Вопрос и ответ

И еще добавил:

– Прости, Тодд.

С моим именем, да.

И потом:

– Да за што я, к чертовой матери, извиняюсь? Ты – тупая неграмотная поросячья ссанина, играешь на лучших чувствах моего па. Да всем на тебя плевать.

Я опять промолчал. Цок, цок, цок, мы ехали дальше.

Вперед, проржала Ангаррад Бурелому. Вперед, ответил он.

Вперед, услышал я у нее в Шуме. И: мальчик-жеребенок, Тодд.

– Ангаррад, – прошептал я ей меж ушей, в теплый затылок.

– Тодд? – это уже Дэйви.

– Чего?

Он попыхтел немного.

– Ничего, – сказал он, но потом передумал. – Как ты это делаешь?

– Што делаю?

Он повел плечами в сумерках.

– Остаешься такой спокойный, пока вот это все творится. Такой… ну, не знаю – нечувствующий.

Он умолк, потом добавил едва слышно, повторил:

– …когда они плачут.

Я не ответил – а как я мог ему помочь? Разве он мог не знать про круг – если только па не желал, штобы он знал?

– Да знаю я, – отозвался Дэйви. – Пробовал это ихнее дерьмо, да только оно у меня не работает, а па не…

Он заткнулся, будто и так сказал слишком много.

– А, забей.

Мы ехали сквозь ночь. РЕВ нового Прентисстауна накатил и затопил нас, стоило нам только вступить в основную часть города. Лошади перекликались, отдавали друг другу команды, напоминали, кто они и зачем.

– Ты – единственный друг, какой у меня есть, ссанина, – сообщил напоследок Дэйви. – Видал когда-нить трагедию хуже, а?



– Трудный день? – поприветствовал меня в камере мэр Леджер.

Голос был подозрительно безмятежный, да и смотрел он странновато.

– Тебе какое дело? – Я уронил сумку на пол и хлопнулся на кровать, даже не снимая униформы.

– Наверняка целый день пытать женщин утомительно.

Я аж заморгал.

– Я их не пытал, – прорычал в ответ. – А ты захлопни пасть на этот счет.

– Нет, конечно же, ты их не пытал. Где была моя голова! Ты им просто вживлял ржавую металлическую полосу прямо в шкуру. Которую потом нельзя снять, не истекши кровью до смерти. Как такое можно считать пыткой?

– Эй! – Я сел. – Мы работали быстро и четко. Есть масса способов сделать все гораздо дольше и больнее. Если это все равно неизбежно, пусть уж лучше мы.

Он праведно скрестил на груди руки.

– И как, эти оправдания помогут тебе сегодня спокойно заснуть?

Мой Шум взревел.

– Ах вот как? Стало быть, не ты одобрительно орал вчера все собрание? Может, ты отважно выступил против?


Он помрачнел лицом, в Шуме вспыхнуло серое негодование.

– Чтобы меня застрелили? Или отволокли на допрос? И чему бы это помогло?

– Значит, вот чем ты занимаешься? Помогаешь?

Тут он замолчал, отвернулся к окну, за которым в разрешенных местах уже зажглось несколько огоньков, и городской РЕВ гадал, когда Ответ нанесет свой следующий удар и откуда, и насколько плохо все будет, и кто их спасет.

Мой Шум клокотал высоко и багрово. Я закрыл глаза и сделал глубокий-преглубокий вдох.

Я есмь круг и круг есть я.

Ничего не чувствую, ничего не пускаю внутрь.

– Они снова привыкают, – сказал окну мэр Леджер. – Объединяются с ним, потому как что такое пара комендантских часов, когда ты в любой момент можешь взлететь на воздух. Но это тактическая ошибка.

На «тактической» я открыл глаза. Больно странный выбор слова.

– Мужчины напуганы, – продолжал он. – Напуганы, что следующими станут они. – Он опустил глаза на собственную руку и потер то место, где в нее грозил впиться браслет. – Но с политической точки зрения, это его промах.

– Тебе-то какое дело, промахнулся он или нет? – прищурился я. – На какой ты стороне?

Он развернулся винтом, словно я глубоко его оскорбил. Наверное, у меня и правда получилось.

– На стороне города, – прошипел он. – А вот ты на какой стороне, Тодд Хьюитт?

В дверь постучали.

– Считай, ужин тебя спас, – буркнул мэр Леджер.

– Ужин в дверь не стучится, – отрезал я, встал и пошел отпирать. Своим ключом.

Клац-клик.

На пороге стоял Дэйви.



Он сначала молчал, переминался нервно с ноги на ногу, бегал глазами по комнате. Видать, опять проблемы в общежитиях… Я вздохнул и пошел к матрасу, собирать нехитрые свои пожитки. Хорошо, хоть разуться не успел.

– Минуту погоди, – сказал я ему. – Ангаррад еще ест. Не надо седлать ее обратно так скоро.

Он опять ничего не сказал, так што пришлось обернуться и посмотреть на него. Нервный, в глаза не глядит.

– Да што такое? – резко спросил я.

Он пожевал верхнюю губу. В Шуме – сплошное смятение и знаки вопроса, и злость, што мэр Леджер тут торчит, и еще знаки вопроса, и за всем этим – странное сильное чувство, почти виноватое, почти чистое…

Тут он быстро его прикрыл, и злость со смущением выпрыгнули вперед.

– Етьская ты ссанина, – пробормотал он почти себе под нос и сердито рванул лямку на плече – оказывается, он с сумкой пришел.

– Еть… – выругался он снова, но мысль не закончил, откинул клапан, вытащил што-то.

– На! – почти прокричал Дэйви и сунул мне…

Книгу моей ма.

Он отдал мне книгу моей ма. Отдал назад.

– Бери давай!

Я меееедленно протянул руку, коснулся своими пальцами, взял, вынул из его – осторожно, словно она была совсем хрупкая. Кожа на обложке все такая же мягкая, посреди – дыра, где меня ударил Аарон и книга остановила нож.

Я провел по ней рукой.

Поднял на него глаза, но Дэйви от взгляда ушел.

– Плевать! – Он развернулся и вылетел вон и загрохотал вниз по лестнице и дальше, в ночь.





32