Волчанский крест

Коллекционная немецкая двустволка, нетронутая, висела на стене, зато ее младшей сестре повезло меньше. Скорострельная магазинка с отломанным прикладом и расщепленным ложем валялась на полу среди прочего мусора; видно было, что ею не пользовались как дубиной, а просто лупили обо что-то твердое с намерением сломать — лупили до тех пор, пока ружье и впрямь не сломалось.

— Можно? — спросил Глеб.

— Валяй, — равнодушно пожав плечами, разрешил Басаргин.

Такая уступчивость была понятна Сиверову. Труп, похоже, до сих пор не нашли, и начальник милиции явно предполагал (да нет, пребывал в полной уверенности!), что его не найдут уже никогда. Нет трупа — нет и уголовного дела. Даже пропавшим без вести Выжлова объявят лишь после того, как в правоохранительные органы поступит заявление от обеспокоенных родственников или соседей, которое по закону может быть принято лишь по истечении трех суток с момента исчезновения. И было очень сомнительно, что такое заявление кто-нибудь захочет подать. Родственников Выжлов, кажется, не имел, а соседи. Как и все население Волчанки, они прекрасно понимали, куда делся директор школы, и считали поиски делом бессмысленным и вредным для здоровья. Так что, с точки зрения капитана Басаргина, никакого преступления тут не произошло, и он не видел препятствий к тому, чтобы трогать улики руками, переставлять их с места на место и даже, наверное, выбрасывать.

Краснопольский всех этих тонкостей, похоже, не уловил, но, к счастью, сообразил промолчать. Глеб поднял сломанное ружье и, став боком к столу, передернул затвор. На стол выпали три патрона — все, что было в магазине. Глеб направил стволы в потолок, вхолостую щелкнул курком, понюхал дульный срез и дал понюхать Басаргину. Стволы не пахли ничем, кроме оружейного масла.

— Не успел, — согласно кивнув, авторитетно заявил капитан. — Ясное дело!

Глеб взял один из откатившихся в сторону патронов, вынул из кармана перочинный нож и, поковырявшись, удалил картонный пыж. Перевернув гильзу, он выкатил на ладонь блестящий увесистый серебряный шарик — пулю.

— Да, — признал Басаргин, — ваша правда. Учитель-то наш совсем умом повредился. Действительно, к монастырю собрался, иначе зачем ему серебряные пули? Да-а, дела. А ведь, ей-богу, жалко, что он ни разу пальнуть не успел! Поглядели бы сейчас, как.

Он смешался и, кашлянув в кулак, умолк, как будто вспомнил, что такие разговоры в Волчанке не поощряются.

— Не может быть, чтобы это было правдой, — едва слышно проговорил из своего угла Краснопольский, который опять выглядел так, что краше в гроб кладут.

Басаргин резко повернулся к нему всем телом, тяжело скрипнув половицей.

— Вы, говорят, ученую степень имеете, — с напором произнес он. — Что-то я до сих пор не слыхал про ученых, которые отказываются верить собственным глазам! Смотрите! Разуйте свои ученые глаза и смотрите! За одну ночь — двое! Двое нормальных, работящих мужиков, граждан, между прочим, Российской Федерации — таких же, как мы с вами, русских людей. Это ведь не негры какие-нибудь были, не чеченцы, а коренные волчанские мужики! Я их обоих с малолетства знал, и где они теперь? Подумать же страшно, что они перед смертью пережили, какую муку приняли.

Сиверов, который уже успел сделать то, что собирался, решил, что эту воспитательную беседу пора заканчивать.

— Короче, — нарочито холодно, почти презрительно сказал он в спину Басаргину.

— Чего? — переспросил тот, развернувшись так стремительно, словно собирался наброситься на Глеба с кулаками.

— Я говорю, кончай истерику, капитан, — все с той же наигранной, холодной резкостью произнес Слепой. — Слезу из нас ты все равно не вышибешь.

— А зря, — с горечью сказал Басаргин.

— Зря не зря, а только так оно и есть. Обеспечивать безопасность граждан Российской Федерации, о которых ты тут только что распинался, — это, брат, твоя работа, за которую тебе государство деньги платит. Кстати, на негров твоя защита тоже, по идее, должна распространяться, не говоря уж о чеченцах — они-то как раз и есть такие же российские граждане, как мы с тобой. А траурные митинги устраивать, извини, любой дурак может. Ну? Что ты уставился на меня, как петух на гриль? Ты зачем нас сюда притащил? Чего ты от нас хочешь? Что мы, по-твоему, должны делать?

Басаргин немного подышал носом, успокаиваясь, а потом, глядя мимо Глеба, глухо, с огромной неприязнью проговорил:

— Это уж вы сами думайте, что вам делать. На то вы, понимаешь, и ученые, чтоб мозгами шевелить. А сюда я вас привел, чтоб вам думать было легче. А то ведь, не дай бог, ошибетесь, придумаете что-нибудь не то, отвечай потом за вас. Ну, насмотрелись? Пошли, подвезу до гостиницы, а то как бы с вами по дороге чего не вышло. Серчает народ, так и до беды недалеко. Так что вы, ученые, пока думать будете, поменьше по поселку слоняйтесь. Это мой вам дружеский совет, а не послушаете — пеняйте на себя. Все, поехали, у меня дел по горло!





* * *


Петр Владимирович Краснопольский отложил мощную лупу, вернул Глебу тяжелый серебряный шарик и стал аккуратно составлять обратно в гнезда жестяной коробочки стеклянные пузырьки с реактивами. Было странно видеть у него на носу очки в тонкой золотой оправе, из-за которых начальник экспедиции казался старше своих лет и еще серьезнее, чем был на самом деле.

