Волчья Луна

– Да. «Кабошон», это коллоквиум по политической науке, делает доклад по моделям лунной демократии.

– Что ж, я поняла, к чему ты клонишь. У меня билет на концерт, хочу послушать одну группу.

– Что-что? Ты мне не сказала.

Марина негодует:

– Я должна спрашивать разрешение, чтобы пойти послушать группу?

– С чего вдруг тебе идти и слушать какую-то там группу? У нас что, еще есть группы?

– Есть, и они мне нравятся, и я хочу на эту посмотреть.

– Какой-то рок?

– Я должна оправдываться за свои музыкальные вкусы?

Марина быстро узнала, что Ариэль, в отличие от брата, не ценитель музыки, и свое невежество маскирует пренебрежением.

– Вот как ты поступишь. Высади меня, закажи себе чашку чая, и пусть Хетти транслирует тебе в прямом эфире эту… группу. Это будет почти то же самое, почти как оказаться там. Даже лучше. Тебе не придется терпеть всех этих жутких потных рокеров прямо у себя перед носом.

– Жуткие потные рокеры перед носом – это и есть смысл рока, – говорит Марина, но непонимание Ариэль такое безграничное, такое демонстративное, что любая дальнейшая защита музыки, в которой главенствуют гитары, лишь приведет к конфузу. – Ты ведь у меня в долгу.

– Я до такой степени в долгу, что и не надеюсь когда-нибудь рассчитаться. Но мне надо попасть в Лунарианское общество. Меня совершенно не интересует жутко усердный студенческий идеализм. Нет, я хочу туда пойти, потому что Абена Асамоа будет читать доклад, и, судя по последним данным, она трахается с моим племянником Лукасинью. А я переживаю за маленького негодяя. Ну так что, ты согласна?

Марина кивает. Семья победила.

– Спасибо, сладкая моя. А теперь спрашиваю в третий раз: что ты думаешь? – Ариэль широким жестом охватывает просторную белую комнату, и на шезлонг выплескивается водка.

– Я думаю, куда все цеплять.

– Ты про веревки и сети? Рукоятки?

– Я называю их «средствами перемещения».

– В моих планах отказаться от них.

Существует лишь один сценарий, при котором Ариэль не понадобятся Маринины сооружения из сетей и тросов по всей квартире.

– Ты мне не сказала.

– Я должна раскрыть тебе все условия соглашения с Орлом?

– Способность ходить – это чуть более важная вещь, чем возможность пойти на концерт рок-группы.

– По-твоему, я бы согласилась, не будь способность ходить частью сделки? – говорит Ариэль.

– Я припоминаю, доктор Макарэг сказала, что на это уйдут месяцы, – говорит Марина. – Что спинные нервы требуют медленного и усердного труда.

– Сколько надо, столько и уйдет. Но я снова буду двигаться, Марина. Мне это не понадобится. – Ариэль плещет водкой в сторону кресла на подзарядке. – Мне не понадобишься ты. То есть нет, понадобишься. Ты понимаешь, о чем я. Ты будешь мне нужна всегда.





* * *


Руки на глазах ему отвратительны. Горячие, сухие, кожа шуршит, как бумага. Он плотно сжимает веки. От мысли о том, что эти ладони, эта кожа могут коснуться обнаженного глазного яблока, к горлу подкатывает рвота.

Движение прекращается, открываются двери. Руки понуждают его сделать еще несколько шагов вперед, потом упархивают с его лица.

– Открой глаза, мальчик.

Первая мысль – отказаться; его раздражает командный тон старухи, прикосновение направляющей руки к плечу, пусть он и на целую голову выше, чем она. Он ощетинился, поднял маленький бунт, когда она велела закрыть глаза и не открывать их, пока они будут ехать наверх в лифте, и точно так же взъерепенился, когда она выхватила вейпер у него из руки. «Нелепое пристрастие». Но за бунты надо платить, и более того – он знает, что она дождется повиновения.

Дариус Маккензи открывает глаза. Свет. Ослепляющий свет. Он закрывает глаза. Он узрел свет Железного Ливня, свет разрушительный. Этот свет такой яркий, что видно даже капилляры на веках.

Павильон – стеклянный фонарь на вершине изящной лифтовой башни на горе Малаперт. Дариус стоит в центре шестиугольной комнаты. Плитки, опоры, свод и ребра, само стекло – все выглядит изношенным и старым, структурная целостность изъедена фотон за фотоном. Идеограммы на панели вызова лифта так выбелены, что их почти невозможно разобрать. Воздух кажется выжженным, напряженным, ионизированным.

