Волки

* * *


Налив немного лемончелло, Маэль подвинул стакан к Анне-Марии, смиренно сидевшей за столом. Себе он налил намного больше, после чего удобно устроился на стуле рядом. Подняв глаза, она встретилась с его тяжелым взглядом.

– Ну? – заговорил он. – Признавайся, детка.

– В чем?

– Ты неровно дышишь к этому капитанчику? Ты его, быть может, любишь?

Вопрос был задан так неожиданно и резко, что Анрия немного опешила и заморгала.

– Что? Ты за кого меня принимаешь?

– Нет? – упрямо стоял на своем Сантана.

– Нет, конечно! – рявкнула она. – Еще чего! Я никого не люблю, уж тем более какого-то полицейского или кто он там…

От этих слов ей стало настолько противно и грязно, что захотелось пойти в душ и нещадно драть кожу, чтобы отмыться. Такое лицемерие к человеку, к которому она неравнодушна, не свойственно Анне-Марии.

– Да ну? По тебе не видно. Если ты врешь, Рия, тебе же это боком и выйдет.

– Каким образом? – спросила она прежде, чем успела подумать.

Маэль ухмыльнулся.

– Потому что его любить нельзя. Все равно потом придется выбрать. Ты ведь играешь за нашу команду, не так ли? Тебе нельзя быть и там, и здесь.

Анна-Мария вздохнула, вытянула руки и взяла свой стакан. Мысли разбегались, она пыталась поскорее придумать достаточно дерзкий ответ, которым могла бы парировать и защититься.

Точно, защититься. Всю свою злобу и дерзость она использует только для собственной защиты. Чтобы ее боялись и никогда не атаковали первыми. Чтобы спрятать все самое уязвимое за толстым слоем безразличия и самоуверенности. Такая тактика помогала ей жить уже почти двадцать лет.

– Успокойся и перестань психовать, – сказала Валевская. – Не влюблена я в него. Я всего лишь хочу использовать его как козырь в будущем. Пригодится же.

Маэль с сомнением скривился, но не стал спорить. Он отпил из стакана и принялся размышлять. Вряд ли ему сейчас стоило донимать Рию расспросами. Как и говорил Най, она начнет кусаться и царапаться. Да и ей стоило отойти от первого выстрела в человека. Нарочный то был промах или нет, Маэльен решил выяснить потом. Или оставить тайной. Сейчас ему хотелось разобраться со своими собственными мыслями и ощущениями и просто поболтать с Анной-Марией.

– Я надеюсь, что ты в порядке, – честно произнес Сантана и посмотрел в ее глаза. – Это было жестоко с моей стороны. Но ты должна была стрелять. Именно ты.

Рия лишь молча продолжила пить.

– Я понимаю твою злость, – продолжил он. – Но я хочу закалить в тебе нужные качества. Хочу, чтобы ты не боялась. И чтобы руки твои не дрожали, держа оружие.

Все это звучало разумно. В его словах была логика. Маэль прав, и Анна-Мария знала это. Но почему какая-то ее часть отчаянно протестовала, не хотела принимать такую действительность? Она уважала Маэля, но в глубине души начинала его ненавидеть. Надо только разобраться, что ее выбешивает больше – то, что он запрещает ей быть с Аимом, или то, что единственный его аргумент против их отношений – работа? Неужели только это кажется Маэлю непозволительным? То есть, будь у них другая работа, Маэльен бы дал свое благословение им с Лероем и бровью не повел? Кажется, Анрия начинает сходить с ума. Аж двое мужчин путают ей мысли. Такое для нее просто непозволительно.

– Я знаю, – холодно сказала Валевская. – Ты прав. Я не должна была срываться. Все в порядке. Забудем об этом.

Сев ровно, Анна-Мария допила лемончелло с грацией истинной балерины. Сейчас она пыталась взять себя в руки, пыталась вернуть самообладание и порядок в голове. Это было невероятно трудно, и, возможно, казалось, что она спокойна только внешне. Но так лучше, чем совсем никак. Ей всегда было проще выдирать лишние мысли, как сорняки, не давая слабости или сомнениям взять верх.

Сраный робот!

Глядя на нее, Маэль ощутил, как свирепеет. Чертова сучка! Резко вскочив на ноги, он с всей дури шарахнул кулаком по столу и рявкнул так, что в ушах зазвенело:

– И это все?!

Рия дернулась, отшатнулась и удивленно вытаращилась на Сантану.

– Чего?..

