаться и вести себя друг с другом. Каждые выходные папа, влекомый чувством долга, приезжал в Холли-Виллидж и обедал с нами, как всегда, а потом возвращался в свою новую холостяцкую жизнь.
Мама, понимая, что его участие в нашей жизни требует ее ежедневного руководства, иногда предлагала, чтобы он забрал нас на денек. Первая попытка вышла комом. Мы втроем бесцельно слонялись, как подростковая банда, а потом как-то забрели в темный переулок возле станции метро «Арквей».
– Пошли поедим! – предложил папа, указывая на ярко освещенное кафе фастфуда.
И там, в «Бургер Дилайт», за раскисшими чипсами и теплой фантой мы узнали, что он «никогда не хотел иметь семью и детей». Просто так случилось. Но глаза его наполнились слезами, когда он сказал, что тем не менее мы стали «единственным по-настоящему хорошим событием в этой абсурдной жизни». Папа сказал, что не нашел себе места в новом независимом существовании, которого так жаждала наша мать. И он предпочел бы никогда не упоминать о той роковой внебрачной связи.
Через несколько месяцев он познакомил нас с новой подружкой. У Русской, как мы стали ее называть, был таунхаус в Челси, где пахло благовониями и повсюду стояли тибетские древности. Она снимала фильмы о нарушении прав человека, ездила по странам, терзаемым войной, всегда носила шелковое белье и дружила с далай-ламой и полковником Каддафи (про которого мама говорила, что «НЕПРЕМЕННО переспала бы с ним»).
– Хочешь положить ладан в тапочки, дорогой? – как-то раз спросила она у отца, когда мы с Рэйч сидели у нее на кухне и пили воду со льдом.
Увидев, как эта маленькая посторонняя женщина с блестящими волосами обнимает нашего отца, мы встревоженно переглянулись. Я не понимала, как он может так открыто демонстрировать свою привязанность к другому человеку. Как может он называть ее «дорогой» – ведь этим словом он все еще по привычке называет нашу маму? В доме этой экзотической, гламурной женщины с тихим дзен-садиком и безукоризненно белой кухней он казался чужим. Словно потрепанная пишущая машинка в современном офисе.
Блестящая международная журналистка должна была казаться идеальным партнером для того, кто не любит обязательств. Но когда появляются два короля, двор становится слишком тесным.
Их отношения продлились меньше года, а потом начались конфликты. «О боже, Русская выкинула паспорт вашего отца в Темзу», – смеялась мама. Теперь она стала таким же увлеченным наблюдателем за его эмоциональной жизнью, как и мы с Рэйч.
Через несколько месяцев мы нашли под ковриком у двери напечатанное письмо, адресованное «Кристине, Рэйчел и Эмили». Слова были напечатаны, но внизу красовалась надпись перьевой ручкой: «анонимка». Казалось, это последнее доказательство, которое выведет на чистую воду злодея из фильма в стиле нуар.
Неудивительно, что на «анонимке» имелась почтовая марка со штемпелем Челси.
– Майкл только что в третий раз стал отцом, – прочла сидевшая на диване, скрестив ноги, Рэйч. – Его сын, Миша, будет жить в семейном пансионе во Франции. ЭТОТ ребенок был запланированным и желанным. В отличие от ВАС двоих, которыми Майкла постоянно шантажируют.
– Значит, мы с Рэйч – это те двое, которыми его шантажируют? – спросила я.
– Именно, – рассмеялась мама. – Прелестно!
По словам мамы, Русская имитировала беременность, засунув под платье подушку.
– Никакого чертового Миши и в помине нет.
Миша так и не материализовался, но я всегда буду ему мысленно благодарна. «Двое, которыми его шантажируют», стали нашей фирменной подписью – так мы с Рэйч подписывали каждую нашу открытку маме.
Краткий период домашнего спокойствия в Холли-Виллидж (по крайней мере, для «двоих, которыми его шантажируют») подходил к концу. Мама вечно ругалась с «чертовыми Уокерами» из-за аренды, поэтому мы приняли предложение наших друзей переехать в их дом в Ислингтоне, пока они живут за границей.
Холли-Виллидж стал очередным кадром в ленте нашей истории. Мне было грустно смотреть на опустевшие комнаты, в которых угасала жизнь. А друзья мамы приехали с вином и мешками для мусора, чтобы помочь нам переехать в новый временный дом.
