Воронята
Часть 9 из 68 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Пуп принял спокойный вид, хотя на самом деле думал: «Если ищет кто-то еще, значит, я был прав. Оно там».
– Ну и что Ганси собирается делать с этой силовой линией? – поинтересовался он с наигранным равнодушием.
– Не знаю. Спросите у него. Он охотно прожужжит вам все уши.
Майло посмотрел через плечо, когда в коридор вышла секретарша, с сумочкой и жакетом в руках. Тушь у нее размазалась после долгого рабочего дня.
– Мы говорим о Ганси Третьем и его эзотерическом помешательстве? – уточнила секретарша.
В пучок, чтоб волосы не рассыпались, у нее был заткнут карандаш, и Пуп уставился на обвившиеся вокруг него прядки. Ему было ясно – судя по тому, как она стояла, – что втайне эта женщина находила Майло привлекательным, невзирая на клетчатую рубашку, плисовые брюки и бороду. Она спросила:
– А вы знаете, сколько стоит старший Ганси? Интересно, он в курсе, чем занимается его сын? Господи, иногда мне от этих мелких богатеньких ублюдков просто хочется умереть. Джоуна, вы пойдете со мной покурить или нет?
– Я пас, – сказал Майло.
Он быстро и смущенно перевел взгляд с секретарши на Пупа, и Пуп понял, что Майло задумался о том, сколько стоил отец Пупа когда-то и как мало он стоит теперь, спустя много лет после того как судебный процесс сошел со страниц газет. Все младшие преподаватели и сотрудники администрации ненавидели учеников Агленби – ненавидели за то, чем они обладали и что воплощали, – и Пуп знал, что втайне коллеги порадовались бы, если бы он покинул их ряды.
– А вы, Барри? – спросила секретарша и сама ответила на свой вопрос: – Нет, вы же не курите, вы для этого слишком хороши. Ладно, пойду одна.
Майло тоже развернулся, чтобы уйти.
– Поправляйтесь, – сказал он добродушно, хотя Пуп ни словом не обмолвился, что болен.
Голоса в голове Пупа слились в рев, но в кои-то веки его собственные мысли их заглушили.
– Кажется, мне уже лучше, – ответил он.
Возможно, смерть Черни все-таки была не напрасной.
6
Блу, в общем, не считала, что быть официанткой – ее призвание. В конце концов, она еще учила третьеклашек чистописанию, плела венки для Женского общества вечного здоровья, выгуливала собак, принадлежавших обитателям самого престижного района Генриетты, и перекапывала клумбы для старушек по соседству. В общем, работа официанткой в «Нино» требовала от нее меньше всего усилий. Но Блу устраивал график, это была самая вменяемая запись в ее странноватом резюме, и, разумеется, в «Нино» больше всего платили.
Проблема была ровно одна, чисто практическая: этот ресторан принадлежал Агленби. Он находился в шести кварталах от железных ворот школьного кампуса, на краю исторического центра. «Нино» не отличался красотой. В городе были другие рестораны, с большими экранами и громкой музыкой, но ни один из них не привлекал воспитанников Агленби в такой мере, как «Нино». Если человек знал, что это – «самое то» место, он считался посвященным; а если его мог соблазнить спортивный бар на Третьей улице, он не заслуживал места в узком кругу.
Поэтому ученики Агленби в «Нино» были не просто учениками Агленби, а буквально квинтэссенцией того, что школа могла предложить миру. Шумные, нахальные, заносчивые.
Блу повидала здесь столько «воронят», что хватило бы на всю жизнь.
Когда она добралась до ресторана, музыка уже ревела достаточно громко, чтобы парализовать особо тонкие части ее души. Блу повязала фартук, по мере сил постаралась не обращать внимания на шум и наклеила на лицо улыбку, намекающую на чаевые.
Почти в самом начале смены в «Нино» вошли четверо парней, впустив в зал, где пахло орегано и пивом, холодный порыв свежего воздуха. Мерцавшая в окне неоновая вывеска в надписью «С 1976 года» озаряла их лица бледно-зеленым светом. Шагавший впереди парень, не отрываясь от мобильника, показал Сиалине четыре пальца, обозначавшие размер компании. Воронята хорошо умели делать несколько дел сразу, особенно если эти дела были обращены исключительно к их выгоде.
Когда Сиалина пробежала мимо, с полным карманом заказов, Блу протянула ей четыре засаленных меню. Волосы у Сиалины буквально стояли дыбом от статического электричества и от волнения.
