Вор с черным языком

– Она права, – согласился я, но меня не услышали.

– Покончить с этим можно только одним путем, – продолжила Гальва. – Если ты поклянешься не трогать моего спутника. А потом извинишься.

– Я не стану извиняться ни перед тобой, ни перед ним.

– Хи-хи-хи! – прыснула Норригаль.

– Мне не нужны твои извинения, – сказала Гальва.

– Какого тогда демона шипастого тебе нужно?

– Давайте выберем старика капитаном, – предложила Норригаль. – Вам придется мочиться в собственные сапоги и пить оттуда, и в этом будет больше смысла, чем в вашем словесном поносе.

– Малк На Браннайк, ты должен извиниться перед Смертью, – пояснила Гальва.

У нее получилось «Маллук На Браник», и если вы знаете способ, как сдержать смех, расскажите и мне. Я в таких случаях хихикаю в кулак.

Малк приоткрыл один глаз:

– Извиниться перед драной Смертью? Ты серьезно?

– Как никогда в жизни.

В чем хорош настоящий убийца, так это в том, как он говорит с другим убийцей, понимая, что находится на волосок от смерти.

– Отлично, чокнутая спантийская бочка с говном. Прости, если я оскорбил Смерть, и катись на хрен.

– Принято, – ответила Гальва.

Чудесный образец дипломатии по-китобойски. Мой гальтский друг сделал то, на чем настаивала Гальва, но при этом сохранил лицо. Мы сколотили на скорую руку маленькое грубое перемирие, вместо того чтобы убивать Малка, потому что он был хорошим гребцом и мог нам еще понадобиться. А все шло к тому, что так и будет. На этой смазке и крутятся колеса цивилизации.

И тут появился старик, помахивая перед нами вонючим башмаком и вытирая губы рукавом с таким видом, будто он умнее нас всех, вместе взятых. Возможно, он был прав.



Мы таки нашли пресную воду: капли дождя скопились в каменной чаше неподалеку от корявого дерева. Она была немного грязноватой, о чем смущенный гарпунер с готовностью нам сообщил. Норригаль заверила нас, что воду можно будет пить, если мы найдем, в чем ее кипятить. Я не удержался и сказал:

– Разумеется, те из нас, кто больше любит мочу, не обязаны от нее отказываться.

Старик Гормалин недобро покосился на меня, зато Норригаль фыркнула от смеха мне в награду.

Следующая наша находка оказалась необычной. Мы с Норригаль отправились обследовать солнечную сторону острова. Забрались на скалы и там, в расщелине меж двух зеленовато-серых валунов, дающей укрытие от ветра, я заметил кусок старого ржавого металла. Если бы солнце, уж какое есть, не светило под нужным углом, я бы его не увидел. Встав на четвереньки, я пролез между камнями в просторную пещеру и принялся счищать с металла траву и мелкие камни.

Так я и раскопал шлем на голове мертвеца. Нет, мы вовсе не страдали от недостатка трупов – незадолго до этого море выплеснуло на берег трех мертвых матросов с «Суепки», в том числе и предателя Менриго. Но этот человек умер давным-давно. Просто бородатый скелет, разукрашенный стрелами.

Плавать в ганнских водах до сих пор было опасно из-за свирепых северных пиратов, но теперь они были лишь тенью былой своей мощи. Я читал, что древние ганны любили спиральные узоры, и у этого иссохшего трупа на ржавом стальном нагруднике были выгравированы три спирали. Лучше бы деньги гравера отдали кузнецу и тот сделал нагрудник на три дюйма шире, потому что пронзившие мертвеца стрелы разминулись со сталью на толщину одного пальца. Может, он решил укрыться в расщелине или приполз сюда умирать, но у него вышло и то и другое. В кошеле ганна все еще хранилось серебро, и я избавил его от груза. Вот только интересно, чьи это были стрелы. Вероятно, других ганнов.

Время от времени северные кланы объединялись под властью какого-нибудь великого короля и отправлялись на юг. Именно так они завоевали будущий Аустрим, страну, находившуюся тогда под властью великанов. Однако говорили, что ганны никогда не сражались против южан с такой яростью и страстью, какую приберегали для своих соплеменников. Если в стране ганнов появлялся великий король, он первым делом убивал ошеломляющее количество мелких вождей. На самом деле стать ганнским королем – не такое уж большое достижение. Наверное, бородатый скелет был первым святым королем этого острова скальных цыплят, храните боги его душу. Однако нужно сказать, что они бросали на войну против гоблинов все корабли и в конце концов подорвали свои силы. Теперь крупнейшим флотом на севере обладали молровяне, хотя Холт тоже стремительно возвышался.

– Спасибо за серебро, – сказал я скелету.

Норригаль посмотрела на меня в щель, блеснув глазами на солнце.

– Кто такой твой друг? – спросила она.

– Это мой брат, – ответил я. – Теперь понятно, почему мы не получали писем. Хочешь с ним познакомиться?