Триклу новое место не понравилось. Вместо волшебного сада он получил крохотный клочок городского асфальта. Он бродил вверх и вниз по металлической винтовой лестнице, заглядывал в три наши спальни, выбирая себе самого надежного ночного компаньона.
В воскресенье папа, как всегда, обедал с нами. Он помог нам убрать и помыть посуду, а потом принялся листать каталог художественной выставки, купленный Рэйч.
– Можно мне взять этот каталог Шагала, Рэйч? – неожиданно спросил он.
– Конечно. С тобой все в порядке, папа?
Он посмотрел на нее так, словно глаза ему застили слезы. Но у папы часто появлялись слезы, когда он целиком погружался в культурное событие. Ему было достаточно малого – стихотворения Т. С. Элиота, сонета Шекспира, фильма Орсона Уэллса.
– Да, все хорошо. Я очень вас люблю. Вас обеих. Спокойной ночи, девочки.
И он захлопнул за собой дверь.
На следующий день, вернувшись домой из школы, я обнаружила на коврике три белых конверта. На одном узнаваемым папиным почерком было написано «Эмми». Я вскрыла конверт и прочла:
«Дорогая Эмми,
Когда ты будешь читать это письмо, я уже буду в самолете на полпути в Новую Зеландию, где начну новую жизнь в одиночку. Прости, что не сказал тебе этого лично».
Письмо было прекрасно написано – и неудивительно. Оно было трогательным. Оно было почти разумным. Папа писал, что «должен сделать это ради себя», что там у него появятся новые возможности, которые изменят его положение. В конце он приписал: «Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить своего старого отца».
В комнату вошли мама и Рэйч, нагруженные пакетами с горячей рыбой и чипсами.
– Очереди просто огромные! Но я не могу готовить…
Заметив выражение моего лица, мама запнулась.
Я протянула им письма.
– Прочитайте… Папа уехал…
Ночь прошла в меланхолическом тумане, прерываемом истериками. Приехала тетя Лин, безукоризненно спокойная и решительная. С собой она привезла чековую книжку и телефоны адвокатов.
– Спасибо тебе, Майкл, – сквозь слезы сказала мама. – В моем ЧЕРТОВОМ кошельке всего СЕМЬ фунтов!
Из Брикстона на такси приехала бабушка. Она благоухала джином и громко кричала о своих «связях» в Интерполе.
– Не думаю, что этот Интерпол все еще существует, – шепнула мне Рэйч.
Вся мамина цивилизованность по отношению к отцу, продиктованная, по-видимому, желанием сохранить его в нашей жизни, мгновенно слетела. Она твердила о «принцессе маори», с которой он теперь «трахается». (Вообще-то, эта женщина была настоящей интеллектуалкой с активной гражданской позицией, но маме было легче представлять ее дурацкой примадонной.)
– Это ненадолго, – твердила она, прикуривая одну сигарету за другой. – Это никогда не длится долго.
Мы с Рэйч сбежали наверх в свободную комнату. Здесь мы частенько уединялись вместе – это была наша юношеская гостиная. Здесь мы болтали про мальчиков, пытались курить листья авокадо и слушали «Фрэнки едет в Голливуд». Рэйч недавно стащила у мамы старые альбомы «Битлз», но я решила, что сейчас нам нужна утешительная жвачка группы Wham. Мы улеглись на матрас и принялись за остывшие чипсы, поливая их слезами. Трикл, на которого в трудную минуту всегда можно было положиться, угнездился между нами.
– Он попросил у меня каталог Шагала, – наконец, сказала Рэйч. – Но знал, что не вернет его.
Папа исчез из нашей жизни на целых пять лет. Он лишь изредка присылал открытки и звонил.
В семьях с собаками тоже случались домашние проблемы, но я точно знала, что они решают их по-другому. У нас же получилось так, словно актер не вовремя вышел на сцену, нарушив весь порядок действий. Когда папа уехал, мне было страшно стыдно. Мы с Рэйч оказались недостаточно важными, чтобы он остался с нами. Если бы мы были умнее, добрее, если бы мы больше заслуживали любви, возможно, он остался бы. Люди не бросают тех, кто достоин любви.