Блу неохотно спросила:
– Хочешь, я возьму тот столик?
– Шутишь? – спросила Сиалина, глядя на четверых парней.
Закончив наконец говорить по телефону, первый уселся на оранжевую виниловую скамейку. Самый высокий стукнулся головой о зеленый фонарь граненого стекла, висевший над столом; остальные громко засмеялись. Высокий сказал:
– Твою мать.
Когда он изогнулся, чтобы сесть, над воротником у него показалась татуировка в виде змеи. У всех этих парней вид был какой-то ненасытный.
Блу тоже не хотела обслуживать этот столик.
Ей была нужна работа, которая не вытесняла бы из ее головы всех мыслей, заменяя их зловещими звуками синтезатора. Иногда Блу устраивала себе малюсенький перерыв – украдкой выскальзывала за дверь и там, прислонившись головой к кирпичной стене в переулке за рестораном, праздно размышляла о том, что могла бы изучать древесные кольца. Плавать с электрическими скатами. Обшаривать Коста-Рику в поисках хохлатых тиранновых мухоловок.
Честно говоря, Блу не знала, действительно ли ее интересуют тиранновые мухоловки. Просто ей нравилось название, потому что для девушки ростом метр пятьдесят «тиранновая мухоловка» звучит как начало многообещающей карьеры.
И все эти воображаемые жизни проходили далеко от «Нино».
Всего через пять минут после начала смены Блу позвали на кухню. Сегодня дежурил Донни. В «Нино» было примерно пятнадцать менеджеров, все так или иначе приходились родственниками хозяину, и ни один из них даже не окончил школу.
Донни стоял, небрежно опираясь на стол, и протягивал ей телефон:
– Тебя. Родители. Мама.
Не было нужды уточнять, потому что своего второго родителя Блу не знала. Вообще-то раньше она пыталась выпытать у Моры, кто ее отец, но мать аккуратно уходила от расспросов.
Взяв у Донни телефон, Блу забилась в угол кухни, рядом с необыкновенно грязным холодильником и огромной раковиной. Но, даже невзирая на эти предосторожности, ее постоянно толкали локтями.
– Мама, я работаю.
– Только не пугайся. Ты сидишь? Извини. Наверное, это лишнее. Возможно. По крайней мере, обопрись на что-нибудь. Он позвонил. И записался на сеанс.
– Кто, мама? Говори громче, здесь шумно.
– Ганси.
Блу сначала не поняла. А потом до нее дошло, и ноги словно налились свинцом. Слабым голосом она спросила:
– И когда… он придет?
– Завтра вечером. Это ближайший вариант. Я попыталась записать его на пораньше, но он сказал, что у него уроки. Ты завтра работаешь?
– Я поменяюсь, – немедленно ответила Блу.
Впрочем, эти слова произносил кто-то другой. Реальная Блу находилась на церковном дворе и слышала, как он произнес: «Ганси».
– Да. Иди работай.
Она отложила телефон и почувствовала биение собственного пульса. Ей не померещилось. Он был настоящий.
Всё это было по-настоящему и чертовски необычно.
Казалось глупым находиться сейчас здесь, обслуживать клиентов, наливать напитки и улыбаться незнакомым людям. Блу хотелось оказаться дома, прислониться спиной к прохладному стволу развесистого бука на заднем дворе и попытаться понять, каким образом изменилась ее жизнь. Нив сказала, что в этом году она влюбится. Мора предрекла, что Блу убьет своего любимого, если поцелует его. Ганси был обречен умереть в пределах двенадцати месяцев. Сколько шансов, что это просто совпадение?
Значит, Ганси – ее будущий возлюбленный. И никак иначе. Потому что она не собиралась убивать кого-то еще.
«Неужели такова жизнь? Может, лучше было бы ничего не знать».
Кто-то коснулся ее плеча.
Прикосновения были совершенно против правил. Никто не имел права притрагиваться к ней, когда она работала, и особенно теперь, когда она переживала кризис. Блу резко развернулась.
– Я могу вам помочь?!
Перед ней стоял тот многозадачный парень с телефоном, ученик Агленби, на вид чистенький и солидный. Его часы, судя по всему, стоили дороже, чем машина Моры, а кожу – в тех местах, где она была видна – покрывал загар очень приятного оттенка. Блу никогда не могла понять, каким образом мальчишки из Агленби умудрялись загорать раньше, чем местные. Наверное, потому что весенние каникулы они проводили в Коста-Рике, Испании и тому подобных местах. Этот тип, вероятно, был намного ближе к тиранновой мухоловке, чем она.
