Волк в ее голове. Книга I

Орфей спускается в ад





Помните ту фразу, которую писали на средневековых картах, когда обозначали неведомые земли?

«Там обитают драконы».

Наверное, так же пометили бы путешественники и наш Афган.

Вообразите себе железнодорожный вокзал, а вокруг него — улицы покрасивее, улицы, полные людей, улицы-модницы с кафе и неоновыми вывесками. Рабочий день. Звучат десятки голосов, гудят машины, пищат клаксоны. А потом, будто жилы во время пытки, из этого винегрета вытягивается все яркое и живое — вытягивается, пока не остаются лишь два цвета: серый и запекшейся крови.

Нависают одинаковые кирпично-красные постройки: окна заколотили досками, двери замуровали штукатуркой. Зловещие бетонные заборы перекрывают небо, прячут угрюмые пакгаузы и котельные. Отметки наводнения напоминают об «уровне воды 5 октября 2014». Граффити на стенах предупреждают: «Это не страна, это ебаная декорация».

Я сворачиваю в тёмный проезд между складами. Под ногами завивается старая узкоколейка (даже слово старое) — по ней явно не ездил ни один состав со времен Медведева да и сама она явно не помнит, куда направляется.

Как и Артур Александрович.

Мои ноги уже третью неделю утаптывают местный асфальт, и настроение дает сбои. Пока все гуляния вылились в дюжину пропущенных вызовов — от некого человека, которого я записал под ником «Валентос».

Кто бы это мог быть? Хммм.

Взгляд цепляется за новую деталь в однообразии кирпича и бетона: на пустыре между двумя цехами скопилось с десяток человек. Я вглядываюсь, и по моей спине проползает холодок, дыбом поднимает волосы — на грязной земле лежит труп под черным пакетом. Полиэтилен дрожит-хлопает углом на ветру, приоткрывая лужу засохшей крови — до странного темной, будто не человека убили, а маляр уронил ведро бурой краски. Рядом с мертвецом заполняет бланк молодой парень: форма полицейского отливает темно-синим, глаза осоловели от усталости.

Пытаясь не замечать труп, я подхожу к толпе.

— Простите! Вы не видели ее?

Несколько человек смотрят на фото Дианы, несколько голов качаются в знак отрицания.

— Спасибо! — неискренне благодарю я и направляюсь прочь.

За такими односложными беседами минует несколько часов. В ржавых водостоках гудит ветер, дышат паром канализационные решетки. Пахнет вечной, неизлечимой, леденящей сыростью, которая еще больше убивает надежду на успех.

Слишком много дней прошло. Слишком часто закрыты местные двери.

Слишком очевидно, что Диана уехала насовсем.

Воздух наливается вечерними тенями. В конце улицы вспыхивает оранжевым вывеска «Калитка навсегда» и тут же мигает, гаснет. Мой желудок урчанием напоминает, что с утра не принимал гостей.

Я ускоряю шаг, взлетаю по ступенькам, лязгаю дверцей. Внутри магазина бубнит радио, и пахнет пирожками, которое жарили год за годом в прогорклом кипящем масле. Повар дрыхнет сидя, свесив голову на грудь, и кассир дрыхнет — положив голову на прилавок, шевеля дыханием чеки в коробке. Сонное калиточное урочище.

— Сорян, — тихо говорю я.

Кассир вздрагивает, выпрямляется и очумело смотрит на меня сквозь гигантские очки.

— Чего? — Небесно-голубые глаза моргают несколько раз, будто индикаторы на системном блоке. — Чего тебе?

— Скажите…Вы не видели? — Я показываю фото Дианы.

Он по-детски трет глаза, вглядывается в снимок.

— А ты собираешь что-нибудь покупать?

С таким запахом?

— Че-то нет… не хочется.

— М-да?.. Вот и отвечать не хочется.

В растерянности я развожу руками. Кассир смотрит выжидательно.

Стоит вообще этот разговор моих усилий? Сколько уже раз видели других, похожих девушек — не Диану?

