Воронята

Вытерев ладони о брюки, Ганси взялся за руль и поехал в школу.

Вплоть до третьего урока, на котором они должны были встретиться, Ганси не знал, приехал ли Адам в Агленби. Необъяснимо, но латинский язык был единственным предметом, который Ронан не прогуливал никогда. Он знал латынь лучше всех. Ронан занимался без особой радости, но неуклонно, словно от этого зависела его жизнь. Сразу за ним шел Адам, звездный ученик Агленби, первый по всем остальным предметам. Как и Ронан, Адам учился упорно, потому что его будущая жизнь действительно от этого зависела.

Лично Ганси предпочитал французский. Он сказал Хелен, что не видит смысла в языке, которым невозможно воспользоваться, чтобы перевести меню (на самом деле французский просто было легче учить – им немножко владела мать). Изначально Ганси принялся за латынь, чтобы переводить старинные тексты о Глендауэре, но у Ронана уровень владения языком был таков, что Ганси перестал считать изучение латыни чем-то срочным.

Уроки латинского проходили в Борден-хаусе, небольшом деревянном здании на противоположном конце кампуса. Когда Ганси торопливо шагал по центральной лужайке, рядом возник Ронан и стукнул его в плечо. Судя по глазам, он не спал несколько дней.

Ронан прошипел:

– Где Пэрриш?

– Он сегодня ехал не со мной, – сказал Ганси, и у него разом испортилось настроение.

Ронан и Адам должны были пересечься на втором уроке.

– А ты его не видел?

– Нет.

Кто-то хлопнул его по лопаткам и воскликнул: «Эй, Ганси!», когда они рысили мимо. Ганси неохотно поднял три пальца – это был условный сигнал гребной команды.

– Я пытался позвонить ему домой, – сказал он Ронану.

– Бедному мальчику нужен мобильник, – ответил тот.

Несколько месяцев назад Ганси предложил купить Адаму телефон. Так началась длиннейшая ссора на их памяти – неделя молчания, которая завершилась, только когда Ронан сотворил нечто гораздо более оскорбительное, чем удалось бы любому из них.

– Линч!

Ганси посмотрел в направлении голоса, а Ронан нет. Тот, кто их звал, стоял на другой стороне лужайки, почти неотличимый от остальных школьников в одинаковых свитерах.

– Линч! – снова донесся зов. – Я тебя поимею!

Ронан по-прежнему не обращал на него внимания. Он поправил на плече лямку рюкзака и зашагал дальше.

– Что это значит? – спросил Ганси.

– Что некоторые не умеют проигрывать, – ответил Ронан.

– Это Кавински? Только не говори, что ты опять участвовал в гонках.

– Не спрашивай – и не скажу.

Ганси задумался, не ввести ли для Ронана комендантский час. Или бросить гребные тренировки, чтобы проводить с ним больше времени по пятницам… кажется, Ронан именно тогда разбил машину. Может, он сумеет убедить его…

Ронан вновь поправил на плече рюкзак, и на сей раз Ганси посмотрел на него внимательней. Рюкзак был заметно больше обычного, и Ронан обращался с ним осторожно, как будто боялся что-то пролить.

Ганси начал:

– Зачем ты взял… О боже, ты притащил с собой птицу.

– Ее нужно кормить каждые два часа.

– Откуда ты знаешь?

– Господи, Ганси, есть же интернет, – ответил Ронан, входя в Борден-хаус; начиная от порога, весь пол там был покрыт темно-синим ковром.

– Если тебя с ней застукают…

Ганси не сумел придумать подходящую угрозу. Какое наказание грозило за принос в школу живой птицы? Он сомневался, что в Агленби бывали такие прецеденты. Поэтому Ганси закончил:

– Если он сдохнет у тебя в рюкзаке, я запрещаю выбрасывать его в классе.

– Она, – поправил Ронан. – Это она.

– Я бы согласился, будь у него отчетливые половые признаки. И, надеюсь, он не болеет птичьим гриппом или чем-нибудь таким.

Ганси вовсе не думал про вороненка. Он думал про Адама, которого не было на уроках.

Ронан и Ганси заняли обычные места в дальнем конце класса, застланного темно-синим ковром. Пуп писал на доске глаголы.