– Похоже, я поставила не на ту лошадь, – сказала я Рэйч той ночью.
Мы старались не озвучивать свою молчаливую преданность каждому из родителей, но сестра лишь мрачно улыбнулась на мои слова.
Я решила не рассказывать об истинной глубине моей боли. Каждый вечер я изливала душу в дневнике, выплескивая черную ярость на бледно-розовые страницы. «Почему ты УЕХАЛ? Почему ты бросил МЕНЯ?!» – царапала я в дневнике, находя утешение в черно-белом детском восприятии мира. Я была ребенком – и я ничего не знала о том, как трахаются с принцессами маори, как разводятся, как не хотят иметь детей. Печаль и гнев со временем ослабели и стали превращаться во что-то другое. Но хрупкость опутала меня, как ползучий плющ, надежно скрывая мои подозрения и боль.
А лучше всего я скрывала свою тоску по папе. Мне ужасно его не хватало.
* * *
– Черт побери! САМОЕ подходящее время! – воскликнула мама.
Хозяева нашего временного жилища сообщили, что возвращаются. Поэтому через год после переезда мы снова упаковали свои театральные программки и переехали в ветхий двухэтажный дом в Вуд-Грин.
– Но это же УЖАСНО неблагополучный район! – сообщила мне подружка из нашей шикарной школы.
Мама смогла это пережить. Вуд-Грин славился очень высоким уровнем преступности, но мама решила сгладить негативное впечатление, называя наше новое местожительство на французский манер – Форе-Верт. Трикл попытался найти друзей среди местных светских бродячих котов, но бархатный ошейник, подаренный ему Джеймсом Коберном, делал его вялым итонцем[20], неспособным слиться со своим новым окружением.
Верные бонвиваны из нашей прежней жизни порой нас навещали, помогали развешивать полки, дарили мебель, но вечеринки резко прекратились. Теперь мы были всего лишь несчастными, брошенными женщинами, а не хозяйками оживленного и стильного салона. Приезжали Джейн и ее мама Мэнди. Их приезды становились успокаивающим напоминанием о старой жизни. Они привозили с собой смех и дух женской солидарности. Моя дружба с Люси Симпсон постепенно переросла в дружбу семей, но мы все же общались, пока наши матери болтали за бокалом вина на кухне их дома. Ральф по-прежнему был рад видеть меня. Его запах возвращал меня в те времена, по которым я так скучала.
– В машине мы спросили, хорошие ли это будут новости. Ты ответил: «Посмотрим», – возмутилась Рэйч. Ей явно было легче сосредоточиться на отцовской бестактности относительно столь травматичных откровений.
– Ну да, – кивнул папа, а потом добавил: – Это было бы предпочтительным исходом.
Некоторые фразы крутятся в голове долго и безостановочно, пока ты пытаешься понять их возможные смыслы. «Предпочтительный исход» стал для меня такой фразой.
Я заплакала. Мама обняла меня, ее браслеты звякнули. Рэйч глотала сердитые слезы, яростно вытирая глаза кулаками. Новость подкосила ее. Сюжет развернулся таким образом, что все предшествующие события потеряли смысл. Вот только когда я начала припоминать их, мне стало ясно, что гигантские красные флаги висели повсеместно.
Мы могли никогда не стать семьей с собакой. Но что случилось теперь? Теперь мы перестали быть даже просто семьей.
Мне никогда не приходила в голову мысль, что наш квартет может распасться из-за каких-то трудностей.
Мы смеялись над разногласиями, мы справлялись и продолжали играть, как истинные профессионалы. Наше странное племя, состоявшее из четырех человек, имевшее собственный язык и динамику, всегда собиралось вместе после приключений в других мирах. Как оно может перестать существовать?
– Может быть, вы еще будете жить вместе? – спросила я с фальшивой надеждой того, кто только что был обманут и еще не понял, что человек, сообщивший эти известия, свыкся с ними давным-давно. Здесь не о чем было договариваться, не на что надеяться. Родители всего лишь думали, как выйти из этого разговора с минимальными потерями.
– Кто знает, – натянуто улыбнулся папа.
Мы с Рэйч поднялись к себе и переоделись в пижамы в пять часов. Возможно, мы пытались напомнить родителями, что все еще дети. Да, мы умели произносить сложные слова, знали, что никогда не следует подавать сладкое вино, и понимали, как беседовать с лидером оппозиции. Но нам было всего лишь одиннадцать и тринадцать лет.
