Вор с черным языком

– Теперь последний, самый странный.

– Я пришел сюда, чтобы побыть в одиночестве, а он крался за мной. Я только сейчас его заметил. Он тут совершенно ни при чем.

– Какое облегчение!

Я кивнул в сторону скелета и добавил:

– И этот тоже.

Она усмехнулась:

– Так ты хочешь сказать, что все это из-за меня?

Я улыбнулся, словно бы говоря «да», но сказать это вслух не посмел. И тут Норригаль начала спускаться ко мне в расщелину.

– Подожди! – крикнул я.

– Почему?

Никакого правдоподобного объяснения я придумать не сумел.

– Значит, ты хочешь побыть наедине со своим котом или трупом?

– Здесь очень грязно.

– Может быть, ты не заметил, но весь этот остров покрыт птичьим дерьмом, – возразила она, продолжая карабкаться вниз. – К тому же наверху холодно, и это просто свинство – не пускать меня в единственное укрытие от ветра. Здесь у тебя почти тепло.

Она уже забралась внутрь и собиралась усесться прямо туда, где лежала адептка.

– Замри! – сказал я.

– Что еще? – раздраженно спросила она.

Ассасин сдвинулась немного и практически повисла надо мной вниз головой, прилипнув к скале, словно жук.

– Мне показалось, что там паук, но это всего лишь тень.

– Не знаю, к каким девушкам ты привык, но ведьмы пауков не боятся. Я могу сделать их из обычной веревки.

Она сидела так близко к смертоносной тени, что та могла бы нагнуться и щелкнуть ее по носу. Так близко ко мне, что я чувствовал тепло ее бедра. И чувствовал, что адептка злится на меня из-за вмешательства Норригаль, из-за того, что я не остановил ее. А я в ответ злился на Сесту, из-за того что она испортила мне ночь, обещавшую столько удовольствия после месяцев тяжкого труда и опасностей. Было бы благоразумней отослать Норригаль в лагерь, но я не поклоняюсь богу благоразумия. У гальтов вообще нет такого бога. А мой бог – наполовину лис, наполовину человек, и он дарует удачу храбрым и умным. Его нужно не восхвалять, а скорее забавлять. Говорят, что того, кто рассмешит его, Фотаннон после смерти пустит в свой священный лес бегать голышом за самками и воровать мед из пчелиных сот, пока не надоест. Не знаю, что случится потом, но уверен, что это будет хорошая шутка. Фотаннон щедр ко всем, кроме осторожных.

– Пауки из веревки? – переспросил я. – Чего еще мужчина может ожидать от женщины?

Я мало что знал о женщинах, но понимал, что ни одна девушка не полезет ночью в грязную пещеру за парнем, который ей не нравится, и не сядет рядом с ним. Это вовсе не означало, что мне продадут всю лошадь целиком, но я мог рассчитывать на то, что услышу ее ржание. И на поцелуй. Норригаль прижалась ко мне, и я наклонился, чтобы ее поцеловать, но лишь слегка коснулся губ. Будь я проклят, если устрою представление для самого опасного клочка волос в мире.

– Не здесь, – сказал я. – Давай пойдем на дальний берег.

– На холод, подальше от огня?

– Я тебя согрею.

– А почему не здесь? – спросила она.

Я кивнул на ганнского воина.

– Ага, значит, дрочить перед ним можно, а целоваться с девушкой уже неприлично?

Очень даже разумный вопрос.

– Не-а, скорее потому, что я не хочу делить тебя ни с кем. Сегодня мы будем целоваться как настоящие влюбленные. Без всякой спешки. Я буду долго вспоминать эту ночь и не хочу, чтобы на меня пялилось такое страшилище.

– Такой ответ мне нравится, – сказала Норригаль и встала.

– Ну тогда беги, я тебя догоню.

– Как скажешь, – ответила она, улыбнувшись так, что мне вас жаль, если вы этого не видели.

Потом она ушла, и Обормот побежал следом.

И тут твердые как камень пальцы дернули меня за волосы.

– Страшилище, значит? Как грубо! – сказала висевшая вниз головой убийца.

– Ладно, ладно. Думаю, тебе не мешало бы знать, что я сам себе хозяин. Я сделаю то, чего хочет от меня Гильдия, и буду очень стараться. Можешь дернуть меня за волосы, если тебя это заводит. Но учти: если останутся следы, это заметят другие, если ты поранишь меня, об этом узнают. И не важно, нужна тебе моя помощь или нет; Гильдия желает, чтобы я добрался до запада, а ты служишь ей точно так же, как и я. Так что можешь убить меня, раз уж захотелось, но сомневаюсь, что в Гильдии обрадуются, если у тебя не будет серьезной причины для этого.


Пальцы ослабли и отпустили мои волосы.

Я даже не взглянул на убийцу.

– И еще одно: если с ведьмочкой, которую я хотел поцеловать, что-нибудь случится, знай, что я, несмотря на всю свою привязанность к этому коту, сверну ему шею и брошу в самый горячий костер, какой только найду. И тебя вместе с ним.

Со скалы надо мной прилетел низкий, мрачный смешок.

– Знаешь, – сказала убийца, – ты начинаешь мне нравиться.

– Возможно, когда-нибудь это чувство станет взаимным.