– Каждого Суня приводят сюда в возрасте десяти лет, – говорит Леди Сунь. – Ты запоздал с тем, чтобы стать Сунем, но исключений не будет. – Дариус поднимает руку, чтобы прикрыть глаза, потом роняет ее. Ни одно дитя из Дворца Вечного Света не сделало бы такого.

Не фонарь, понимает Дариус. Фонарь светит изнутри. Этот свет приходит снаружи; от ослепляющего солнца, которое устроилось на самом краю кратера Шеклтон. Низкое полуденное солнце рождает позади Дариуса огромные тени, похожие на крылья. Каждая пылинка в воздухе пляшет. Павильон Вечного Света – это не место, где ты наблюдаешь за солнцем; это место, где солнце наблюдает за тобой.


– Ага, у нас в «Горниле» такое было, – говорит Дариус.

– Не умничай, – говорит Леди Сунь. – Разница колоссальная. «Горнилу» приходилось вечно следовать за солнцем. Солнце приходит к нам. Ну же, вперед. Посмотри на него. Подойди так близко, как только осмелишься.

Дариус не из тех, кого могут запугать старухи. Он без колебаний идет к стеклу, прижимает к нему ладони. Закаленная стеклянная панель кажется хрупкой. Пахнет пылью и временем. Он смотрит прямо на солнце, которое катится вдоль края мира. Павильон – это Пик Вечного Света, одно из тех легендарных во всем мире мест, расположенных на полюсе, где никогда не садится солнце.

– Пятьдесят лет назад ночью пришло сообщение. Это было в другом мире, в другом городе, в другой стране. Я ждала этого послания долгие годы. Я была готова к нему. Я поднялась, оставила все и спустилась к машине, которая, как я знала, ждала. Машина отвезла меня к частному самолету. На борту были мои тети и дяди, мои сестры и двоюродные братья. Самолет отвез нас в «ВТО Казахстан», а потом на Луну. Знаешь, что было сказано в этом послании, мальчик?

Дариусу очень хочется лизнуть окно, попробовать стекло на вкус.

– В нем было сказано, что некая фракция в правительстве собирается арестовать мою семью, – говорит Леди Сунь. – Они хотели заложников, чтобы повлиять на моего мужа. Даже Маккензи знают имя Сунь Айго. Сунь Айго, Сунь Сяоцин, Сунь Хунхуэй. Они построили «Тайян». Они построили луну. Учи историю, мальчик: Договор о внешнем космосе запрещает национальным правительствам Земли претендовать на Луну и контролировать ее – вот почему нами руководит корпорация, а не политическая партия. Земные государства всегда завидовали нашей свободе, нашему богатству, нашим достижениям. Они боятся, что кто-то из них заберет Луну, поэтому следят друг за другом. Зависть – честное чувство, которым легко манипулировать. Зависть держала нас в безопасности в течение пятидесяти лет. У каждой семьи есть страх, у каждого из пяти Драконов. Корта опасались, что дети уничтожат их наследство. Маккензи…

– Железный Ливень, – говорит Дариус Маккензи, не задумываясь.

– Ты знаешь, чего боятся Суни? – спрашивает Леди Сунь. – Что солнце погаснет. Что в один прекрасный день оно опустится ниже горизонта и никогда больше не поднимется, и мы погрузимся в холод и тьму. Воздух замерзнет. Стекло разобьется.

– Такого не может случиться, – говорит Дариус. – Это астрономия, физика: наука.

– У тебя всегда наготове несерьезные ответы. День, когда солнце погаснет, – это день, когда будут нарушены правила. Правило, которое защищало нас пятьдесят лет; день, когда земные государства осознают, что выиграют больше, если станут действовать сообща, чем если продолжат подстерегать друг друга с ножами. Вот чего боится моя семья, Дариус: звонка в ночи. Когда он случится, все, что мы построили, все, чего мы добились, у нас отнимут, потому что нам некуда бежать.

– Ты это говоришь всем, кого привозишь на верхотуру?

– Да. Я говорю им это; тем, кто, на мой взгляд, должен это от меня услышать.

– И ты думаешь, что я должен это от тебя услышать?

– Нет. Ты должен от меня услышать вот что: Дариус, Железный Ливень не был случайностью.

Он отворачивается от стекла. Лицо Леди Сунь бесстрастное – на ее безупречном лице никогда ничего не отражается, но Дариус знает, что его очевидный шок ее порадовал.

