Вор с черным языком

И нет ничего тяжелей, чем голова этого чудища. Я дважды приподнимал ее за рога, прикидывая на вес, и такое ощущение, что это была сплошная кость. Уже приготовив нож, я задумался, не переменить ли руку. Но решил, что не стоит. Обычно магические татуировки перестают действовать, когда их владелец умирает. А этот монстр точно умер.

Я закатал рукав.

– А ну стой! – крикнула Гальва. – Что это ты задумал, вор?

– Да вот решил побрить его, чтобы матери не было стыдно на похоронах.

На мгновение она замолчала, соображая, что это может означать, а потом сказала:

– Не отрезай ему голову.

– Ты не хочешь объяснить мне, как мы получим причитающуюся награду, если я этого не сделаю?

– Возьми рог.

– Скажут, что это рог утонувшей коровы.

– Не скажут, если я поручусь.

– С чего бы? Потому что ты родом из святой земли драных правдорубов? Тебя назовут лгуньей, а голову заберет кто-нибудь другой.

Она задумалась.

– Bolnu. Тогда мы сделаем… как это называется… что-то вроде носилок?

– Носилки и называются.

– Волокуша, – подсказала Норригаль откуда-то из-за спины.

– Вы серьезно предлагаете мне волочь эту тяжелую дохлую корову до самого Пигденея? – спросил я. – Просто отрежем ему голову.

– Я против.

– Да с какого хрена?

– Отрезать голову – это забава гоблинов. У них есть такая игра с пиками и головами. Ты гоблин?

– Ты так говоришь, потому что я маленького роста?

– Нет, jilnaedu, потому что ты хочешь отрезать голову воину.

– Кто такой jilnaedu?

– Вроде идиота, только жадный. Идиот, который ничего не может с собой поделать.

– Мне нравится.

– Отдай мне свой нож.

– То есть если я скажу jilnaedu chodadu, это будет означать «драный жадный идиот»?

– Поменяй слова местами.

– Я думал, спантийцы так и делают.

– Обычно да. Но не для приказов и оскорблений.

– Ну тогда chodadu jilnaedu.

– Да, превосходно.

Спантийка забрала Пальтру и ушла.

– Эй, вернись и отдай мой нож!

Она не остановилась.

Я уже собирался догнать ее, когда Гальва с силой воткнула нож в дерево и пошла дальше.

– Эй, он был хорошо наточен! – крикнул я.

Хорошо, что она не обернулась. Не хотелось бы у нее на глазах обеими руками вытаскивать нож, упираясь в дерево ногой. Но птица все видела. Какими пугающе спокойными они бывают! Она кивнула мне, и я невольно подумал, что корвиды так смеются.


Когда я обтер с лезвия древесный сок и вернулся к Маррусу, Норригаль, с красными по самые локти руками, уже положила голову в мешок и даже прорезала в нем отверстия для рогов. Гальва покачала головой, но ведьма не удостоила ее взглядом. Зато посмотрела на меня.

– Такие, как ты, всегда находят повод поспорить, когда нужно выполнить неприятную работу.

– Неправда! Я как раз собирался…

– Заткни свою хлеборезку, – сказала она и откинула волосы с глаз, оставив на лбу кровавую полосу.



Дальше мы пошли вдоль реки. Потом сделали привал и сторожили по очереди, на случай если вдруг девушка в оленьей коже захочет вернуться. Я наточил нож и уснул. Спал я на этот раз лучше – в основном из-за усталости, но еще и потому, что убийцы углежогов получили по заслугам. Понимаю, как жалок вор, болтающий о справедливости. Особенно тот, кому так трудно начинать схватку.

Пока я спал, Далгата тоже уснула, и утром татуировка спантийки, вероятно, вернулась на место, прикрытая кольчугой и рубахой. Карканья и пощелкивания клювом мы больше не слышали. Неловко признаться, но временами я скучал по птице. С нею мы были крепким орешком, с которым не так-то легко справиться, а без нее – всего лишь один меч, один нож и сильная, но еще зеленая ведьмочка, способная причинить вред и врагам, и друзьям.



Обормот снова нашел меня. Точнее, это я его нашел, воющего на грязной дороге возле рыбной лавки в последней деревушке перед столицей Северного Холта. Еще немного – и он получил бы метлой от жены торговца рыбой, но я вовремя его подхватил. Вскоре слепой кот уже замурлыкал у меня на руках. Потом лениво зевнул и принялся вылизывать яйца, как будто после его бегства мы не повстречали ведьму, ходившую на отпиленных у мертвеца ногах, и не бились насмерть с человеком-быком.

– Пожалуйста, скажи мне, что это другой кот, – попросила Гальва.

– Это другой кот, – сказал я и запихнул его в заплечный мешок.





18

Пигденей




О Пигденей, город боевых кораблей, город оружейников, город, где процокали на берег первые больные лошади, позволь мне сплести для тебя венок пожеланий.

Город серо-бурых кирпичей и грязно-коричневых лебедей, город маленьких зеленых окошек и злых серых глаз, выглядывающих из них, пусть твои натертые солью гнилые бревна простоят еще год, пусть наковальни сотни твоих кузнецов вечно звенят в похмельных головах до безумия упившихся водкой моряков короля Конмарра. Пусть жирные рыбьи пироги, которыми ты славен, никогда не остынут настолько, чтобы кто-то различил вкус земляных червей в их начинке, и пусть твои темницы никогда не будут нуждаться в гальтских бардах, насмехающихся над твоим необъятно толстым герцогом.