– Ладно, ты заслужил угощение. Беги на берег и отдери эту девчонку.

– Не-а, не сегодня, – ответил я, вставая. – Ради такого стоит и подождать.



Рад бы сказать, что этим все и закончилось, но последнее слово осталось за убийцей. Да, у меня была счастливая, дразнящая, искусительная ночь с Норригаль на холодном до дрожи берегу. Я целовал пухлые губы ведьмочки, пробовал на вкус ее черный язык своим языком, пока солнечный свет не обескровил облака, и мы направились обратно в лагерь, держась за руки, но разжали их, как только вышли из-за скалы. Товарищи по несчастью встретили нас злобными взглядами, и вовсе не потому, что мы всю ночь где-то развлекались. Просто татуированная сучка ночью съела рыбу, которую поймали Малк и Гормалин. Всю без остатка. А кости подбросила туда, где должны были спать мы.

Можете мне поверить, дальше было много споров и огорчений. Но в конце концов все это оказалось не так уж и важно.

Два дня спустя на остров приплыли гоблины.





33

Хрен бы кто вышел за гоблина




На случай если никто не потрудился вам объяснить, а сами вы их никогда не видели, должен сказать, что гоблины уродливы до крайности. Не так, как ваш чудаковатый двоюродный брат, у которого слишком много веснушек, совершенно нет шеи, а пальцы похожи на сосиски, – это просто невзрачность. Возможно, кто-нибудь и выйдет за него замуж, если он умеет ходить за плугом или варить пиво. За гоблина хрен бы кто вышел. В глубине души мы понимаем, что они наши кровные враги, один их вид оскорбляет наши чувства, как вид акул или зубастых червей. Они не похожи на обезьян, которые не так уж сильно отличаются от человека. Но гоблины? Это что-то совсем другое. Никто не знает, откуда они взялись. До Тряса не было никаких сообщений о них, и ученые полагают, что именно этот катаклизм и привел к нам гоблинов из какого-то худшего мира или просто из-под земли. Судя по их виду, как раз оттуда они и пришли.

Первый раз в жизни я видел гоблина так близко. Точнее говоря, на том корабле, что приплыл на наш затерянный в море остров, их было восемнадцать. Гоблинам нравятся числа, кратные девяти. Это потому, что у них по девять пальцев. Один палец на нерабочей руке у гоблинов превратился в крюк, который они могут втянуть, как кошки свои когти, а могут выставить и вцепиться в вас, захватить ногу, а потом укусить. У большинства гоблинов крюк на левой руке. Правокрюкие пользуются особым уважением. Считается, что они благословлены их маленьким странным богом, который, если судить по молитвенным дощечкам гоблинов, похож на обыкновенное грязное пятно.

Но вернемся к крюку. Рука с крюком слабей и короче рабочей руки. Возможно, именно поэтому гоблины не выносят симметрии. Как рассказывал один из наших генералов, гоблины потому и обрушают углы человеческих домов, что им становится дурно от прямых линий. Наши прекрасные памятники с математически выверенными очертаниями кажутся им отвратительными и грубыми, оскорбляющими саму природу. Сооружения гоблинов точно так же озадачивают нас, как и их корабли.

Я охотился с луком на скальных цыплят, потому что не сумел наловить рыбы и загладить вину перед Малком. Мне пришлось сознаться, что это я съел его рыбу, хотя на самом деле не тронул ни плавника, ни косточки. Традиционный способ охоты на тупиков был мне хорошо известен: нужно повиснуть на скале и размахивать сетью на длинной палке, пытаясь поймать птицу в воздухе. Но у меня не было ни палки, ни сети, ни особого желания висеть на скале. Поэтому я использовал грубый, примитивный способ, и две мелкие пичужки уже висели у меня на ремне. Птичий помет покрывал меня с головы до ног, ветер хлестал в лицо. Мы как раз поцапались с самкой тупика, видевшей, как я подстрелил ее дружка. И тут я заметил парус. Зеленый гоблинский парус на голубой-голубой воде у самого горизонта. Над кораблем поднимался сизый шлейф дыма, почти белый на фоне летящих темно-серых облаков.

Я бросил охоту и побежал к лагерю, прячась за выступами скал. Солдаты научили меня, как на языке жестов показать гоблинов. Я сжал руку в кулак и отогнул два последних пальца в виде крюка. Увидев это, Гальва стащила с себя рубаху, видимо собираясь выпустить на волю боевую птицу. А Малк поднял саблю.

– Подождите! – сказал гарпунер. – Какого цвета у них парус? Зеленый?

Я кивнул. Парус и впрямь был серо-зеленым, цвета полыни.

– Это хорошо. Значит, они уважают договор. Это цвет их крови. Красный означал бы, что они вышли на охоту.

– Они всегда на охоте, – возразил Малк. – Красный они показывают, чтобы напугать нас. И только тогда, когда видят, что их больше.

– Что случилось? – спросила Норригаль.

Я объяснил.

У нее округлились глаза.

– Срань! – пробормотала она. – Вот так срань!

– Да, самое подходящее слово, – согласился Малк.

– Мы будем драться? – спросил я.

– Будем, – ответила Гальва.

И в тот же миг Гормалин сказал:

– Смотря сколько их.

Спантийка бросила на него недовольный взгляд.

– Может быть, они даже не высадятся, – заметил Малк.