– И это все, что ты скажешь мне?! Рия, это все, на что тебя хватает?! Этот спокойный тон, это равнодушие! Когда я хочу сказать все, что думаю, – ты меня обрываешь! Как тогда, после того как я переспал с Софи! Ты невозможная сучка, – процедил сквозь зубы Маэль. Анна-Мария медленно поднялась со стула и начала отступать назад.

– О чем ты? Помолчи лучше. Это лишнее, – сказала она предупредительным тоном, вздернув подбородок..

– Лишнее?! Это не лишнее, это нужное. О чем я? Об этом! – резко ответил Маэль, указывая на нее рукой. – Об этом твоем режиме «Я самодостаточная балерина, мне никто не нужен». Почему я стараюсь делать для тебя все, а ты для меня ничего? Я искренний, а ты как восковая кукла! Рия, почему? Я думал, что убью тебя, когда честно высказал тебе все про Софи, а ты мне сказала, что тебе плевать. Но сейчас, когда я действительно хотел сделать как лучше, а ты на это плюнула, я точно убью тебя.

Его холодные серые глаза сощурились, и, казалось бы, он действительно собирается ее убить – просто взять, например, этот тяжелый графин с лемончелло и разбить его об голову Валевской. Она возмущенно нахмурилась.

– Какого черта ты себе позволяешь?! – выпалила она. – Ты мне никто! И нет у тебя прав предъявлять мне что-то. Отстань.

Черти завыли и заскреблись в его груди. Маэль действительно верил, что способен сейчас дать ей затрещину, вопреки всем своим убеждениям и замашкам джентльмена. Он сжал кулаки и изо всех сил держал себя в узде. Его чертовски задевали ее слова, и Сантана сам боялся узнать почему, однако, в отличие от Рии, он был готов принять любые свои чувства, не отрицая их так по-детски.

– Что-то я сомневаюсь, Риюшка, – иронично сказал он. – Я тебе далеко не никто, я самый большой кто из всех у тебя имеющихся.

Девушка отвернулась, озлобленно глядя куда-то в сторону и пытаясь успокоиться.


– Я тот единственный, кому на тебя было не наплевать. Твой ангельский дружок-балерун, зная, как тебе хреново в балете, сидел сложа руки. Он не видел твоего потенциала, твоей силы. Твоему идеальному капитанчику полиции точно так же плевать на тебя. Он закончит здесь свою работу и исчезнет. Встречаться с тобой, не понимая, кто ты, какая ты настоящая, – это как слепому пытаться смотреть немое кино или пойти в картинную галерею. Гребаная херня! – от своих же слов Маэль бесился сильнее и сильнее. – Господи! Каким тупым нужно быть, чтобы считать, что такая, как ты, – непредсказуемая, амбициозная, та, кто воодушевленно влепила ему пощечину, когда все остальные стушевались, – и стала бы сидеть в балете без дела!

Видимо, Маэльен уже не пытался говорить с Анной-Марией. Он словно разговаривал сам с собой, жестикулируя при этом. Но обомлевшая Валевская вслушивалась в каждое его слово. Темные пряди волос упали на ее светлое лицо, которое начинало краснеть, а сердце снова застучало, наливаясь тяжелым свинцом.

– И что же в итоге? – не унимался он. – Твои Северин и Аим получают все, не зная тебя и не помогая тебе, а я, тот, кто делает все и понимает тебя, – ничего! Что это?

– А чего ты хочешь от меня? – раздраженно спросила Анна-Мария. – Чего требуешь за свои «заслуги»?

После этого вопроса Маэль некоторое время просто стоял, глядя на Рию, но было в его глазах что-то цепляющее и непонятное. Словно он сделал паузу перед чем-то очень важным, словно говорил с ней без слов и словно его молчание было очень многозначительным. Ей стало неловко, и она, не выдержав пристального взгляда, отвернулась, прикусив губу и ощущая, как горят у нее уши. Никогда еще, как ей казалось, Маэльен не был так честен с ней. Он выкладывал свои мысли, не пряча их, как обычно, за хамоватой улыбкой и странным поведением. Видимо, Сантана не всегда такой непредсказуемый и гениальный безумец. В конце концов, он тоже человек. Человек, которого что-то может раздражать и волновать, который хочет чего-то и что-то чувствует. Раньше Анна-Мария не думала об этом. Она представляла Маэльена узурпатором, чокнутым и наглым, распущенным и фамильярным, не признающим запреты и формальности. Стоило ли ей напрягаться, пытаться заглянуть за его эту маску и понять, кто же он такой на самом деле? По ее мнению, которое, кстати говоря, Рия ставила превыше любого другого, ставки на него делать не стоило. Она не принимала его всерьез, ведь Маэльен был слишком непонятным для нее. И ее совершенно выбивали из колеи их отношения. Неясные, сложные, запутанные, до чертей амбивалентные. Точно, иначе их и не назвать – амбивалентные. Они то бросаются убивать друг друга, то поцеловать. Порой им кажется, что нет ничего важнее, чем соприкоснуться теплыми губами. А порой хочется уничтожить другого. Разве так можно работать? Разве на это стоит делать ставки? Конечно нет.