Следующие несколько месяцев мы с Рэйч тянулись друг к другу с новой силой отчаяния. Она напоминала мне: «Эмми, мы с тобой ВСЕГДА будем друг у друга».
Я рассказала ей о девочке из нашей школы, которой я по глупости доверилась. «Это абсолютно кошмарно!» – заявила она, а потом раструбила о нашей жизни по всей школе. Наши разговоры в секторе Газа продолжались всю ночь. Мы пытались понять происходящее, копаясь, как судебные патологоанатомы, в трупе родительского брака.
Случаются ссоры, из-за которых кто-то из родителей хочет уйти. Папа называл себя бездомным, пытающимся найти дорогу в чужой дом. Я чувствовала, что он вовсе не хотел уходить. Он слонялся между друзьями, прожил несколько месяцев у телеведущего Ника Росса, имел неловкую историю с одним продюсером, который положил на него глаз, а потом несколько недель провел в доме супружеской пары – там его поили коньяком, чтобы в полной мере насладиться его красноречием.
Мама изо всех сил пыталась защитить нас от неприглядных сторон их разрыва. Она требовала, чтобы папа каждые выходные навещал нас, сохраняя видимость семьи. Но однажды она, не сдержавшись, рассказала нам правду – у папы был роман с Анитой с Би-би-си. Анита никак не походила на маму из телевизионной рекламы. Их роман явно закончился. У Аниты имелся чудесный муж, явно более безопасный в долгосрочной перспективе, чем наш папа.
Мама решила не упоминать об Аните в документах на развод, сказав, что не хочет, чтобы страдали ее родители.
Мы с Рэйч могли только позавидовать их блаженному неведению, поскольку наша собственная жизнь разбилась вдребезги.
Мы никогда не говорили об Аните с папой. Со временем родители научились цивилизованно общаться и вести себя друг с другом. Каждые выходные папа, влекомый чувством долга, приезжал в Холли-Виллидж и обедал с нами, как всегда, а потом возвращался в свою новую холостяцкую жизнь.
Мама, понимая, что его участие в нашей жизни требует ее ежедневного руководства, иногда предлагала, чтобы он забрал нас на денек. Первая попытка вышла комом. Мы втроем бесцельно слонялись, как подростковая банда, а потом как-то забрели в темный переулок возле станции метро «Арквей».
– Пошли поедим! – предложил папа, указывая на ярко освещенное кафе фастфуда.
И там, в «Бургер Дилайт», за раскисшими чипсами и теплой фантой мы узнали, что он «никогда не хотел иметь семью и детей». Просто так случилось. Но глаза его наполнились слезами, когда он сказал, что тем не менее мы стали «единственным по-настоящему хорошим событием в этой абсурдной жизни». Папа сказал, что не нашел себе места в новом независимом существовании, которого так жаждала наша мать. И он предпочел бы никогда не упоминать о той роковой внебрачной связи.
Через несколько месяцев он познакомил нас с новой подружкой. У Русской, как мы стали ее называть, был таунхаус в Челси, где пахло благовониями и повсюду стояли тибетские древности. Она снимала фильмы о нарушении прав человека, ездила по странам, терзаемым войной, всегда носила шелковое белье и дружила с далай-ламой и полковником Каддафи (про которого мама говорила, что «НЕПРЕМЕННО переспала бы с ним»).
– Хочешь положить ладан в тапочки, дорогой? – как-то раз спросила она у отца, когда мы с Рэйч сидели у нее на кухне и пили воду со льдом.
Увидев, как эта маленькая посторонняя женщина с блестящими волосами обнимает нашего отца, мы встревоженно переглянулись. Я не понимала, как он может так открыто демонстрировать свою привязанность к другому человеку. Как может он называть ее «дорогой» – ведь этим словом он все еще по привычке называет нашу маму? В доме этой экзотической, гламурной женщины с тихим дзен-садиком и безукоризненно белой кухней он казался чужим. Словно потрепанная пишущая машинка в современном офисе.
Блестящая международная журналистка должна была казаться идеальным партнером для того, кто не любит обязательств. Но когда появляются два короля, двор становится слишком тесным.
