Восхищение

Как будто дом был давно заброшен. Никто в нем сейчас не жил.

– Я вспомнил, – сказал папа. – Как я вообще мог забыть? Мама сбежала из нашего старого жилья, на заброшке. Мы долго пили или что-то вроде того. Я с друзьями… Мы ее искали и потом нашли. Там, в проулке между Боровой и Марата. Холодно было, помнишь? Осень, злой ветер. А потом мы отправились искать ночлег. Вдвоем. Когда укрыли маму газетами. Потому что в старую заброшку уже не было смысла возвращаться. Зашли сюда. Поднялись на пятый этаж, чтобы повыше, чтобы теплее было. Уснули на матрасе, там еще плед старый был…

Вовка тоже вспомнил. Только это были не настоящие воспоминания, а как будто выдумка. Будто он взял реальный мир и наложил на него фантазию.

– Мы проснулись в нормальной квартире, я помню, – продолжал бубнить папа. Он, наверное, рассказывал самому себе, потому что больше некому было рассказывать в этом мертвом доме. – Да, да. Это была обычная квартира, будто мы всегда тут жили. Телевизор. Шкаф-купе. Совмещенный санузел. Кровать в комнате и диван в кухне. Микроволновка. Ковер. Стиральная машина. И старый приятель, дядя Эдик…

Они поднялись на пятый этаж. Дверей в квартире давно не было. Из коридора, пол которого оказался усеян обрывками бумаги и бутылочными осколками, тянулся по полу сизый свет луны.

Казалось, что кто-то тихо хихикает на лестничном пролете парой этажей выше. Звякнули бутылки. Пролетел сверкающий окурок.

Папа зашел в квартиру, потянул за собой Вовку. В квартире было пусто и грязно. На кухне валялся перевернутый стол с тремя торчащими вверх ножками. В комнате в углу примостился драный матрас, из которого торчали клочья серой ваты. А еще везде стояло много-много пустых бутылок.

– Пойдем отсюда. Делать тут больше нечего.

У лифта стояла девушка лет, может, восемнадцати. Она выглядела растерянной.

– Я не знаю, где моя бабушка, – сказала она. – Вы из какой квартиры?

– Из этой, – шевельнул плечом папа.

– Понятно. Слышали, в сорок второй потоп был? Новоселы какие-то, трубы поменяли, прокладки купили дешевые, и все потекло. Ха-ха.

Девушка не двигалась с места. За ее спиной чернел провал лифта с распахнутыми дверцами.

– А еще, говорят, в двадцать девятой одна девушка четыре года назад, еще до аварийного расселения, подсела на героин. Сначала были легкие наркотики, потом уже синтетика. Ей тут закладку рядом оставляли, представляете? Так вот, она «соли» отведала, и ей начало разное казаться. Родители, говорят, казались ей какими-то демонами. Она дождалась, когда они уснут, задушила их подушками, а потом вообще хитрость придумала – сбросила тела в шахту лифта. Уж как-то дверцы разжала и сбросила. В старых лифтах есть такая штука, вроде зажима, ее можно подцепить, сдвинуть – и все, дверцы открыты. Ха-ха. А потом наркоманка эта сбежала. С тех пор где-то и бродит. Из двадцать девятой.

Девушка всплеснула руками и побрела по лестнице наверх, к невидимым смеющимся.

Папа крепче сжал Вовку за руку. Они оба ничего друг другу больше не сказали, пока не спустились и не вышли на улицу.

Осенний мороз мгновенно забрался под одежду. Вовку затрясло от холода, он спрятал руки в карманы.

Улица была знакомой, привычной. Горели фонари, по дороге проезжали редкие автомобили, в домах напротив кое-где светились окна. Вовка обернулся и обнаружил самое главное отличие: дом, из которого они только что вышли, был пуст и заброшен. Левая его стена скрывалась под зеленой строительной сеткой. Окна большей частью были заколочены. Ветер трепал желто-белую аварийную ленту, которая опоясывала крыльцо.

Неподалеку Вовка увидел женщину в халате и девочку. Они тоже смотрели на дом. У женщины была очень бледная кожа, а еще большие черные круги под глазами. Женщина едва держалась на ногах. Длинными пальцами она сжимала девочку за плечо, будто думала, что девочка сейчас вырвется и убежит.