Маэль быстро подошел к ней, а Анна-Мария, занятая своими мыслями, не сразу заметила это и не успела отреагировать. Он оказался рядом, взял ее белое лицо в свои руки и пристально посмотрел ей в глаза.

– Я хочу от тебя честности и искренности, – спокойно сказал он. – Хочу, чтобы ты не скрывала ничего от меня. Я хочу, чтобы ты, Анна-Мария, знала: ты важна для меня.

Хлопая глазами, Рия не могла и слова выдавить. Руки не слушались, она так и продолжала стоять неподвижно, запрокинув голову и глядя Маэлю в глаза.

– Не враг я тебе, поэтому не нужно так упорно держать оборону. Расслабься хотя бы рядом со мной, – он провел ладонью по ее щеке. – Мы с тобой вместе. И я тебя никуда не отпущу.

Легкие нотки паники стали подкатывать комом к горлу. Валевская в спешке оттолкнула от себя Маэльена и сделала несколько шагов в сторону. Ее вид выдавал ее: она часто дышала, как после пробежки, а лицо порозовело. И было бы еще краснее, если бы не тональный крем. В голове у нее царила страшная путаница, потому что своими словами Маэль просто уничтожил напускные спокойствие и контроль Рии.

– П-перестань, – выкрикнула она, пытаясь вернуть самообладание, – Хватит! Я так не умею, ты же знаешь. Я не… Я не умею так.

– Быть настоящей? – переспросил Сантана. – Тебя и этому учить надо тоже?

– Я не могу так легко вдруг стать открытой и честной! – рявкнула в сердцах Анна-Мария. – Я не могу это сделать, когда все двадцать лет жизни мне приходилось быть самой по себе! Когда каждый всю жизнь тебе враг, когда всегда остаешься один и сам за себя, резко сделаться искренней просто невозможно!

Маэль нахмурился:

– Я не понимаю, я…

– Верно, ты не понимаешь, – всплеснула руками она. – Ты с рождения одаренный, Маэль. Тебя судьба поцеловала, оттого тебе все легко и дается, ты – один на сто миллионов. А мне с самого детства все нужно было выгрызать зубами. Пахать, чтобы попасть хотя бы в кордебалет. Не жрать, морить себя голодом, чтобы влезть в нужный костюм. Нападать и бороться, чтобы защитить себя. Ты вырос в большой и любящей семье. А единственное, что дала моя семья мне, – это фобии и чувство неполноценности. Я счастлива, что ты окружен людьми, которых притягиваешь к себе и которые искренне тебя любят. Но это не обо мне, ты и сам знаешь: почти все ненавидят или боятся меня.

Анна-Мария сжала губы, чувствуя себя почти на грани сумасшествия. Ее руки, сжатые в кулаки, дрожали.

– Разные у нас с тобой возможности, Испания, – произнесла она тихо. – Ты ошибся, когда сказал, что мы похожи. У нас совершенно разные истории. И вряд ли у моей будет хороший конец.

Не смея сказать и слова, Сантана потрясенно глядел на нее.

Опустошенная и истощенная этим самым мерзким своим днем, Анна-Мария повернулась, чтобы уйти. Она направилась к двери, мечтая лишь об одном: прийти домой и уснуть, желательно навечно. Казалось, словно ей чайной ложкой выскоблили все из грудной клетки и бросили туда огромный валун: внутри было что-то тяжелое и холодное. Маэль правильно сказал: у нее не было никого – ни Северина, который на деле даже и не подозревал о том, кто она такая, ни Аима, с которым ей просто не суждено быть вместе и который вряд ли вообще воспринимает ее всерьез. Приятно было почувствовать, что она наконец-то не одна. Но все приятное чаще всего вредное. И сегодня Маэль снова посадил ее на диету, лишив возможности мечтать и строить иллюзии.

Как обычно, Рия вновь столкнулась с ожидаемым полным одиночеством. И привыкать ей не надо. Оно для нее уже как родное.





