Вопрос и ответ

Он сплюнул шелуху с семечек, которые лузгал. Еды в последнее время стало маловато – это Ответ добавил к непрестанным бомбежкам еще и мародерские рейды, – но Дэйви всегда умудрялся што-то перехватить. Мы сидели на куче щебня, глядя на большое сплошное поле, все перекопанное квадратными ямами и траншеями. Свободное место занимали кучи камней – непонятно, где сами спаклы-то помещаются.

Где-то они, однако же, помещались – жались по краям участка, сбившись потеснее вместе, для тепла. Молчали.

Дэйви выплюнул еще шелушинку.

– Ты вообще разговаривать еще не разучился?

– Я разговариваю.

– Не-а, ты орешь благим матом на рабочую силу и огрызаешься на меня. Это никак не разговор. – Еще шелушинка полетела высоко и далеко, прямо ближайшему спаклу в голову.

Тот просто смахнул ее и продолжил копать последнюю на участке траншею.

– Она тебя просто бросила, – сказал Дэйви. – Смирись.

Шум встал красной стеной.

– Заткнись!

– Я не в плохом смысле говорю.

Я вытаращил на него глаза.

– Чего?!

– А чего? Я сказал: она ушла. Не умерла же или еще куда-как. – Шелушинка. – Насколько я помню, эта девица сама способна за себя постоять.

В Шуме у него проглянуло воспоминание: как Виола шарахнула его током на речной дороге. Я чуть не улыбнулся, но все-таки не улыбнулся, потому што она тоже была там, в Шуме, – стояла над лежащим Дэйви.

Прямо передо мной, здесь – и совсем не здесь.

(куда она ушла?)

(куда она, еть, пошла одна, без меня?)

После того как взорвали башню, мэр Леджер сказал мне, што армия прошла спешным маршем от города прямиком к океану, так как вроде бы получила наводку, што именно там Ответ и прячется…

(это я? это из-за меня? это у меня он об этом услышал?

от одной этой мысли я чуть заживо не сгорел…)

Но когда мистер Моллот и его люди туда добрались, они там ничего не обнаружили – только давно заброшенные здания да полузатопленные корабли.

Потому как информашия оказалась ложной.

И с этого я чуть тоже не сгорел.

(так она мне наврала?)

(она… – специально?)

– Исусе, ссанина! – Дэйви снова сплюнул. – Как будто у остальных из нас есть подружка. Они, между прочим, все сейчас сидят по тюрьмам, или бомбы ставят каждую неделю, или расхаживают по городу такими толпами, что с ними и не поговоришь-то толком.

– Она мне не подружка, – огрызнулся я.

– Какая разница, – отмахнулся он. – Я про то, что ты сейчас такой же одинокий, как и все мы. Ну и ничего – смирись.

В Шуме у него вдруг взмыло сильное, безобразное чувство. Он понял, што я вижу, и стер его, быстро, одним махом.

– На что пыришься?

– Ни на што.

– Вот и молодец.

Он подхватил ружье и скорее затопал обратно, на поле.



1017 каким-то образом всегда оказывался на моей половине, вот хоть ты тресни. Я в основном докапывал траншеи в задней части территории, Дэйви – в передней следил, как спаклы клепают вместе готовые несущие стены, которые сразу же встанут по местам после заливки бетона. 1017 как раз этим и полагалось заниматься, но стоило мне оторваться от работы, как вот он, пожалуйста, опять торчит рядом, сколько ты его ни отсылай. Нет, работать он, конечно, работал: греб горстями почву, наваливал ровными грядами дерн, но все время смотрел на меня, все время пытался поймать мой взгляд.

И еще щелкал.


Я распрямился и пошел на него: ружье в руках, серые тучи наливаются в Шуме над головой.

– Я послал тебя к Дэйви, – рявкнул. – Што ты опять здесь делаешь?

– Чего? – Это Дэйви заслышал свое имя с того конца поля.

– Почему ты отпускаешь вот этого обратно все время? – крикнул я ему.

– Какого – этого? – проорал он. – Ты о чем вообще? Они ж все одинаковые!

– Это 1017!

Дэйви изобразил што-то плечами.

– И что?

Из-за спины раздался щелк, громкий и саркастичный. Откровенно грубого свойства.

Я развернулся, и, клянусь, этот чертов 1017 лыбился мне прямо в лицо.

– Ты, мелкий кусок… – Я потащил из-за спины ружье…

И в этот миг увидел вспышку Шума.

Не откуда-нибудь – от 1017.

Мгновенную, стремительную, но совершенно четкую: я стою напротив него, тащу ружье… – ничего кроме того, што он сейчас мог видеть собственными глазами…

За одним только исключением: дальше в ней он вырывал у меня ствол…

Через секунду все пропало.

Ружье все еще у меня, 1017 – все еще по колено в канаве.

Никакого тебе Шума.

Я смерил его глазами: тощее, чем был, но они теперь все такие, кормов вечно не хватает, а 1017 еще и может специально кормежку пропускать…

…так што лекарства в ём, может быть, и нет.

– Што за игры ты тут мне играешь? – сурово осведомился я, но он уже работал вовсю, рыл, светил ребрами под белой-пребелой кожей на боку.

И молчал.



– Зачем мы продолжаем давать им лекарство, когда твой па давным-давно уже у всех его отобрал?

У нас с Дэйви был обеденный перерыв. Небо было затянуто низкими тучами, собирался дождь – первый за долгое время. Наверняка холодный. Но у нас все равно приказ продолжать работать, несмотря ни на што. Вот мы и работали – смотрели, как спаклы заливают первый бетонный фундамент из бетономешалки.

Мешалку сегодня притаранил Айвен. Здоровый, но хромый, и Шум весь в бурунах. Ну, и у кого теперь сила, спрашивается?

– Зато они ничего не замышляют, – пожал плечами Дэйви. – Не обмениваются, еть их, всякими мыслями.

Я подумал с секунду.

– Обмениваются. Щелчками, не забыл?

Дэйви снова пожал плечами с красноречивым видом «да кому какое дело, ссанина».

– От сэндвича еще чего-нить осталось?

Я протянул ему кусок, не сводя взгляда со спаклов.

– Разве не лучше было бы знать, што они думают? Это могло бы быть важно…

Я поискал на поле 1017, который, разумеется, стоял и смотрел на меня.

Шлеп. Первая капля дождя приземлилась мне на ресницы.

– Вот дерьмо, – выразился Дэйви, оценивая обстановку сверху.



Дождь не стихал целых три дня. Участок неуклонно затопляло грязищей, но мэр требовал, штобы работа не останавливалась, и все это время мы катались туда и обратно по этому болоту, скользя, падая и пытаясь натянуть на рамы большие листы брезента, штобы хоть как-то прикрыть ту или другую часть поля.