Их отношения продлились меньше года, а потом начались конфликты. «О боже, Русская выкинула паспорт вашего отца в Темзу», – смеялась мама. Теперь она стала таким же увлеченным наблюдателем за его эмоциональной жизнью, как и мы с Рэйч.
Через несколько месяцев мы нашли под ковриком у двери напечатанное письмо, адресованное «Кристине, Рэйчел и Эмили». Слова были напечатаны, но внизу красовалась надпись перьевой ручкой: «анонимка». Казалось, это последнее доказательство, которое выведет на чистую воду злодея из фильма в стиле нуар.
Неудивительно, что на «анонимке» имелась почтовая марка со штемпелем Челси.
– Майкл только что в третий раз стал отцом, – прочла сидевшая на диване, скрестив ноги, Рэйч. – Его сын, Миша, будет жить в семейном пансионе во Франции. ЭТОТ ребенок был запланированным и желанным. В отличие от ВАС двоих, которыми Майкла постоянно шантажируют.
– Значит, мы с Рэйч – это те двое, которыми его шантажируют? – спросила я.
– Именно, – рассмеялась мама. – Прелестно!
По словам мамы, Русская имитировала беременность, засунув под платье подушку.
– Никакого чертового Миши и в помине нет.
Миша так и не материализовался, но я всегда буду ему мысленно благодарна. «Двое, которыми его шантажируют», стали нашей фирменной подписью – так мы с Рэйч подписывали каждую нашу открытку маме.
Краткий период домашнего спокойствия в Холли-Виллидж (по крайней мере, для «двоих, которыми его шантажируют») подходил к концу. Мама вечно ругалась с «чертовыми Уокерами» из-за аренды, поэтому мы приняли предложение наших друзей переехать в их дом в Ислингтоне, пока они живут за границей.
Холли-Виллидж стал очередным кадром в ленте нашей истории. Мне было грустно смотреть на опустевшие комнаты, в которых угасала жизнь. А друзья мамы приехали с вином и мешками для мусора, чтобы помочь нам переехать в новый временный дом.
Триклу новое место не понравилось. Вместо волшебного сада он получил крохотный клочок городского асфальта. Он бродил вверх и вниз по металлической винтовой лестнице, заглядывал в три наши спальни, выбирая себе самого надежного ночного компаньона.
В воскресенье папа, как всегда, обедал с нами. Он помог нам убрать и помыть посуду, а потом принялся листать каталог художественной выставки, купленный Рэйч.
– Можно мне взять этот каталог Шагала, Рэйч? – неожиданно спросил он.
– Конечно. С тобой все в порядке, папа?
Он посмотрел на нее так, словно глаза ему застили слезы. Но у папы часто появлялись слезы, когда он целиком погружался в культурное событие. Ему было достаточно малого – стихотворения Т. С. Элиота, сонета Шекспира, фильма Орсона Уэллса.
– Да, все хорошо. Я очень вас люблю. Вас обеих. Спокойной ночи, девочки.
И он захлопнул за собой дверь.
На следующий день, вернувшись домой из школы, я обнаружила на коврике три белых конверта. На одном узнаваемым папиным почерком было написано «Эмми». Я вскрыла конверт и прочла:
«Дорогая Эмми,
Когда ты будешь читать это письмо, я уже буду в самолете на полпути в Новую Зеландию, где начну новую жизнь в одиночку. Прости, что не сказал тебе этого лично».
Письмо было прекрасно написано – и неудивительно. Оно было трогательным. Оно было почти разумным. Папа писал, что «должен сделать это ради себя», что там у него появятся новые возможности, которые изменят его положение. В конце он приписал: «Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить своего старого отца».
В комнату вошли мама и Рэйч, нагруженные пакетами с горячей рыбой и чипсами.
– Очереди просто огромные! Но я не могу готовить…
Заметив выражение моего лица, мама запнулась.
Я протянула им письма.
– Прочитайте… Папа уехал…
Ночь прошла в меланхолическом тумане, прерываемом истериками. Приехала тетя Лин, безукоризненно спокойная и решительная. С собой она привезла чековую книжку и телефоны адвокатов.
– Спасибо тебе, Майкл, – сквозь слезы сказала мама. – В моем ЧЕРТОВОМ кошельке всего СЕМЬ фунтов!