Когда Ганси и Ронан вошли, он остановился на полуслове – internec… Хотя ему вряд ли было дело до их разговора, у Ганси возникла странная мысль, что учитель замер с мелком в руке и перестал писать исключительно для того, чтобы прислушаться. Подозрения Адама, видимо, оказались заразны.


Ронан перехватил взгляд Пупа и весьма недружелюбно его удержал. Несмотря на интерес к латыни, в начале года он заявил, что учитель латинского языка – псих и ничтожество, и в дальнейшем ясно дал понять, что Пуп ему не нравится. Поскольку Ронан презирал всех, вряд ли он мог считаться беспристрастным судьей, но Ганси признавал, что в Пупе и правда было нечто обескураживающее. Несколько раз Ганси пытался завязать с ним разговор о римской истории, прекрасно зная, какой эффект может произвести на вялое течение урока энергичная научная беседа. Однако Пуп был слишком молодым для наставника и слишком взрослым для равного, поэтому Ганси не сумел найти нужный ракурс.

Ронан продолжал смотреть на Пупа. Это он хорошо умел. Его взгляд словно отнимал что-то у противника.

Учитель латинского смущенно отвел глаза. Победив любопытство Пупа, Ронан спросил:

– Что будешь делать с Пэрришем?

– Пожалуй, загляну к нему после занятий. Так ведь?

– Он, наверно, заболел.

Они посмотрели друг на друга. «Мы уже подыскиваем для Адама оправдания», – подумал Ганси.

Ронан вновь заглянул в рюкзак. В темноте Ганси заметил птичий клюв. В обычное время он бы порадовался этому странному совпадению – что Ронан нашел вороненка, – но сейчас, в отсутствие Адама, происходящее перестало казаться магическим. Ушли целые годы на то, чтобы сложить воедино все совпадения, а в результате получилась странная ткань, слишком тяжелая, чтобы в нее одеться, слишком легкая, чтобы быть для чего-то нужной.

– Мистер Ганси, мистер Линч?

Пуп каким-то образом вдруг возник возле их парты. Оба взглянули на учителя. Ганси вежливо, Ронан враждебно.

– У вас сегодня необыкновенно большая сумка, мистер Линч, – заметил Пуп.

– Знаете, как говорят про людей с большими сумками? – отозвался Ронан. – Ostendes tuum et ostendam meus.

Ганси понятия не имел, что сказал Ронан, но, судя по его ухмылке, это было нечто не вполне вежливое.

Лицо Пупа подтвердило подозрения Ганси, но учитель просто постучал по парте костяшками пальцев и отошел.

– Хамить на латыни – не то чтобы верный путь к пятерке, – намекнул Ганси.

Улыбка Ронана просто сияла.

– Ну, в прошлом году это сработало.

Вернувшись к доске, Пуп начал урок.

Адам так и не пришел.





13




– Мама, зачем Нив здесь? – спросила Блу.

Они вместе с Морой стояли на кухонном столе. Как только Блу вернулась из школы, Мора потребовала, чтобы дочь помогла ей заменить лампочки в уродливой штуковине витражного стекла, висевшей над столом. Нелегкий процесс требовал как минимум трех рук и обычно откладывался до тех пор, пока не перегорали почти все лампочки. Блу не возражала. Ей было нужно чем-то заняться, чтобы не думать о предстоящем визите Ганси. И о том, что Адам так и не позвонил. При мысли о том, что накануне она оставила ему телефон, Блу чувствовала себя невесомой и страшно неуверенной.

– Она – член семьи, – мрачно ответила Мора.

Она яростно ухватилась за цепь, борясь с упрямой лампочкой.

– Член семьи, который приходит домой посреди ночи?

Мора сердито взглянула на Блу.

– Уши у тебя длиннее, чем мне казалось. Просто Нив кое-что ищет вместе со мной, раз уж она здесь.

Входная дверь открылась. Ни Блу, ни Мора особенно не удивились, потому что где-то в доме были Калла и Персефона. Калла вряд ли могла куда-то отправиться, поскольку была раздражительна и малоподвижна, зато Персефону как будто подхватывали случайные сквозняки и носили где угодно.

Поудобнее ухватившись за витражное стекло, Блу спросила:

– Ищет – что?

– Блу.

– Что ищет?

– Кого, – наконец поправила Мора.

– Ладно. Кого?