Восхищение

Сеня усадил Аленку прямо в листья, а сам положил ладонь на ствол. Ожидал тепла, но кора оказалась холодной и с липкой загустевшей смолой.

– Я никогда не любил Аленку, – сказал он. – Мне нужен был от нее только секс, а еще чтобы друзья завидовали. Она ведь как куколка, красивая, покладистая, молчаливая. Так что хорошо, что ты ее забрал.

Дерево не отвечало. Сеня помолчал, прислушиваясь. Он не чувствовал разрядов тока, которые должны были пробежать под корой в ответ на его ложь.

– Отреагируй! – сказал Сеня холодно. – Мне надо, чтобы ты выбрался оттуда, чтобы мы встретились лицом к лицу. Запихни меня в пасть, прожуй и выплюни. Я хочу быть таким же, как она. Выбирайся, проклятая тварь!

Он ударил кулаком по стволу, и где-то внутри зародился звонкий протяжный гул, словно дерево было полое.

– Я могу врать тебе сколько угодно! Я дам тебе столько лжи, сколько захочешь! Только выберись, мразь! Сожри меня! Сделай меня таким же, как она!

Откуда-то сверху медленно спикировал темный высохший лист. Все вокруг было мертво и тихо. Узник покинул свою тюрьму, его здесь больше не было.

Сеня взял Аленку за руку. Она поднялась тоже, будто ждала. Все смотрела на луну, щурясь.

Вдвоем они ушли с поляны и быстро вернулись к лодке. Казалось, лес расступался перед ними, услужливо подсказывая дорогу. Сеня усадил Аленку на лавочку, вытолкнул лодку в воду и забрался сам. Взялся за весла.

Взмах, второй, третий.

Темная вода плескалась под веслами. Сеня не оборачивался, но чувствовал, что в спину ему кто-то смотрит.

Кто-то, кто затаился в лесу, – древний, спокойный и свободный.





Похороны старых вещей





– Пап, пап, смотри! – Юлька взволнованно тычет пальцем куда-то вглубь вагона. – Ты видел это? Ты ВИДЕЛ? Там дядя сидел, такой, в шляпе и очках! В самом деле! НАСТОЯЩИЙ! А потом – бац! – и пропал куда-то!

Ей пять лет, и она очень любит «перевозбуждаться». Этот термин Ася вычитала на каком-то женском форуме и взяла в оборот. Это решало многие проблемы с ребенком.

Юлька дерется в садике? Перевозбуждается.

Юлька закатывает истерику, когда не хочет есть кашу? Точно. Перевозбудилась.

Не хочет идти к врачу и плачет? Отличный, стало быть, диагноз. Подходит.

Я отношусь к этому проще. Юлька всего лишь маленькая девочка, у которой слишком много фантазий в голове. Иногда они вырываются наружу и бывают… скажем, слегка шумными.

– Какой дядя? – спрашиваю, отрываясь от газеты.

– Вон там! Вон там! – Щеки ее краснеют от волнения. Юлька отчаянно хочет, чтобы ей поверили. – Он недавно зашел! А теперь пропал! Представляешь?

Я смотрю, куда указывает Юлька. В вагоне электрички немноголюдно. Середина недели, обед, кто в такое время вообще выезжает за город? Два человека спят. Несколько старушек сгрудились ближе к дверям. Кто-то читает книгу.

– Не понимаю, – говорю.

Юлька, не в силах объяснить, хватает меня за руку и тащит по проходу.

– Смотри! Смотри! Я ЖЕ ГОВОРИЛА! – Она захлебывается воздухом от радости и кашляет.

На лавочке лежат очки и шляпа. Старые такие очки, в толстой оправе. А у шляпы потрепанные края.

Пытаюсь вспомнить, ходила ли Юлька по вагону с начала поездки. Вроде бы нет. Сидела рядышком, сначала играла во что-то в телефоне, потом листала книжку, затем доставала из розового своего рюкзачка то детскую косметичку, то зеркальце, то резинки для волос (эта истинная маленькая женщина к пяти годам успела замусорить рюкзачок огромным количеством разнообразного хлама).

– Ты как это увидела?

– Тут дядя сидел! – настаивает Юлька. – Потом мы в тоннель заехали, чернота наступила, и он пропал. Я прямо на него смотрела и все прекрасно видела!

Фантазерка со стажем. Вечно находит какие-то старые и никому не нужные вещи и тащит их в дом. Недавно приволокла грязную расческу с тремя уцелевшими зубчиками. Хвалилась, что наткнулась на нее совершенно случайно. Хорошо хоть, вещи пропадают из дома так же быстро, как и появляются. Юлька не сильно заботится о сохранности коллекции.

Между тем Юлька берет очки, вертит их с любопытством.

– Можно я их себе заберу?

– Зачем?


– Вдруг этот дядя правда исчез? – Она уже сомневается в своих словах. Потом добавляет: – Вдруг он умер, когда стало темно? Чернота его съела! Тогда его вещи надо похоронить!