– «Горнило» саботировали. В операционную систему, управляющую плавильными зеркалами, был внедрен код. Простая, но эффективная программа. Ты видел, что она сделала.

– Вы кодеры, – говорит Дариус.

Пыль пляшет в горячем воздухе вокруг Леди Сунь.

– Верно. Преимущественно. Информация – наш бизнес. Но это был не наш код.

– А чей?

– Ты не принц, Дариус. Ты не последний наследник Роберта и Джейд. Дункан и Брайс вцепились друг другу в глотку – ты правда думаешь, что за их столом есть место для тебя? Думаешь, ты в безопасности?

– Я…

– Здесь тебе ничего не угрожает, Дариус. И это единственное подобное место. Мы твоя семья.

Леди Сунь незаметно двигалась шаг за шагом, мягко направляя Дариуса, так что теперь она стоит между ним и медленно восходящим солнцем. Дариус щурится от болезненного света. Леди Сунь – четко очерченный силуэт.

– Неужели ты думаешь, что мы позволим этим австралийским варварам решить вопрос с правопреемством? Ты не Маккензи, Дариус. Ты никогда им не был. Они это знают. Ты не продержался бы и шести месяцев. Код Железного Ливня, Дариус; это был старый код. Старше тебя. Намного старше.

– Я не понимаю.

– Ну, конечно, не понимаешь. Это Корта убили твою мать.





* * *


Абена Маану Асамоа принимает аплодисменты, улыбаясь с показной скромностью. Салон Эразма Дарвина[18], принадлежащий Лунарианскому обществу, полон; лица близки. Прочитать зрителей было нетрудно: Расслабленный-со-сложенными-руками в переднем ряду, Напряженный-и-хмурый во втором ряду; Качающий-головой, второй ряд, правый край, бормотуны в центре второго ряда, подавляющий зевоту в третьем ряду. Лунарианское общество напечатало дополнительные стулья, но все же нашлись слушатели, которым пришлось взгромоздиться на ручки больших старомодных кресел или прислониться к дальней стене. Сквозь легион парящих фамильяров ей с трудом удается хоть что-то разглядеть.

Абена – последняя из докладчиков, и когда она спускается с трибуны, комната погружается в частные разговоры. Ее товарищи по коллоквиуму пробираются сквозь толпу, чтобы поздравить и польстить. Официанты предлагают выпивку: стопки с водкой, женевер, коктейльный чай. Абена берет стаканчик холодного чая. Пока она получает комплименты, принимает приглашения выступить, экспромтом отвечает на вопросы одного настойчивого юноши, в комнате начинается волнение – люди расступаются, словно пропуская какой-то движущийся предмет. Женщина в инвалидном кресле: кресло невообразимое, женщина невероятная. Ариэль Корта. Товарищи Абены по коллоквиуму расступаются, чтобы принять ее в свой круг.

– Хорошая работа, – говорит Ариэль. Она смотрит на одноклассников Абены. – Не возражаете?

Абена кивает: «Пересечемся позже, когда пойдем в клуб».

– Пойдем на балкон. Меня тошнит от этого декора. – Ариэль катится в сторону павильона над 65-м западным уровнем. – Несколько замечаний. Всегда придумывай, куда девать руки. Юристы и актеры об этом знают. Твоя цель – не правда, а убедительность. Люди верят языку тела, когда не верят разговорному языку. – Она выбирает на подносе женевер и благодарит официанта. – Второе замечание. Работай со своей аудиторией. Прежде чем открыть рот, выбери мишени. Кто выглядит напуганным, кто – чересчур уверенным, кто встречается с тобой взглядом, когда ты проверяешь зал, кого ты больше всего хотела бы соблазнить. Обращайся к ним не с тем, что ты хотела бы сказать, но с тем, что они хотели бы услышать. Пусть почувствуют, что ты говоришь с ними лично. Если они кивают, если их позы меняются, отражая твою – значит, попались.

Ариэль похлопывает по низкой скамье с мягким сиденьем возле балюстрады. Абена принимает приглашение сесть. В комнатах, откуда они вышли, бурлят голоса, взрывы смеха и восклицания оживляют шелест светского общения. Солнечная линия тускнеет до цвета индиго. Квадра Ориона – каньон огней, светящийся неф величественного, безбожного собора.

– Забираете меня у друзей, а потом рассказываете обо всем, что я делаю не так, – говорит Абена.