– Ты просто хочешь целоваться, – улыбнулась она, припомнив наши горячие поцелуи в темноте перед дуэлью.

– Конечно. И я это сделаю. А может, и не только это.

– Что, у него на глазах?

Норригаль кивнула на мертвеца.

Я снял рубашку, набросил ее на голову скелета и ответил той сладкой, убийственной для невинных девиц улыбкой, которую всегда хранил в своем колчане.

Она рассмеялась и сказала:

– Ты грубиян. И добиваешься своего вопреки дурным манерам, а не благодаря им. Просто милое личико, и ничего больше.

– И кое-что еще, – заявил я, прекрасно зная, что именно соль вызывает жажду. – Спускайся к нам.


– Грубиян, – усмехнулась она. – Больше чем поцелуй ты не получишь. И то не сегодня.

– Если ты знаешь какой-нибудь постоялый двор на берегу, я оплачу, – сказал я.

– Я знаю только берег.

Мы условились встретиться ночью на дальнем от лагеря берегу, после того как захрапит гарпунер. Он всегда засыпал последним, хотя мечтал о сне больше остальных. Гальва спала мало, но ее не заботило, чем мы с Норригаль заняты. Она просто следила за костром, и мысли ее были наполнены гоблинами, а может быть, она представляла, что уже умерла и бежит вместе с Костлявой к далекому берегу, омываемому волнами черного спантийского вина.

Мне предстоял долгий день в ожидании ночи, обещающей губы Норригаль и ее не лишенное приятности игривое дыхание. Она была умной девушкой, и, как я подозревал, даже умней, чем старалась показать. Я почти не сомневался, что она видела правду сквозь мою беспечную развязность – правду о том, что я все больше влюблялся в молоденькую ведьмочку. И если она выучит свой танец, то сможет вить из меня веревки, как только ей захочется. И чем упорней я пытался не радоваться этому, тем радостней становился.

Когда у нас появилась вода, насытить желудки оказалось не так уж и сложно. До того как я нашел в расщелине мертвеца, мы ели сырые яйца, а теперь, разведя костерок, жарили галочьи яйца на нагруднике мертвого северянина, а его конический шлем служил нам котелком для кипячения воды. Гальве было неловко осквернять воинское снаряжение таким будничным применением, но, как я заметил, жареные яйца она ела с таким же удовольствием, что и мы.

Наш второй день на острове перешел в ночь. Я слушал крики птиц, шуршание прибоя, разговоры Малка и гарпунера в сложенном из плавника шалаше о том или другом портовом городе, их обычный для солдат и моряков грубый смех. Они вдвоем поймали рыбу на мелководье: большого и красивого серебристого демона. Выпотрошили, почистили, нарезали на куски, насадили на прутья и поставили на всю ночь жариться на медленном огне. И теперь мы все с нетерпением ждали завтрака. Тучи рассеялись, сменившись редкими проблесками звезд в черноте, яркими и холодными, словно льдинки. Я в который уже раз подумал, как хорошо было бы прямо сейчас сыграть медленную нежную мелодию на моей утонувшей скрипке. Должно быть, старик Гормалин почувствовал, как я тоскую по музыке, потому что подошел к нам и сказал ни с того ни с сего:

– Эй, милашка, а не споешь ли ты нам гальтскую любовную песенку?

Следом за ним появился Малк и устроился рядом. Гальва сидела в стороне, но так, что тоже прекрасно все услышала бы.

– Ох, значит, я должна спеть любовную песню, да?

– Лучше уж ты, чем я. Когда поет девушка, это веселит. А когда старик – наворачиваются слезы.

– Хорошо, боги и ты меня убедили. Вот вам такая веселая песенка, какую вы еще от девушки не слышали.

Она немного театрально прочистила горло и запела нежным высоким голосом:

Пять моих сыновей, плоть от плоти моей,

Не рождалось еще ни храбрей, ни сильней.

Первый сгинул в петле, двух предали земле,

Даже узник, четвертый, не в твоей кабале.





– Фу! – скривился Гормалин. – Это же боевая песня!

Пятый в дальних холмах, заповедных местах,

Где тебе никогда не бывать и в мечтах.

Он совсем молодой, но сочтется с тобой

В день, когда совершится решающий бой.





– Это запрещенная песня! – возмутился старик, и он был прав. Именно за эту песню повесили Келлана На Фалта. – Со времени Гоблинских войн запрещено петь про убийство людей! Тем более про истинного короля Холта, пусть даже это старый и плохой король!

Разумеется, я тоже стал подпевать:

Пять моих сыновей против власти твоей,

И они победят, как веревки ни вей.

Языки их черны, обещанья верны,

Ты вовеки своей не искупишь вины.





Ни один босоногий гвардеец не остался бы в стороне, когда поют песню гальтских повстанцев, поэтому Малк подхватил следующий куплет, и его сильный, уверенный баритон как будто добавлял убедительности этому бунту:

Ты творил столько зла, что корона сползла,

А твой краденый замок остыл, как зола.

Это каменный склеп. Я от старости слеп,