Собеседник вздыхает, показывает, чтобы я придвинул ближе телефон и всматривается в фото. Очки сползают на кончик носа, так низко, что у меня самого чешется горбинка.

— Зачем ищешь-то? Втрескался?

— Подальше послать.

Кассир отклоняется на спинку стула и с минуту смотрит задумчиво.


— Да, — он театрально кивает, — у нас у работала рыжеволосая девушка. Нет, — он едва заметно усмехается, когда я всем телом подаюсь вперед, — не твоя зазноба.

Из-под прилавка возникает бутылка «Новотерской», газированная вода с шипением обрушивается в пластиковый стакан.

Я с шумом выдыхаю воздух и убираю телефон.

— Где еще можно поспрашивать? Не знаете?

— В жопе, — отвечает кассир, когда перезагружается глотком минералки.

У меня внутри все леденеет от его грубости.

— Молодежь обычно там околачивается. — Он видит, что я не понимаю, рокочет отрыжкой и неохотно поясняет: — Бар такой. Клуб. Называется «Жопа».

— В самом деле?

— Нет. — Еще глоток воды, еще отрыжка. — Я, знаешь ли, шучу.

Из моего горла вырывается смешок.

— Ну и где находится ваша… мм, «Жопа»?

Мужчина выразительно смотрит в ответ.

— Понимаю, название под стать. Как найти?

Кассир поднимает, было, руку, но молчит, ибо по радио объявляют семь вечера. Он и повар знающе переглядываются, встают. Я догадываюсь, что у них закончился рабочий день, и мигом ощущаю себя невыразимо лишним в этой калиточной.

— А… дорога? — напоминаю я и смущенно показываю рукой за спину.

— Отсюда наверх до часовни. Потом до Шестой линии. Там разберешься.

Я благодарю кассира, направляюсь к двери, но, последовав минутному порыву, возвращаюсь.

— Можно одну штуку?

Мой палец утыкается в тёплое стекло витрины. Кассир останавливает пересчет выручки, хмурится.

— Эти «штуки» зовутся «калитками».

— Да, так… можно?

Плохо соображая, где ценник и сколько стоят пирожки, я нахожу и неловко протягиваю сотню.

— С какой начинкой?

— Да… все равно. Любую.

Взгляд у кассира делается такой, будто его пытают.

— Ты, наверное, думаешь, эти штуки — так, ерунда? Вроде беляша под водку?

Я нервно прыскаю.

— Нет?.. Что вы… нет!

— И хозяин этого заведения — какой-то делюга…

— Вовсе нет!

— А может, у него из поколения в поколение передают рецепты этих калиток? Может, когда здесь гудели заводы, все работники стояли к нему в очередь за этими калитками? — Кассир надевает на руку прозрачный целлофановый пакет, достает одну калитку, осматривает. — А теперь это никому не нужный район, на никому не нужной улице, в никому не нужном городе, где никому не нужны эти калитки, хотя, может быть, это очень вкусные калитки. Может быть, их пекла еще его бабушка, — Он свободной рукой достает из-под стола бумажный пакет и продувает, чтобы придать объем, швыряет внутрь калитку, — а до бабушки — его прабабушка. По старинному рецепту, который можно найти в книге английского путешественника XVII века. Может быть, детей у делюги нет, и этот рецепт уйдет вместе с ним, и больше эти калитки ты никогда не попробуешь. Другие, может, будут, — Кассир шлепает передо мной пакет и отсчитывает сдачу. — А вот таких, по этому рецепкхаа…

Гортанный кашель обрывает его на полуслове. Давясь в приступе бронхита, кассир качает головой и уходит в подсобку. Одинокая калитка обжигает мою руку через бумажный пакет — обжигает так, словно ладонь окунули в кипящее масло.

Повар заканчивает уборку и терпеливо ждет, пока я выйду. Он запирает за мной дверь на засовчик и поворачивает табличку с часами работы (черные цифры на белом) обратной стороной, отчего получается фатальное сочетание текста таблички с текстом неоновой вывески:

КАЛИТКА НАВСЕГДА

ЗАКРЫТО





* * *