Восхищение

В висках колотило. Транс подкатывал с невероятной силой. Артем вжался между перегородкой и стеной, уперся затылком в потолок, на локтях, коленями в пол. Ему показалось, что вибрация продолжается, что земляная насыпь сейчас рухнет на голову и похоронит заживо. Стало трудно дышать, горячий воздух застревал в горле. Никогда в жизни он не испытывал настолько сильного волнения. Разве что когда разделывал под дождем в загородном доме первую жертву.

– Заткнись! – процедил он сквозь зубы. – Заткнись, говорю!

Экран телефона погас, вновь стало черным-черно, показалось, что мир стал еще меньше и ýже, чем был. Артем задрожал, никак не мог унять эту дрожь, разошедшуюся по телу. Артем нащупал телефон, трясущимися пальцами вдавил кнопку. Экран зажегся. На сколько его хватит, интересно?

Девушка отчаянно рвала ногу, дергала, сдирая кожу, пытаясь высвободиться. В бледном свете кровь казалась черной.

– Помогите! – снова закричала она, и Артем почему-то подумал, что кислорода надолго не хватит.

Он, конечно, плохо разбирался в этом, но смотрел пару фильмов, где похороненные заживо люди умирали от удушья. Может, кто-то еще умирал от чудовищной жары или от запахов крови и пота, которые накатывали волнами и сводили с ума?

– Заткнись же! – проскрежетал Артем, подполз на локтях, схватил крепко за пальцы ноги. Девушка дернулась, но Артем держал крепко.

У нее была влажная, вспотевшая, горячая, но такая хорошенькая кожа, что Артем не удержался и провел по ней ладонью, от голени до большого пальца. Почувствовал, как выступили пупырышки – верные спутники возбуждения. Девушке нравилось? Он хихикнул, размышляя, как это было бы забавно – заняться сексом под землей с истекающей кровью жертвой. А потом съесть ее. Сожрать заживо. Впиться зубами в юную плоть. Как раньше. Еще до того, как он решил, что мясо надо жарить.

Если подумать, это отличная идея – замести следы. Оставить только обглоданные косточки, которые можно раздробить камнем, закопать, растворить среди всей этой грязи и глины. Да мало ли?

Запах крови залепил ноздри. Наслаждаясь идеей, высвободив транс, томившийся в голове, Артем взял большой палец девушки в рот и принялся его грызть. Экран телефона погас вновь, в черноте остались только вкус, звуки и запахи. Девушка задергалась, закричала, рвалась из плена, но нога была зажата, и Артему ничего не стоило придавить ее крепче, разодрать зубами сначала кожу, потом волокна мышц, вгрызться в мякоть, до кости, а затем с особым наслаждением перекусить хрящик фаланги. Большой палец хрустнул и оказался у Артема во рту целиком. Вопли метались по закрытому пространству, от них закладывало уши. А ну и пусть! Это было даже приятно.

Артем отпустил ногу, потянулся к телефону, глотая вязкую жаркую кровь, посасывая палец, словно леденец, ломая зубами ноготь и кость. Снова вспыхнул бледный свет. На экране темнели капли крови.

Девушка продолжала визжать. Нога трепыхалась между лопнувших пластин, кровь летела в стороны, капли падали Артему на лицо, на руки, на шею. В какой-то момент одна из пластин с глухим звуком вогнулась, и нога исчезла в темноте. Вмиг стало тихо. А если прислушаться: девушка всхлипывала, что-то скрипело и постанывало металлом, в голове отбивал чечетку тот самый транс, делающий Артема похожим на марионетку с зубами. Чертов каннибал. Тебе ведь это нравится? Согласись, отличная идея пришла в голову не просто так. Ты хочешь сожрать девчонку не только для того, чтобы замести следы, а чтобы не отказывать себе в удовольствии. Пусть без красоты заката, теплой воды до колена, золотистого песка под ногами. Наплевать.