Из Брикстона на такси приехала бабушка. Она благоухала джином и громко кричала о своих «связях» в Интерполе.
– Не думаю, что этот Интерпол все еще существует, – шепнула мне Рэйч.
Вся мамина цивилизованность по отношению к отцу, продиктованная, по-видимому, желанием сохранить его в нашей жизни, мгновенно слетела. Она твердила о «принцессе маори», с которой он теперь «трахается». (Вообще-то, эта женщина была настоящей интеллектуалкой с активной гражданской позицией, но маме было легче представлять ее дурацкой примадонной.)
– Это ненадолго, – твердила она, прикуривая одну сигарету за другой. – Это никогда не длится долго.
Мы с Рэйч сбежали наверх в свободную комнату. Здесь мы частенько уединялись вместе – это была наша юношеская гостиная. Здесь мы болтали про мальчиков, пытались курить листья авокадо и слушали «Фрэнки едет в Голливуд». Рэйч недавно стащила у мамы старые альбомы «Битлз», но я решила, что сейчас нам нужна утешительная жвачка группы Wham. Мы улеглись на матрас и принялись за остывшие чипсы, поливая их слезами. Трикл, на которого в трудную минуту всегда можно было положиться, угнездился между нами.
– Он попросил у меня каталог Шагала, – наконец, сказала Рэйч. – Но знал, что не вернет его.
Папа исчез из нашей жизни на целых пять лет. Он лишь изредка присылал открытки и звонил.
В семьях с собаками тоже случались домашние проблемы, но я точно знала, что они решают их по-другому. У нас же получилось так, словно актер не вовремя вышел на сцену, нарушив весь порядок действий. Когда папа уехал, мне было страшно стыдно. Мы с Рэйч оказались недостаточно важными, чтобы он остался с нами. Если бы мы были умнее, добрее, если бы мы больше заслуживали любви, возможно, он остался бы. Люди не бросают тех, кто достоин любви.
– Похоже, я поставила не на ту лошадь, – сказала я Рэйч той ночью.
Мы старались не озвучивать свою молчаливую преданность каждому из родителей, но сестра лишь мрачно улыбнулась на мои слова.
Я решила не рассказывать об истинной глубине моей боли. Каждый вечер я изливала душу в дневнике, выплескивая черную ярость на бледно-розовые страницы. «Почему ты УЕХАЛ? Почему ты бросил МЕНЯ?!» – царапала я в дневнике, находя утешение в черно-белом детском восприятии мира. Я была ребенком – и я ничего не знала о том, как трахаются с принцессами маори, как разводятся, как не хотят иметь детей. Печаль и гнев со временем ослабели и стали превращаться во что-то другое. Но хрупкость опутала меня, как ползучий плющ, надежно скрывая мои подозрения и боль.
А лучше всего я скрывала свою тоску по папе. Мне ужасно его не хватало.
* * *
– Черт побери! САМОЕ подходящее время! – воскликнула мама.
Хозяева нашего временного жилища сообщили, что возвращаются. Поэтому через год после переезда мы снова упаковали свои театральные программки и переехали в ветхий двухэтажный дом в Вуд-Грин.
– Но это же УЖАСНО неблагополучный район! – сообщила мне подружка из нашей шикарной школы.
Мама смогла это пережить. Вуд-Грин славился очень высоким уровнем преступности, но мама решила сгладить негативное впечатление, называя наше новое местожительство на французский манер – Форе-Верт. Трикл попытался найти друзей среди местных светских бродячих котов, но бархатный ошейник, подаренный ему Джеймсом Коберном, делал его вялым итонцем[20], неспособным слиться со своим новым окружением.
Верные бонвиваны из нашей прежней жизни порой нас навещали, помогали развешивать полки, дарили мебель, но вечеринки резко прекратились. Теперь мы были всего лишь несчастными, брошенными женщинами, а не хозяйками оживленного и стильного салона. Приезжали Джейн и ее мама Мэнди. Их приезды становились успокаивающим напоминанием о старой жизни. Они привозили с собой смех и дух женской солидарности. Моя дружба с Люси Симпсон постепенно переросла в дружбу семей, но мы все же общались, пока наши матери болтали за бокалом вина на кухне их дома. Ральф по-прежнему был рад видеть меня. Его запах возвращал меня в те времена, по которым я так скучала.