Я вздрагиваю от неожиданных слов. Неосознанно, на рефлексах, треплю Юльку по золотистым кудрям.

– Ну что ты такое говоришь, глупая. Несерьезно как-то.

– Я похоронила дедушкин пиджак и галстуки, – добавляет Юлька серьезным тоном. – И тогда он перестал мне сниться.

Как считает Ася, одной из причин появившихся «перевозбуждений» стала смерть дедушки год назад. Юлька видела, как он умер. Дедушка повел Юльку к холодильнику, чтобы достать мороженое, и у него остановилось сердце. Падая, дедушка задел головой край стола. Когда мы услышали истошные Юлькины крики и вбежали на кухню, то увидели следующую картину: в темноте кухни (дедушка почему-то решил не включать свет) горит яркий квадрат света от холодильника. В этом свете особенно четко видно перекошенное от испуга лицо дочери. У ее ног лежит на боку дедушка, и тело его мелко-мелко трясется.

Я помню, как Ася подхватила Юльку на руки. Свободной рукой захлопнула дверцу морозилки. Это была короткая секунда черноты. Потом я включил свет.

– Он мне долго снился, – говорит Юлька, выдергивая меня из воспоминаний. – Пришлось взять его вещи и похоронить их. Так положено!

Меня удивляет серьезность ее тона. Удивляет и обескураживает.

– Если хочешь, – говорю, – возьми очки со шляпой, и пойдем уже сядем.

– Ты мне не веришь, а так и есть. На похоронах могут находиться только дети. Если взрослого пригласят, то он больше никогда оттуда не вернется. Уйдет вместе с мертвым. Взрослый слишком тяжелый. Груз жизни не даст ему выкарабкаться.

– Пора переставать смотреть телевизор, – бормочу я. Хотя, наверное, дело не только в телевизоре. Сейчас на детей вываливается отовсюду столько информации, что они просто не успевают все переварить. Вот и выдумывают всякое.

Электричка начинает притормаживать на какой-то очередной безымянной станции. За окном мелькают покрытые зеленой мякотью деревья.

Юлька подхватывает вещи и бежит по вагону к рюкзачку. Запихивает сначала очки, потом шляпу. Улыбается, довольная.

Я говорю:

– Ты мне никогда не рассказывала про похороны… вещей.

– Ты же не спрашивал. Мама тоже не спрашивала.

– Тебе снился дедушка?

– Очень часто. Мне снилось, что он ищет свой пиджак и какой-нибудь галстук. Будто не успел одеться перед тем, как…

Снова сбивчивый детский голосок звучит чересчур серьезно. Мне кажется, что где-то внутри Юльки скапливается то самое «перевозбуждение», которое потом с шумом вырвется наружу.

– И поэтому ты решила закопать его вещи. Чтобы дедушка их как бы нашел, да?

– Похоронить, пап, – морщит носик Юлька. – Я выкопала могилку у нас на даче, положила туда пиджак и галстуки – пять штук, на выбор, – потом прочитала молитву, как тот дядя на похоронах, бросила ком земли и только потом прикрыла землей.

Она именно так и говорит: «прикрыла землей».

Электричка останавливается. Я вижу пустынную бетонную платформу, тянущуюся в бесконечность, среди обступившего леса. Слышно, как открываются двери.

– Сама догадалась или кто рассказал?

– В голову пришло. – Юлька пожимает плечами и вдруг теряет к разговору интерес. – Я не помню.

В вагон никто не заходит.

«Осторожно, двери закрываются».

Электричка едет дальше.

Я мну в руках газету, но понимаю, что не могу прочесть ни слова. Стоит один раз оказаться с ребенком без Аси, и сразу узнаешь много нового.

На секунду – или чуть больше – вагон погружается в темноту. Проехали какой-то тоннель.

– Вот, папа, вот! – кричит Юлька и подпрыгивает с места. – Ну как же ты НЕ ВИДИШЬ?

Признаться честно, я увидел. Спящий через два ряда на двух сиденьях человек пропал. Именно в тот момент, когда стало темно. Упал или еще что…

Я вскакиваю, подбегаю туда, где он только что был. На сиденье пачка сигарет и зажигалка. Больше ничего. Хватаю пачку. Внутри три сигареты, крошки табака. Оглядываюсь. В вагоне нас сейчас семь человек. Три бабушки, еще один спящий, мы с Юлькой и девушка лет двадцати.

– Чертовщина какая.

Юлька чуть ли не подпрыгивает от возбуждения. Хватает зажигалку, крутит-вертит.

– Пап, я же говорила! Я же говорила, ВИДИШЬ?!

Ей легко, она ребенок. А я ловлю себя на мысли, что уже ищу рациональное объяснение. Что-нибудь про оптические обманы, розыгрыши, усталость. Во взрослой жизни чудес нет, но всему приходится искать оправдание.

Подхожу к бабушкам.