Артем пару секунд смотрел на дыру. Вкус плоти делал его мозги похожими на пудинг. Он обсосал отгрызенный палец, выплюнул его, подполз к щели и посветил внутрь фонариком. Девушка отползла в угол, вытянув искалеченные ноги, уперлась головой в покатый грязевой холм.

– Я же доберусь, – сказал Артем ласково. – Никто за нами не придет. По крайней мере, не сейчас. Это заброшенная дорога. Никто не знает, что мы с тобой отправились в путешествие, понимаешь?

– Меня будут искать, – ответила девушка.

– В отелях, по друзьям, на побережье. Расклеят листовки, напишут в куче социальных групп, подключат волонтеров, которые старательно репостнут твою фотографию, где только можно. Кому-нибудь придет в голову, что девушка, путешествующая автостопом, вдруг оказалась под землей в машине со мной? Сомневаюсь.

Девушка дрожала. По полу растекалась кровь. Если ее не убить сейчас, то сама сдохнет через час-другой. Но зачем столько ждать?

– Я вожу сюда девушек двенадцать лет. Два раза в год. На свой день рождения и на день рождения младшей дочери, – сказал Артем, вытирая с лица то ли кровь, то ли пот. – Она у меня умница. В школе одни пятерки. Ходит в кружок рисования и еще на восточные танцы. Она родилась, когда я ехал сюда. На две недели раньше срока. Это был единственный раз, когда я приехал на побережье не на день рождения, а просто так. Мне казалось, что нужно обязательно увидеть закат до ее рождения. Было что-то символичное в таком поступке. Конечно, дело было не только в закате. У вас, у молоденьких, волшебное мясо. Оно дает прилив сил на год вперед. Один раз поел – и как будто полный бак заправил. Хотел, знаешь ли, заправиться перед днем рождения, а вышло так, что отведал сам и еще домой привез. А через год сварил дочурке первый мясной бульон. Крепкий, наваристый… Вот сейчас день рождения проходит, заготовки пропадают, а мне ведь еще домой добираться, торт по дороге покупать. Дочка знаешь какой торт заказала? С миньонами. Сейчас все с миньонами заказывают. Сумасшествие какое-то.

Девушка застонала, обрывая затянувшийся монолог.

– Без бульона сегодня останется, – сухо сказал Артем, собираясь с силами. – Хотя, если повезет…

Он рванулся вперед, в надежде силой раздвинуть перегородки. Правая чуть подалась, левая впилась острым боком в плечо. Мир вокруг завибрировал, отозвался гулко, на голову посыпался песок, упало несколько камешков. Артем ударил еще раз, едва протиснул голову. Пространства в кузове было больше, откуда-то тянуло сквозняком. Артем разглядел валяющиеся в углу напротив девушки бутылки с водой, разбитый чемоданчик, где хранил специи и маринад. Заерзал, словно уж, впиваясь в темноту между острых краев. За спиной зашумело, по ногам застучали камни. Артем вывернулся, через плечо увидел, что земля вновь пришла в движение, что щербатые серые волны надвинулись, заполняя пространство. Он поднатужился, заелозил вновь, уперся руками в перегородки и ввалился внутрь салона, лицом к ногам девушки. Она закричала снова.

– Ну, заткнись уже! Заткнись! – тоже закричал Артем, вскакивая на корточки.

Из щели ссыпался песок, но потом большой камень гулко ударился о металлический край и закупорил вход. Телефон в руке погас, загорелся снова от нажатия. Артем повернулся к девушке и ухмыльнулся. Она больше не кричала, а только громко и тяжело дышала. Ее большая грудь вздымалась и опускалась. Пуговицы на блузке лопнули, обнажая кружевной черный лифчик, плоский живот и колечко в пупке. Хорошее колечко, красивое. Пригодится для подарка.

Откуда-то тянуло свежим воздухом. Артем убрал телефон в карман и пару секунд оглядывался в темноте. Дыхание девушки было хриплым и возбуждающим. Хотелось положить пальцы ей на губы и почувствовать горячий воздух, выходящий из легких…

Источник света Артем разглядел не сразу. Две белые точки под потолком – такие крохотные, что свет будто застревал в них. Артем подполз на корточках, приник, разглядел сквозь грязь и песок где-то вдалеке краешек голубого неба. Метра три. Может, немного больше. Если рискнуть и начать аккуратно копать, есть шанс. Даже если грязь в какой-то момент обвалится, он вполне может выбраться. На девушку было наплевать. Она к тому моменту уже должна быть мертва.