– Вы изрубили дерево? – спросила женщина. – Убили это?

Папа кивнул. Его лицо все еще было в густых черных каплях.

– Мы как-то сюда забрели… – продолжила женщина неуверенно. Ее голос дрожал. – Я не помню на самом деле… Спать хотелось. Господи, да я была пьяна. Это надо же. Алкогольный психоз, точно…

Она замолчала и пошла по тротуару в темноту, ведя за собой девочку. Та захныкала, прижимая к груди пластмассовую лопатку.

– Нам тоже пора, – сказал папа. – Я его изрубил. Теперь надо убраться подальше… И найти бы что-нибудь на опохмел. Голова раскалывается страшно.

Он пошел наискосок через дорогу, в сторону круглосуточного магазинчика, жавшегося к углу многоэтажного дома, на ходу выгребая из кармана шорт мелочь.

Вовка постоял несколько секунд, все еще разглядывая черные глазницы безжизненного дома. Ему казалось, что изнутри до сих пор доносятся умирающие голоса сплетен. Они обсуждали, решали, посмеивались, шептали, хихикали. Вовке хотелось присоединиться к голосам и стать частью них, потому что в доме было хорошо, в доме было тепло и уютно. Дерево давало жизнь, которой у Вовки никогда не было.

– Ты идешь? – Папа обернулся на той стороне дороги.

Сколько Вовка себя помнил, они всегда бродили по заброшенным домам, ночевали в подвалах, попрошайничали. Мама правильно сделала, что попыталась сбежать. Ей просто не повезло наткнуться на Дерево.

Он поспешил за папой, так и пряча руки в карманы. В кулаках он сжимал тугие влажные семена, которые успел взять с собой из подвала.

Потому что Вовке нравилось жить нормально. Он не хотел отказываться от счастья.





Кусочки вечности





Голоса, приглушенные потолком, звучали далеко и неразборчиво, будто выскользнули из глубин сознания.

Цокот каблуков. Тяжелая поступь ботинок. Скрип паркета. Звонкий смех вперемешку с чьим-то хриплым кашлем. Что-то упало. Кто-то звонко выругался. Шаркали. Постукивали. Топали.


Я лежал в кровати, еще не успев толком проснуться, и звуки эти рисовали в голове воображаемые образы.

Звонкий голосок принадлежал женщине. Она чуть полновата, но из-за высокого роста кажется грациозной и по-старинному женственной. Еще у нее длинные волосы каштанового цвета. Тонкие губы. Голубые глаза.

Муж, наоборот, низкорослый и широкоплечий, с грубыми чертами лица. У него нет вкуса, но есть деньги. Он решает, какую мебель покупать, в какой цвет красить стены и каким паркетом стелить пол. Работает в полиции, наверное.

Женщина – фитнес-тренер по найму. Хорошая, между прочим, профессия. Приходишь к людям в дом и за их же деньги заставляешь приседать и отжиматься. А еще много свободного личного времени.

Я выбрался из-под одеяла и пошлепал босыми ногами на кухню. Заварил кофе, засунул в тостер два куска хлеба. Дивное субботнее утро сочилось сквозь жалюзи.

Цок-цок-цок. Невидимая женщина следила за тем, чтобы рабочие поставили мебель, куда надо.

Приятно выдумывать чужую жизнь.



Чуть позже над головой глухо заиграла музыка, раздались голоса вперемешку с дружным смехом. Снова кто-то ходил из комнаты в кухню. Музыка то затихала, то становилась громче. Иногда я различал громкие слова и целые предложения. Жизнь, что называется, кипела.

Голоса разлетались по квартире, будто бабочки-однодневки. Умирали, не успев родиться.

Кто мог дружить с фитнес-инструктором и полицейским? Пара симпатичных девочек-подружек, несколько ментов с работы, двоюродная сестра жены. Ну, еще пара случайных мимолетных знакомых. Все они планировали сегодня повеселиться как следует. В их компании наверняка любят Стаса Михайлова, мартини с соком, «Activity» и «Мафию». Люди будут курить у окна и швырять окурки на улицу. Туда же полетят пустые пивные банки.

Голоса порхали.

Женский: «Я сегодня как… на этой проклятой… переработала!»