– Надеюсь, – сказал он тоном, в котором звучала не столько надежда, сколько уверенность.
Ему приходилось говорить громко, чтобы быть услышанным. Он наклонил голову, чтобы встретиться с Блу глазами. В нем было нечто раздражающе внушительное – при среднем росте казалось, что он очень высокий.
– Мой застенчивый друг Адам думает, что ты очень милая, но он не готов сделать первый шаг. Вон он. Не тот, который чумазый. И не мрачный.
Блу, почти против воли, посмотрела туда, куда он показывал. Там сидели трое парней; один действительно был чумазый, какой-то потрепанный, вылинявший, как будто его слишком часто стирали. Тот, который стукнулся о фонарь, был красивый, с бритой головой. Солдат на той войне, где нет соратников, а есть только враги. А третий выглядел… элегантно. Это слово не вполне подходило, но было очень близко по смыслу. Тонкие черты, некоторая хрупкость, девичьи голубые глаза…
Вопреки собственному благоразумию, Блу ощутила легкий интерес.
– И что? – спросила она.
– Может, окажешь мне любезность, подойдешь и поговоришь с ним?
Блу на одну крошечную секундочку представила, на что это будет похоже, если она подойдет к столику, за которым сидят Воронята, и попытается вести неуклюжий, полный сексистских намеков разговор. Хотя парень и показался ей симпатичным, это была не самая приятная в ее жизни секундочка.
– Скажи, пожалуйста, о чем, по-твоему, я должна с ним говорить?
Деловой Тип с Мобильником ничуть не смутился.
– Мы что-нибудь придумаем. Мы интересные люди.
Блу в этом сомневалась. Но элегантный парень действительно был… элегантен. И, кажется, он испытывал искренний ужас от того, что его приятель разговаривал с ней. И в этом было что-то приятное. На одно короткое, очень короткое мгновение, которое впоследствии вгоняло ее в краску и удивляло, она задумалась, не сказать ли Деловому Типу с Мобильником, когда у нее заканчивается смена. Но тут Дон-ни окликнул Блу из кухни, и она вспомнила правила номер один и два.
– Ты видишь, что на мне фартук? Это значит, что я работаю. Зарабатываю на хлеб.
Невозмутимое выражение его лица не изменилось. Он произнес:
– Я об этом позабочусь.
– Ну и что Ганси собирается делать с этой силовой линией? – поинтересовался он с наигранным равнодушием.
– Не знаю. Спросите у него. Он охотно прожужжит вам все уши.
Майло посмотрел через плечо, когда в коридор вышла секретарша, с сумочкой и жакетом в руках. Тушь у нее размазалась после долгого рабочего дня.
– Мы говорим о Ганси Третьем и его эзотерическом помешательстве? – уточнила секретарша.
В пучок, чтоб волосы не рассыпались, у нее был заткнут карандаш, и Пуп уставился на обвившиеся вокруг него прядки. Ему было ясно – судя по тому, как она стояла, – что втайне эта женщина находила Майло привлекательным, невзирая на клетчатую рубашку, плисовые брюки и бороду. Она спросила:
– А вы знаете, сколько стоит старший Ганси? Интересно, он в курсе, чем занимается его сын? Господи, иногда мне от этих мелких богатеньких ублюдков просто хочется умереть. Джоуна, вы пойдете со мной покурить или нет?
– Я пас, – сказал Майло.
Он быстро и смущенно перевел взгляд с секретарши на Пупа, и Пуп понял, что Майло задумался о том, сколько стоил отец Пупа когда-то и как мало он стоит теперь, спустя много лет после того как судебный процесс сошел со страниц газет. Все младшие преподаватели и сотрудники администрации ненавидели учеников Агленби – ненавидели за то, чем они обладали и что воплощали, – и Пуп знал, что втайне коллеги порадовались бы, если бы он покинул их ряды.
– А вы, Барри? – спросила секретарша и сама ответила на свой вопрос: – Нет, вы же не курите, вы для этого слишком хороши. Ладно, пойду одна.
Майло тоже развернулся, чтобы уйти.
– Поправляйтесь, – сказал он добродушно, хотя Пуп ни словом не обмолвился, что болен.
Голоса в голове Пупа слились в рев, но в кои-то веки его собственные мысли их заглушили.
– Кажется, мне уже лучше, – ответил он.
Возможно, смерть Черни все-таки была не напрасной.