Горячее дыхание. Всхлип. Артем включил телефон и направил свет на лицо девушки. Подбородок был в крови, нижняя губа разодрана. Впечатляюще. Ее приятно будет есть.

Он бросился на нее с возбуждением дикого зверя, со страстью голодного животного. Отшвырнул подвернувшуюся бутылку с водой. Девушка закричала, выставила руку, защищаясь. Артем ухватил за запястье, набросился на тонкие ее пальчики, с хрустом откусил мизинец, запихнул безымянный и средний в рот, разодрал зубами, принялся грызть, рвать, жевать. А девушка подалась вдруг вперед, судорожно дернулась и с какой-то невероятной, нечеловеческой силой запихнула руку Артему глубоко в горло. Он с удивлением почувствовал, как костяшки обглоданных пальцев рвут ему нёбо, как челюсти болезненно расходятся в стороны, а язык, зацепившись за что-то острое, разделился надвое, будто его разрезали. Рот наполнился кровью, пятна боли вспыхнули перед глазами. В этот момент Артем вспомнил, что у девушки ведь были завязаны руки. К скамейке примотаны. Как она их развязала, черт возьми? Как?!

Она показала. Почти сразу. В свободной руке девушки был нож – один из его набора для разделки мяса. Все ведь лежало вместе – вода, ножи, специи и приправы, жидкость для розжига – во внутренней полке салона, в кейсе, к которому связанные девушки никогда бы не добрались.

Девушка ударила слабо и неумело. Чиркнула лезвием по руке. Артем рванулся, заскулил, а потом его стошнило – пальцы девушки забрались так глубоко в глотку, что стало нечем дышать. Едкая желчь поднялась по пищеводу и застряла там.

Еще один удар. О, она была слишком сообразительной для автостопщицы – сжала нож в кулаке и ткнула Артему под ребра. Он услышал, как с чавкающим звуком расходится плоть.

Удар! Хрустнуло ребро.

Удар! В глазах потемнело.

Девушка выдернула руку из его горла, и следом выплеснулась рвота с отвратительным рыгающим звуком. Артем упал на бок и теперь уже скулил без остановки. Он хотел вскочить, хотел сломать девушке череп, высосать ей мозг, оторвать язык – в общем, заняться тем, чем занимался всегда, – но не было сил. Их попросту не осталось.

А девушка наносила один удар за другим. Один за другим. Она била до тех пор, пока Артем не перестал шевелиться. Экран телефона в его руке погас.

Артем был еще жив, когда мир погрузился в темноту. Он думал о том, как все же было бы прекрасно увидеть в последний раз закат: разливающийся по волнам бордовый солнечный свет; далекий голубой горизонт, постепенно окрашивающийся в серый; первые робкие звезды, которые быстро уступают место россыпи миллиардов других. Как же волшебно было бы ощутить вкус ветра на губах и нежность его горячих объятий.

Так думал Артем, пока девушка за его спиной ползла к светящимся точкам, пока она расковыривала грязь, отбрасывала ломти глины в стороны, разгребала песок, делала свет больше и ярче. Две полоски рассекли темноту и осветили разбитый кейс, вывалившийся из полки.

Артем думал о закате, и ему было приятно и почти небольно. Он уже не видел, как девушка упала, не в силах справиться с болью, потерей крови и усталостью. Он не хотел знать, выберется она в конце концов или нет.


Хотелось насладиться эйфорией, окутавшей тело. Последние секунды. Мгновения.

Окончательному счастью мешала какая-то мелочь. Будто соринка в глазу. Перед смертью Артем понял, что именно: крохотный кусочек кости, фаланга мизинца, застрявшая в горле.