* * *


Как и в другие вечера, ужином в ее доме и не пахло. Она медленно съела половинку грейпфрута, выпила простой воды с лимоном, приняла душ, а потом около часа просто сидела в плетеном кресле на балконе и таращилась стеклянным взглядом в никуда. Тугие узлы мыслей в этот момент неспешно распутывались и исчезали, оставляя голову Анны-Марии пустой и легкой. Ей правда не хотелось сегодня думать о чем-то или делать что-то. Последнее время она ненавидела сама себя, руки не переставали дрожать, а каждый день был как визит в преисподнюю. Будет неудивительно, если она умрет к двадцати пяти годам от морального и физического истощения.

Забавно, что ее мать – Эльза-Франциска, или просто Эфра, – всегда говорила Анне-Марии об этом. «Стоит тебе свой нрав усмирить, девочка, для нас это недопустимо. В противном случае ты будешь исключена из семьи, а без нас тебе не дожить и до двадцати пяти!» – говорила она на чистом русском языке, поправляя свои густые черные кудри. «Здесь вы точно ошиблись, маменька, – подумала Анрия. – С вами я бы сдохла еще года три назад».

Самое интересное, что все, кроме Анны-Марии, в семье Валевских нашли свое место в жизни. Ее отец и мать жили хорошо, соревнуясь в снобизме и цинизме. Как и бабушка, тети, дяди и даже ее ненаглядная сестра. Каждый, кто носил фамилию Валевский, был горд и счастлив. Все это напоминало ей сказку «Паршивая овца», которую Рия читала в детстве на русском, когда учила его. И той самой овцой была она сама.

Но ее семья, пусть и выславшая Анну-Мария в Марсель, якобы все равно гордилась ею. Они всегда с достоинством преподносили факт, что одна из них – известная и талантливая балерина. Они посещали ее премьеры, улыбались и нахваливали ее. А в письмах или по телефону постоянно ругали за то, что Рия до сих пор не прима.

«Эльза-Франциска, твоя дочь была просто великолепна!» – восхищенно улыбались гости, которые выходили с премьеры под руку с матерью Рии. «Спасибо, она наша гордость», – отвечала Эфра. «Это позор для нашей фамилии! Ты нарочно до сих пор пребываешь в солистках или действительно настолько бездарна, раз не годишься в примы?!» – писала она потом в письмах Анне-Марии.

Убивало. Это все убивало. Каждое воспоминание, каждое их слово или действие словно резали по коже. И Рия была уже вся в этих глубоких шрамах, готовая лезть в петлю, но не продолжать такую жизнь. Она зажмурилась, пытаясь на секунду забыться. Ей нужно идти спать, чтобы завтра утром суметь собрать себя по кусочкам и жить дальше. Сейчас она была без макияжа, вся в синяках и ссадинах, с распущенными черными кудрями, в майке и пижамных шортах. Такая, какая есть.

Поднявшись медленно с кресла, Анна-Мария побрела к своей холодной белой постели, которая ждала ее каждую ночь, а потом заботливо отправляла в небытие, давая отдохнуть. Валевская устало села на край кровати, опустила голову и замерла. Именно в этот момент она ощутила настоящий пик своего полного одиночества. Глаза немного защипало, и Валевская попыталась сморгнуть то, чего обычно у нее никогда не бывает, – слезы. Анна-Мария никогда не плачет.

В эту секунду она услышала за спиной тихие шаги. Даже не вскочив и не обернувшись, Рия медленно выпрямилась, пытаясь принять хоть сколько-нибудь менее жалкий вид. Кто-то стащил с ног ботинки, залез на кровать и сел рядом, обняв ее. Обдало знакомым парфюмом. Ей стало тепло.

– Я не оставлю тебя одну, Франция, – произнес низкий голос у самого уха. – Плевать, что там с тобой было раньше. Ты заслуживаешь большего, чем дерьмовая семья и дерьмовое окружение. Я убью тех, кто попытается сделать тебе больно.

Сердце громко застучало, когда Анна-Мария почувствовала, как большие ладони обхватили ее. Ей не хотелось говорить, спорить или драться. Маэль положил ее голову себе на плечо, погладил и зарылся лицом в ее волосы. Он аккуратно повлек ее за собой на кровать, чтобы они легли вместе.

Лежа рядом с ним и чувствуя, как Маэль гладит ее по голове, Анна-Мария закрыла глаза. Такого она предугадать не смогла. Сантана пришел вопреки ее словам. Его запах, ровное дыхание, прикосновения, просто одно его присутствие немного растопили тот ледяной валун, что был в ее груди. Ей было сложно понять, что она чувствует сейчас, когда рядом лежит Маэль. Это был клубок разных ощущений, разобрать который невозможно. Но Рия точно чувствовала теперь: она не одна.