6
Блу, в общем, не считала, что быть официанткой – ее призвание. В конце концов, она еще учила третьеклашек чистописанию, плела венки для Женского общества вечного здоровья, выгуливала собак, принадлежавших обитателям самого престижного района Генриетты, и перекапывала клумбы для старушек по соседству. В общем, работа официанткой в «Нино» требовала от нее меньше всего усилий. Но Блу устраивал график, это была самая вменяемая запись в ее странноватом резюме, и, разумеется, в «Нино» больше всего платили.
Проблема была ровно одна, чисто практическая: этот ресторан принадлежал Агленби. Он находился в шести кварталах от железных ворот школьного кампуса, на краю исторического центра. «Нино» не отличался красотой. В городе были другие рестораны, с большими экранами и громкой музыкой, но ни один из них не привлекал воспитанников Агленби в такой мере, как «Нино». Если человек знал, что это – «самое то» место, он считался посвященным; а если его мог соблазнить спортивный бар на Третьей улице, он не заслуживал места в узком кругу.
Поэтому ученики Агленби в «Нино» были не просто учениками Агленби, а буквально квинтэссенцией того, что школа могла предложить миру. Шумные, нахальные, заносчивые.
Блу повидала здесь столько «воронят», что хватило бы на всю жизнь.
Когда она добралась до ресторана, музыка уже ревела достаточно громко, чтобы парализовать особо тонкие части ее души. Блу повязала фартук, по мере сил постаралась не обращать внимания на шум и наклеила на лицо улыбку, намекающую на чаевые.
Почти в самом начале смены в «Нино» вошли четверо парней, впустив в зал, где пахло орегано и пивом, холодный порыв свежего воздуха. Мерцавшая в окне неоновая вывеска в надписью «С 1976 года» озаряла их лица бледно-зеленым светом. Шагавший впереди парень, не отрываясь от мобильника, показал Сиалине четыре пальца, обозначавшие размер компании. Воронята хорошо умели делать несколько дел сразу, особенно если эти дела были обращены исключительно к их выгоде.
Когда Сиалина пробежала мимо, с полным карманом заказов, Блу протянула ей четыре засаленных меню. Волосы у Сиалины буквально стояли дыбом от статического электричества и от волнения.
Блу неохотно спросила:
– Хочешь, я возьму тот столик?
– Шутишь? – спросила Сиалина, глядя на четверых парней.
Закончив наконец говорить по телефону, первый уселся на оранжевую виниловую скамейку. Самый высокий стукнулся головой о зеленый фонарь граненого стекла, висевший над столом; остальные громко засмеялись. Высокий сказал:
– Твою мать.
Когда он изогнулся, чтобы сесть, над воротником у него показалась татуировка в виде змеи. У всех этих парней вид был какой-то ненасытный.
Блу тоже не хотела обслуживать этот столик.
Ей была нужна работа, которая не вытесняла бы из ее головы всех мыслей, заменяя их зловещими звуками синтезатора. Иногда Блу устраивала себе малюсенький перерыв – украдкой выскальзывала за дверь и там, прислонившись головой к кирпичной стене в переулке за рестораном, праздно размышляла о том, что могла бы изучать древесные кольца. Плавать с электрическими скатами. Обшаривать Коста-Рику в поисках хохлатых тиранновых мухоловок.
Честно говоря, Блу не знала, действительно ли ее интересуют тиранновые мухоловки. Просто ей нравилось название, потому что для девушки ростом метр пятьдесят «тиранновая мухоловка» звучит как начало многообещающей карьеры.
И все эти воображаемые жизни проходили далеко от «Нино».
Всего через пять минут после начала смены Блу позвали на кухню. Сегодня дежурил Донни. В «Нино» было примерно пятнадцать менеджеров, все так или иначе приходились родственниками хозяину, и ни один из них даже не окончил школу.
Донни стоял, небрежно опираясь на стол, и протягивал ей телефон:
– Тебя. Родители. Мама.
Не было нужды уточнять, потому что своего второго родителя Блу не знала. Вообще-то раньше она пыталась выпытать у Моры, кто ее отец, но мать аккуратно уходила от расспросов.
Взяв у Донни телефон, Блу забилась в угол кухни, рядом с необыкновенно грязным холодильником и огромной раковиной. Но, даже невзирая на эти предосторожности, ее постоянно толкали локтями.
– Мама, я работаю.
– Только не пугайся. Ты сидишь? Извини. Наверное, это лишнее. Возможно. По крайней мере, обопрись на что-нибудь. Он позвонил. И записался на сеанс.
– Кто, мама? Говори громче, здесь шумно.