Желание





1


Живов почувствовал желание, когда ехать до Москвы оставалось чуть больше пятидесяти километров.

Тяжелый плацкартный вагон трясло, и где-то в глубине, в такт тряске, глухо подвывал ветер. Сквозь заиндевевшие с внешней стороны окна мелькали желтоватые пятна фонарей, словно кто-то кидал в ночную черноту яйца и те разбивались, выплескивая желтки в глаза смотрящим.

Осознание того, что придется продираться сквозь метель по ночной Москве, портило Живову настроение. Минут через двадцать – прибытие на Ленинградский, оттуда на метро черт знает куда, потом еще на маршрутке с полчаса и пешком к гостинице на краю столицы. Нормальные люди в такую погоду дома сидят, а не по столицам ездят. Зачем он вообще согласился на эту авантюру?

Вдобавок ко всему, вдруг неистово (как это часто у него бывало с тринадцати лет) захотелось найти укромное местечко, спустить штаны и заняться онанизмом.

Живов был художником. Причем отличным художником. В силу какого-то дара или, может, природных способностей он мгновенно запоминал в мельчайших подробностях человеческие лица, и даже спустя несколько недель мог по памяти нарисовать портрет с невероятным сходством. И вот тут крылась проблема. Живову хватало мимолетного взгляда на фото какой-нибудь девушки, чтобы впитать в себя ее красоту, сохранить образ в памяти… и мгновенно возбудиться.

Желание это казалось Живову постыдным и не совсем здоровым, но поделать он ничего не мог. Что-то щелкало в голове, мозг запускал механизм, приводящий в движение потаенное, спрятанное в глубине подсознания, неконтролируемое чувство.

Если сдерживаться – в уголках глаз начнут пульсировать болезненные искорки, а член останется неприятно твердым до тех пор, пока не закончить дело. Мало того, если не закончить быстро, мир вокруг становился мутным, вязким, превращался в размытые дождем акварельные наброски. Ощущения, прямо скажем, страшные. Живов подозревал, что это было какое-то психическое заболевание. В Интернете информация подавалась противоречивая. Кто-то советовал лечиться корнем подорожника, кто-то отправлял к гадалкам, ведьмам и на Первый канал, а самые знающие уверенно писали о неизлечимости подобного заболевания и предлагали относиться к жизни позитивно, дрочить без стеснения где угодно и наслаждаться моментом. Но Живов был воспитан еще в другое время, в другой стране, где хотя и курили на кухне, пили водку при детях и ругались матом, будто дышали, но к онанизму относились строго отрицательно. В школе, помнил Живов, некоторое время была популярная шутка, когда какой-нибудь пацан мог внезапно закричать: «Смотрите, у онаниста волосы на ладонях растут!», и тут главное было удержаться, не вытаскивать руки из карманов и не рассматривать собственные ладони. А вдруг и правда волосы?..

В больницу идти не хотелось просто потому, что слишком реалистичной представлялась картинка посещения врача. «На что жалуетесь?» – спросит врач, седоватый, умудренный годами пожилой человек в очках, а Живов, краснея и запинаясь, ответит: «На онанизм». Выходило комично и глупо.

Поэтому Живов справлялся, как мог. Сдерживался до последнего, а когда не получалось – стыдливо онанировал.

Он точно знал, почему возбудился в этот раз. Косвенным виновником был молчаливый продавец журналов, который сновал по вагонам от самого Петербурга. Он оставлял на краю нижней полки стопку журналов и газет и уходил, чтобы, вернувшись, с надеждой проверить – не захотел ли кто купить «Комсомольскую правду» или свежий номер «Жизни». В последний такой заход продавец положил стопку едва ли не на колени сидящему Живову, и тот, бросив любопытный взгляд, увидел на обложке верхнего журнала девушку.

Она была какой-то невероятной красоты, эта девушка. Круглое личико, аккуратный носик, тонкие губы и тонкие же брови. А эти большие светло-зеленые глазищи… наверняка линзы.

Молчаливый продавец, проходя мимо, смахнул журналы привычным жестом и исчез в полумраке плацкарта.