Мужской: «Стою, значит, в… и эта сучка мне сигналит… я бы вышел, конечно, но…»

Снова женский: «…такой красав… все серии посмотрела…»

Я прислушивался не без интереса, проверяя на прочность акустику, а сам занимался делом: расчленял тело девушки.

Незаконченные дела похожи на кусочки мозаики. Крохотные детали лежат в коробке и не дают расслабиться. Хочется сложить их в единое целое. Тем более когда рядом уже вырисовывается какая-то картинка. Мои дела – полотно готического романа – мрачные, тихие, с налетом грусти.

Я разложил на полу кухни мусорные мешки и опустил на них тело. Со вчерашней ночи оно лежало в ванной, завернутое в пищевую пленку. Будто гусеница в коконе.

Разрезал пленку, обнажая труп. Выражение «как живая» здесь не подходило. Девушка безоговорочно была мертва. Ее большие груди обвисли в разные стороны, живот вздулся, скрюченные пальцы рук закрывали лобок, будто усопшая стыдилась показывать место, куда можно без проблем забраться.

Когда над головой заиграла «Рюмка водки на столе», я взялся за молоток. Пара крепких ударов – хрустнула кость. Рука в локте вывернулась, кожа расползлась, как желтоватая влажная бумага. Я взял пилу, резанул зубчиками мякоть и несколькими сильными движениями отделил часть руки. Отлично. Не такое уж это сложное дело.

Кровь была похожа на темный густой кисель. Кожа на кончиках пальцев трупа за ночь сморщилась и потемнела. Руку я замотал в пищевую пленку, убрал в мусорный мешок.

Музыка наверху оборвалась. Раздался звон бокалов, радостные возгласы. Умеют же люди веселиться.

Удар молотком. Вывернул, дернул. Взялся за пилу. Кожа под зубьями лопнула и разошлась. Татуировка-бабочка на внутренней стороне руки соскользнула рваными лохмотьями.

Казалось, что девушка улыбается. Кожа на лице сползла вниз, оттянув уголки губ. Обнажились ровные белые зубы, сквозь которые выглядывал кончик бурого языка. Я торопливо допилил локоть, замотал руку в пленку, убрал в мешок. А затем взялся за шею.

Капли пота сползали на глаза. Мягкие ткани шеи легко расходились под напором пилы. Что-то хрустело и чавкало. В нос проникал сладковатый, странный запах.



С Никой мы познакомились в соцсетях. Она поставила мне «лайк», а я добавил ее в друзья. Первый написал ей о том, какие у нее замечательные фотографии с моря. Я не умею знакомиться с девушками. Прямо скажем, я из тех людей, которые терпеливо ждут своего шанса в надежде, что когда-нибудь к нему подойдет красивая блондинка и предложит сходить в ресторан. Но Нике написал сам. Потому что увидел в ее глазах желание. Очаровательная двадцатипятилетняя девушка, студентка, спортсменка, умница.

Ника ответила, что мои фото тоже ничего. Завязалась переписка, которая плавно перетекла в свидание. Мы сидели в недорогом кафе, я нервно думал о том, стоит ли взять ее за руку, а сам нес чепуху о работе, увлечениях, какое у нее красивое платье, как удачно сочетается цвет вина с цветом ее ногтей. В итоге прикоснулся кончиками пальцев к ее пальцам и почувствовал, как затрепетало сердце.

Ника сказала:

– Знаешь, это все очень забавно.

Я ответил:

– Мне кажется, надо познакомиться ближе.

Никогда бы не подумал, что так скажу. Ника ответила, слегка шевельнув плечом:

– А давай!

Через несколько дней я привез ее к себе. Ника прошмыгнула в ванную и вышла обнаженной. У нее оказалось очаровательно сексуальное тело. Я разглядывал ее линии, изгибы, впадинки, не в силах оторвать взгляд.

– Сначала я сверху, – сказала Ника. – Надо разогреться. Потом отлижешь так, чтобы я кончила, а потом делай, что хочешь. Идет?

Ника прекрасно понимала, какое впечатление на меня произвела. И еще она отлично управляла телом, будто занималась сексом постоянно, в каждую свободную минуту.

Ника ни разу не сбилась с темпа, стонала, прижималась, расслаблялась тогда, когда это было нужно. Несколько раз за ночь мы кончили одновременно. Ее тело пахло клубничной смазкой.