Вор с черным языком

– Ты, я слышала, нездешний, дэ-а?

– Дэ-а, – передразнил я, но без всякой насмешки. Просто у меня врожденный талант подражателя.

– Рогач – смешанник.

Теперь мне стало по-настоящему интересно. Смешанников – микслингов – можно было создать только с помощью могущественной магии – магии, объявленной вне закона, пока некоторые немногие не получили лицензию на ее использование для ведения войн. Ее называют телесной или костяной магией. Величайшим костяным магом был Трясошип, гальт, по всему миру искавший редких зверей, чтобы потом извратить их. Благодаря телесной магии смешивания мы и получили корвидов. Это Трясошип смешал воронов и гордых птиц с равнин Аксы, не уступавших размером человеку, и добавил им толику крови великанов. Обычно смешанники сразу же умирают, но стоит вывести одного здорового – и можно их вырастить сколько угодно. Или сохранить только то, что уже есть, как пожелаете.

Костяная магия превратилась в великое искусство, но даже тем, кто создавал монстров для войны с Ордой гоблинов, запрещалось смешивать людей. Но, Фотаннон свидетель, нет такого запрета, который не попытались бы обойти, а Трясошип был слишком силен, чтобы ему указывало всякое унылое дерьмо вроде королей. Ходили слухи, будто бы в библиотеке его сотоварища Фульвира хранилась книга заклинаний из утраченных городов: погребенного под горами Бхайна и затонувшего Адрипура в Древнем Кеше.

Один из таких смешанников и бесчинствовал теперь в Северном Холте.

– В нем так много от быка, что на голове у него растут рога, но все же он не совсем тупой. Силен за двоих и свиреп за десятерых. Говорят, Рогача защищает магия, татуировка с заклинанием, делающим его неуязвимым в бою.

– Ты что-то сказала про его приспешников.

– Их около полудюжины.

– И вы собрали целое войско, чтобы разыскать его?

Женщина рассмеялась, а я удивленно поднял брови.

– Приятель, ты просто его еще не видел.





12

Вывернутая башня




Золень или нет, но снег вполне мог и пойти, когда тропинка углубилась в лес, зовущийся Бесснежным. Он находился в десяти милях от маленького, грязного городка Маэт, известного своей виселицей. Поговаривали, будто бы первое в мире повешение произошло именно здесь. Насколько я понимаю, пустое хвастовство – эта казнь так же стара, как шея и петля, и сомневаюсь, чтобы их тоже придумали местные остолопы. Но они с гордостью снимали урожай виселичных плодов, и это все, что нужно знать о жителях Маэта. Гильдия не имела представительства в городе скорее за ненужностью, нежели из страха. И еще одна деталь – доля мужчин, способных держать оружие, в Маэте была значительно больше, чем в других городах. Очевидно, уклонение от военного призыва не считалось здесь преступлением.

– Я уже видел это дерево, – сказал я.

– Какое дерево? О чем ты?

Я обернулся проверить, но да, мы уже проходили мимо него. Это дерево нетрудно было узнать по раздвоенной верхушке со свежими побегами, видимо недавно подрезанной и почти горизонтальной ветке. Будь она чуть повыше, на ней могли бы кого-нибудь повесить, но так она не подходила и для ребенка. Вряд ли такое случалось часто, даже в Маэте.

Я показал Гальве на приметное дерево.

– Думаешь, мы идем по кругу? – спросила она.

– Нет, когда я видел его в прошлый раз, рядом было недавно сжатое ячменное поле, наполовину освещенное солнцем. А теперь мы снова в густом лесу.

– Может быть, оно следует за нами, – сказала спантийка.

– Ого! – проговорил я, раздираемый, с одной стороны, сомнениями в своей способности различать деревья, а с другой – завистью к силе магии, необходимой, чтобы заставить дерево следовать за кем-то.

Я почувствовал толчок в спину и понял, что Обормот приподнял голову, прислушиваясь. Рассудив, что это хорошая идея, я тоже навострил уши. Пару раз мне почудилось, что кто-то поет, но сначала это оказался соседний ручей, а потом – стая птиц. Вскоре я заметил еще одно странное дерево, окаменевшее без всякой видимой причины. Как будто некий маг обиделся на вяз и превратил его в статую со всеми прожилками на каждом листочке. Это было страшно, но в то же время невероятно красиво. Чуть позже тропинка уперлась в живую изгородь из колючего кустарника, как будто нарочно высаженного здесь, чтобы разодрать нашу одежду в клочья.

– Налево или направо? – спросил я.

Однажды, когда мы почти по-человечески беседовали у костра, Гальва сказала мне, что с помощью ведьмы запомнила направление, в котором следует идти.

– Дальше все время влево, – ответила она.

– А мы так не начнем кружить?

– Только не здесь.



Мы целый час продирались сквозь частокол берез и между валунами, пока не отыскали тропинку. Одним богам известно, откуда и куда она вела, но мы повернули налево. И почти сразу же – я бы не успел даже толком испортить воздух – увидели впереди маленького сгорбленного человека, тянущего за собой тележку. Из-под колес летели камни, в коробе лежали инструменты. Самые разные, но с одинаковым изъяном: погнутые или сломанные в том месте, где дерево встречалось с металлом. Здесь были и кривая пила, и треснувшая у рукоятки мотыга, и точно так же испорченные вилы. Работник так и не повернул к нам похожую на тыкву голову, пока мы не обогнали его, но он так отчаянно пыхтел, что не стоило на него обижаться. Он просто пытался не помереть от натуги.