А вот образ девушки остался.

Живов торопливо выудил из сумки потертый скетчбук, карандаши и тут же, на коленях, набросал черновик. Длинные линии прямых темных волос, запятые ноздрей, правильный подбородок, симметричные овалы глаз… В этот момент желание стрельнуло в висках, пронеслось по телу и заставило член резко рвануть вверх. Живов даже закинул ногу на ногу, стыдливо поглядывая на двух парней напротив.

Поезд тряхнуло, и одна жирная линия неровно расчертила рисунок надвое. Живов, пыхтя и отдуваясь, принялся исправлять. Образ девушки с обложки журнала горел перед глазами. Желание сделалось невыносимым – да и не хотел в этот раз Живов сопротивляться.

Он вскочил со своего места и бросился к туалету. Как раз открывалась дверь. Распихивая локтями небольшую очередь, которая в обязательном порядке скапливается перед остановкой на любой станции, Живов бормотал возбужденно:

– Плохо мне, пропустите, плохо, дайте пройти. Стошнит сейчас, понимаете?..

Люди расступались. Влетев в тесную кабинку, внутри которой пахло, по обыкновению, хлоркой и дешевым освежителем, Живов заперся, спустил штаны, плюхнулся голым задом на холодную и влажную сидушку и занялся делом. С листа скетчбука на него смотрела самая красивая девушка на свете. Кажется, она одобряла.





2


В тринадцать лет Живов обнаружил себя в туалете родителей, активно теребящим член над унитазом. В ноздри плыл запах сигарет вперемешку с какими-то туалетными химикатами. За дверью шаркали, где-то далеко играло радио, вальс про утомленных солнцем. Было душно, по тощей обнаженной груди Живова, по его вискам и между лопаток стекали капельки пота.

Этажом выше смыли воду, и она с шипением и бульканьем устремилась по трубам, выводя Живова из состояния транса. Мир уже тогда казался ему каким-то мутным и нереалистичным, будто дешевой картинкой, нарисованной пьяной рукой.

В свободной руке Живов держал лист из тетради, на котором зеленым карандашом час назад нарисовал лицо девушки.

Он увидел ее у кинотеатра, когда проходил мимо с папой. Девушка эта была зажата в лапе гигантской обезьяны, висевшей на небоскребе, – плакат нового фильма, который собирались показывать.

Живов бросил мимолетный взгляд… и вдруг почувствовал резкое, ни с чем ранее не сравнимое возбуждение. В уголках глаз начали пульсировать искорки, а по коже пробежал холодок. Захотелось как можно скорее остаться один на один с фантазиями, которые, которые… К тому времени Живов знал, что и как происходит в его организме. Кажется, он несколько раз уже успел заняться «этим» в туалете и в ванной – но ни разу не доводил дело до конца.

Девушка в лапе обезьяны вызвала в нем новые, необыкновенные, дерзкие чувства. Живов буквально потащил папу домой, забыв о том, что несколько минут назад выпрашивал мороженое и хотел покататься на аттракционах. Перед глазами стояла картинка с плаката. Девушка облизывала губы и подмигивала ему, Живову. Как будто только и ждала, чтобы он перерисовал ее на листике в клеточку первым подвернувшимся карандашом и заперся в туалете…

Он завершил дело, стараясь по возможности не постанывать. Затем выскользнул из квартиры на лестничную площадку, поднялся на два этажа выше и там, укрывшись за трубой мусоропровода, сжег рисунок. Пламя пожирало лист сначала медленно, с уголка, затем поднялось выше, заторопилось, словно ощутило вдруг голод, и поглотило рисунок целиком. В этот же момент давление в уголках глаз прошло, а дрожь унялась.

Живов лег прямо на пол, раскинув руки, и долго так лежал, прислушиваясь к ощущениям. Ему показалось, что что-то должно было произойти. Что-то важное. Но мир вокруг как будто не изменился. Тяжело загудел механизм лифта. Где-то внизу хлопнула дверь. Пахло вареной курицей.