Пигденей, город дождя и пепла, город шлюх и кожной сыпи, столица похитителей людей и торговцев амброй, колыбель половины всей копоти в этом мире, я славлю твою мощеную набережную, где жарят и продают китовый жир и щупальца кракена прямо напротив зала пропавших моряков, по большей части убитых китами и кракенами.

Я воспеваю сердце, не доставшееся тебе при рождении, и удвоенное чрево, полученное взамен. Ты такой холодный город, Пигденей, но я прощу твои прегрешения, как ты прощаешь мои, ведь твое пиво никогда не бывает теплым, а у меня всегда найдется краденый медяк, чтобы его купить.

Подари же нам такой прочный корабль, чтобы он выдержал нас, и с таким глупым капитаном, чтобы согласился плыть на запад, потому что ноги мои устали от долгой дороги и я полон желания рассчитаться с долгами.

Последнюю строчку я произнес вслух, наподобие молитвы Всебогу, как раз в тот момент, когда вдали показался город.

– Да будет так, – сказала Норригаль, а Обормот мяукнул из сумки, в которой маленький паршивец опять чувствовал себя как дома.

Мы втроем, или вчетвером, считая кота, или даже впятером, считая и птицу-убийцу, спящую в изуродованной шрамами груди спантийки, посмотрели на запад, на Тесную дорогу, ведущую к восточным воротам города.

– Сначала в гавань, найти постоялый двор, – сказала Гальва. – Мне нужна ванна.

И мы прошли в ворота без всяких неприятностей, как и любой, кто заплатил входную пошлину.

Рассекли скопление повозок с волами и ослами, протолкались сквозь толпу слуг, что носились туда-сюда по хозяйским поручениям, миновали нищих, подсчитывающих прибыток, и едва не влились в шествие прославляющих бога моря. Лохматый мужчина в зеркальной маске и с бородой из водорослей щелкал плетью, расчищая дорогу. При этом он бил в барабан на бедре, и тот грохотал, подобно грому, стегающему небо молниями, а дети смеялись от радости или плакали, как будто угодили под грозу. За ним следовала дюжина жрецов Митренора с негнущимися шеями, неся на голове серебряные чаши с морской водой, которую ни в коем случае нельзя было расплескать. На перекрестках стояли извозчики, заманивая прохожих в ярко раскрашенные коляски и предлагая довезти их до гавани, университета или крытого рынка, который считался лучшим за пределами Галлардии.

Я хорошо знал этот город, потому что проучился три года в местной Низшей школе Гильдии Берущих, которая была настоящей, а не подложной. По крайней мере, мне так казалось.

Мы прошли мимо частной библиотеки Зеленого стекла, выдающей книги для прочтения и переписывания. Дешевые грамотеи яростно кропали здесь свои заметки под грозным присмотром песочных часов. В библиотеке хранилось лучшее во всем Холте собрание, с которым я был отчасти знаком, потому что за год украл для нее девять книг: две – у местных жителей, пять – в других городках и две – с заходивших в порт кораблей.

Однажды ко мне пришла девушка-ассасин, что было испытанием для нас обоих. Она бы справилась со мной, но решила отравить мое пиво, а я напоил им бездомную собаку. Фотаннон говорит, что дать собаке хмельное – это такое же чистое зло, как и кормить ее. Меня бы просто стошнило, а бедная собачка умерла на моих глазах. Я не мог без дрожи подумать, как мастера-ассасины наказали девушку за эту промашку. Но той ночью мне повезло найти в собственной постели серебряного галлардийского «совенка». В Низшей школе любят везунчиков, и меня тоже любили, пока я не залез в долги.

В тот раз я показал себя молодцом, но ассасины все равно адски меня пугают. Доведись вам встретиться с одним из них, вы бы тоже испугались. Отделение убийц занимало в Низшей школе отдельное здание, и там их было полным-полно. Посмеиваясь над аконитом, ядовитыми грибами и касторовыми бобами, они варили в котлах «замершее сердце» и «воровскую слезу», учились душить, бить ножом и пускать кровь в ванне, плавать под водой без дыхания, метать ножи и бесшумные дротики, а также с помощью магии становиться невидимыми или надевать фальшивые лица.

Это важно, потому что мне предстояло снова встретиться с ассасином, только этого послали не для того, чтобы убить меня.

Во всяком случае, не сейчас.



Норригаль не сумела продать отрубленную башку людям герцога, которые вряд ли вообще слышали о Рогаче и к тому же не очень-то жаловали торговцев головами. Но в городе намечался карнавал, а для него люди всегда не прочь прикупить какую-нибудь диковинку. Да и понимают в этом куда больше, чем стражники. Должны понимать.

Продав голову и забрав монеты, Норригаль, Гальва и я взялись за еще более хлопотное дело – поиск отплывающего на запад дешевого корабля, команда которого не станет нас похищать, грабить, насиловать, продавать на мясо гоблинам или забавляться сразу несколькими способами в любом сочетании.