– Ты бы остановился, присел да передохнул немного, – сказал я, проходя мимо. Он ничего не ответил и потащился дальше, приоткрыв впалый рот, как бывает у людей, потерявших почти все зубы. – Честное слово, приятель, вряд ли кто-то так уж сильно ждет эти сломанные инструменты. Присядь. Так ты того и гляди испустишь дух, а это меня вовсе не обрадует. – (Он даже глазом не повел.) – Ну хорошо, по крайней мере, есть в чем отвезти тебя обратно.

Может быть, он на мгновение улыбнулся, а может, и нет.

Так или иначе, вскоре мы оставили его далеко позади, а тропинка вывела нас на поляну у подножия холма. На вершине его стояла странная каменная башня, почти до самой вершины увитая плющом, который, казалось, тянул ее вниз. Я бы не удивился, если бы она обрушилась от одного громкого слова. Выглядела эта башня давно и крепко заколдованной.


Идеально подходящее место для ведьмы, которую зовут Мертвоножка.

И тут я заметил дверь. То есть ее не было там, куда мог бы добраться обычный человек. В башню вел единственный вход – крепкая, судя по всему дубовая, дверь, но сказать наверняка было трудно, потому что находилась она у самой вершины башни, которая была в десять раз выше человеческого роста.

И никакой лестницы нигде не было видно.



Как раз в этот момент Обормот выбрался из мешка и убежал. Он с хорошо различимым стуком врезался лбом в дерево, приложил лапу к черепушке, совсем как старик, у которого разболелась голова, и проорал что-то вроде «Ау-у-у!». А потом вспомнил, что куда-то спешит, и вскочил.

Гальва спокойно смотрела, как он мечется и бьется о следующие деревья, постепенно скрываясь из виду, а потом бросила взгляд на меня.

– Он вернется? – спросила она.

– Пусть меня вздернут, если я знаю.

– Этот кот зачарован.

– Ты так думаешь?

– Это сарказм?

– Не-е-ет, – насмешливо проговорил я.

– Я не люблю сарказма.

– Тогда я без всякого сарказма скажу, что эта башня похожа на очень высокое надгробие.

– Ты даже не представляешь, насколько прав.

– Не думаю, что нам будут рады. Ты уверена, что тебя здесь ждут?

– Башни и не должны иметь привлекательный вид.

Все правильно.

Хрипло каркнул ворон, соскребая все яркие краски с моей души.

– Нас приглашают, – сказала Гальва и шагнула вперед.

Я двинулся за ней по пятам, и вот мы уже подошли к ведьминой башне. Если я рассчитывал отыскать искусно скрытые ступени, вырубленные в каменной стене, то меня постигло разочарование.

– И что дальше? – спросил я.

Ворон каркнул еще раз.

– Дальше мы поднимемся наверх, – ответила Гальва.

– Не знал, что у тебя талант лазить по скалам.

– Я была не права, сказав «мы».

– Ага, – сказал я и невольно оглянулся на опушку леса.

Обормот сбежал? Надеюсь, не навсегда. Я стоял в холодном тумане рядом с недовольной спантийкой, собираясь без приглашения и оплаты вскарабкаться на башню ведьмы, известной тем, что она закусала многих людей до смерти. Внезапно стало очень грустно. Только нелепый кот в моем мешке поддерживал равновесие и порядок в этом мире.

– Не переживай за chodadu кота, поднимайся.

Я прошелся до опушки, спрятал в кустах мешок и скрипку, потом содрал жесткие подошвы с мягких кожаных сапог с раздвоенными носами. Теперь я мог чувствовать землю под ногами и упираться в нее большими пальцами. Легкую преграду можно преодолеть и в обычных башмаках, но подъем на эту башню казался далеко не простым. Я вернулся к стене и проверил, выдержит ли стебель плюща мой вес. Он оказался надежным. Я подтянулся на нем, потом ухватился за другой стебель и, перебирая по стене ногами, проделал половину пути быстрей, чем смог бы пропеть куплет галлардийской скабрезной песни. Было в этом плюще что-то неприятное, и я внутренне готовился к подвоху. Так и вышло. Все стебли вдоль стены вдруг ослабли. Я вцепился в тот, что был под рукой, надеясь, что он выдержит, но стебель, конечно же, оборвался. Пытаясь замедлить падение, я ободрал ладони и ступни о стену – даже не пытайтесь понять, как это делается, секрет строго охраняется. Потом ударился о землю, перекатился и встал на ноги, морщась от боли. Жесткий кожаный колчан впился мне в ягодицу.

– Будь он проклят, этот сучий плющ!

– Ты можешь обойтись без него?

– Нет, если нужно забраться быстро.

– Тогда заберись медленно.

Я бросил на нее безмерно усталый взгляд, она ответила сонным взглядом убийцы, так что мне оставалось только подойти к стене и превратиться в плоское, легкое существо с крепкими пальцами. Стараясь лишний раз не прикасаться к плющу, я вставлял кончики пальцев в трещины. Холодные камни позволяли кое-как зацепиться за стену, и мне не понадобилось использовать магию. Однако я вряд ли выиграл бы гонку у решительно настроенного муравья.

На мгновение я прервал подъем.

– Что там у тебя? – спросила Гальва.