– Ганси.
Блу сначала не поняла. А потом до нее дошло, и ноги словно налились свинцом. Слабым голосом она спросила:
– И когда… он придет?
– Завтра вечером. Это ближайший вариант. Я попыталась записать его на пораньше, но он сказал, что у него уроки. Ты завтра работаешь?
– Я поменяюсь, – немедленно ответила Блу.
Впрочем, эти слова произносил кто-то другой. Реальная Блу находилась на церковном дворе и слышала, как он произнес: «Ганси».
– Да. Иди работай.
Она отложила телефон и почувствовала биение собственного пульса. Ей не померещилось. Он был настоящий.
Всё это было по-настоящему и чертовски необычно.
Казалось глупым находиться сейчас здесь, обслуживать клиентов, наливать напитки и улыбаться незнакомым людям. Блу хотелось оказаться дома, прислониться спиной к прохладному стволу развесистого бука на заднем дворе и попытаться понять, каким образом изменилась ее жизнь. Нив сказала, что в этом году она влюбится. Мора предрекла, что Блу убьет своего любимого, если поцелует его. Ганси был обречен умереть в пределах двенадцати месяцев. Сколько шансов, что это просто совпадение?
Значит, Ганси – ее будущий возлюбленный. И никак иначе. Потому что она не собиралась убивать кого-то еще.
«Неужели такова жизнь? Может, лучше было бы ничего не знать».
Кто-то коснулся ее плеча.
Прикосновения были совершенно против правил. Никто не имел права притрагиваться к ней, когда она работала, и особенно теперь, когда она переживала кризис. Блу резко развернулась.
– Я могу вам помочь?!
Перед ней стоял тот многозадачный парень с телефоном, ученик Агленби, на вид чистенький и солидный. Его часы, судя по всему, стоили дороже, чем машина Моры, а кожу – в тех местах, где она была видна – покрывал загар очень приятного оттенка. Блу никогда не могла понять, каким образом мальчишки из Агленби умудрялись загорать раньше, чем местные. Наверное, потому что весенние каникулы они проводили в Коста-Рике, Испании и тому подобных местах. Этот тип, вероятно, был намного ближе к тиранновой мухоловке, чем она.
– Надеюсь, – сказал он тоном, в котором звучала не столько надежда, сколько уверенность.
Ему приходилось говорить громко, чтобы быть услышанным. Он наклонил голову, чтобы встретиться с Блу глазами. В нем было нечто раздражающе внушительное – при среднем росте казалось, что он очень высокий.
– Мой застенчивый друг Адам думает, что ты очень милая, но он не готов сделать первый шаг. Вон он. Не тот, который чумазый. И не мрачный.
Блу, почти против воли, посмотрела туда, куда он показывал. Там сидели трое парней; один действительно был чумазый, какой-то потрепанный, вылинявший, как будто его слишком часто стирали. Тот, который стукнулся о фонарь, был красивый, с бритой головой. Солдат на той войне, где нет соратников, а есть только враги. А третий выглядел… элегантно. Это слово не вполне подходило, но было очень близко по смыслу. Тонкие черты, некоторая хрупкость, девичьи голубые глаза…
Вопреки собственному благоразумию, Блу ощутила легкий интерес.
– И что? – спросила она.
– Может, окажешь мне любезность, подойдешь и поговоришь с ним?
Блу на одну крошечную секундочку представила, на что это будет похоже, если она подойдет к столику, за которым сидят Воронята, и попытается вести неуклюжий, полный сексистских намеков разговор. Хотя парень и показался ей симпатичным, это была не самая приятная в ее жизни секундочка.
– Скажи, пожалуйста, о чем, по-твоему, я должна с ним говорить?
Деловой Тип с Мобильником ничуть не смутился.
– Мы что-нибудь придумаем. Мы интересные люди.
Блу в этом сомневалась. Но элегантный парень действительно был… элегантен. И, кажется, он испытывал искренний ужас от того, что его приятель разговаривал с ней. И в этом было что-то приятное. На одно короткое, очень короткое мгновение, которое впоследствии вгоняло ее в краску и удивляло, она задумалась, не сказать ли Деловому Типу с Мобильником, когда у нее заканчивается смена. Но тут Дон-ни окликнул Блу из кухни, и она вспомнила правила номер один и два.
– Ты видишь, что на мне фартук? Это значит, что я работаю. Зарабатываю на хлеб.
Невозмутимое выражение его лица не изменилось. Он произнес:
– Я об этом позабочусь.