— Да, — произнес он с осторожностью человека, дорожащего своей репутацией и потому привыкшего воздерживаться от необдуманных высказываний, особенно в области своих профессиональных интересов. — Это, конечно, не моя специализация, да и условий для настоящего анализа здесь, сами понимаете, нет, но, боюсь, вы правы: это серебро не самородное. Слишком уж оно чистое, да и этот отпечаток. Он просто не может быть естественного происхождения, слишком уж напоминает птичье крыло. Похоже, данная пуля когда-то была серебряной монетой царской чеканки.

— Я тоже так думаю, — сказал Глеб. — Занятно, правда?

Они закурили, и дым потянулся в занавешенную пожелтевшей марлей форточку. По ту сторону, привлеченные теплом и светом, толклись и зудели в прохладной ночной темноте крылатые кровососы. Можно было не сомневаться, что заменяющая им ум, честь и совесть, а также все остальное неутолимая жажда крови поможет многим из них преодолеть препятствие и, когда в комнате погаснет свет, Петру Владимировичу Краснопольскому будет весело.

— Занятно? — с вялым удивлением повторил начальник экспедиции. — Ну, не знаю, право. Не вижу в этом ничего особенно занятного. Мало ли по какой причине он скрыл от нас правду. Может быть, просто постеснялся признаться, что, наслушавшись сказок, поступил с прадедушкиным наследством таким странным образом.

— Очень может быть, — рассеянно согласился Глеб, наблюдая, как Петр Владимирович прячет в ящик с оборудованием свою железную коробочку.

Так и не зачехленный впопыхах скорострельный карабин стоял у стены в углу, и свет электрической лампы тускло отражался в вороненом железе и гладком дереве. На свободной кровати лежал развороченный рюкзак, поверх которого была брошена куртка — настоящая, воспетая бардами всех времен и народов штормовка из линялого грубого брезента. При Глебе Краснопольский не надевал ее ни разу, и Сиверов понимал почему: это была его рабочая одежда, а работы пока не было и, что самое обидное, не предвиделось.

— Мы с вами провели бок о бок почти весь день, — сказал Краснопольский, — но, кажется, не перебросились и парой слов.

— Ну, парой-то перебросились, — рассеянно возразил Глеб, разглядывая клубящийся под лампой табачный дым.

— А между тем, по-моему, настало время нам с вами серьезно поговорить, — заявил начальник экспедиции. — Вы отрекомендовались консультантом по вопросам безопасности.

— По большей части это была просто шутка, — сказал Сиверов, подавив вздох.

— Жаль. Боюсь, мне как раз нужна именно такая консультация.

Глеб все-таки не сдержался, вздохнул.

— По идее, я сейчас должен бы обрадоваться, — сказал он. — Но — увы! Лучше бы моя консультация вам не понадобилась. Простите, но ничего утешительного я вам сказать не могу.


Краснопольский поморщился.

— Ничего другого я от вас, признаться, и не ждал. Вы как будто сговорились с местными жителями — делаете все, чтобы усложнить мне работу.

Глеб сделал вид, что очень удивился.

— Например?

— Например, как вы сегодня напустились на этого Басаргина. Это же черт знает что такое! Конечно, он груб, самоуверен и некомпетентен, но чего вы ждали от поселкового милиционера? Надо же как-то сдерживаться! Он и так нам мешает, а вы его еще и злите. Зачем, скажите на милость, дразнить гусей?

— Чтобы гуси разозлились, — резонно ответил Глеб. — Разве может быть какая-то иная цель? Чтобы посмотреть, как они станут себя вести, когда разозлятся.

Теперь удивился Краснопольский, и, кажется, непритворно.

— Вы хотите сказать, что сделали это намеренно, а не просто сорвали на нем раздражение? Но зачем?!

— Вы правильно заметили: он нам мешает, — сказал Глеб. — И по-моему, делает это целенаправленно. Вот мне и захотелось посмотреть, как далеко он готов зайти в своем стремлении нас остановить.

— То есть?..

— Сами подумайте: как повел бы себя грубый, самоуверенный и некомпетентный поселковый мент на его месте? Да еще и обиженный мент, которому указали на его, как вы выразились, некомпетентность. А? Что стал бы делать такой персонаж на месте нашего Басаргина?

— Ну, и что же?

— Все что угодно, только не то, что сделал он. Мне с самого начала показалось, что он ведет себя странно. Наехал на меня с допросом по всей форме, как будто действительно подозревал, что это я перегрыз Прохорову глотку.

— Ну и что тут странного? Типично милицейский подход.

— Будь это типичный подход, и вас, и меня для начала отметелили бы резиновыми палками и бросили на нары. Подержали бы суток трое, а потом начали бы тупо колоть, выбивая признание. Выбили бы или нет — неважно, важно, что, сидя в камере, вы бы уже не помышляли о своей экспедиции. И не говорите мне, что обвинять нас с вами в убийстве Прохорова — абсурд. Людей судили и даже приговаривали к расстрелу и по более абсурдным обвинениям. А мы, как-никак, были последние, кто видел его живым. И Выжлова, который мог бы свидетельствовать в нашу пользу, тоже нет, а уж у него-то мы вообще засиделись дотемна. Понимаете, что я хочу сказать? Если наша экспедиция тут не ко двору, то это великолепный шанс ее прекратить! Такой шанс, что, если б его не было, его бы следовало организовать. И вовсе не обязательно, чтобы все происходило так мрачно и жутко — с побоями, обвинениями и допросами по десять часов. Достаточно было просто задержать нас до выяснения обстоятельств. А они, как вы, наверное, уже поняли, никогда не выяснятся. Если их и выяснит кто, так это уж точно будет не Басаргин. Да и задержания бы не понадобилось. Взяли бы подписку о невыезде, и все.

— Действительно, — озадаченно произнес Петр Владимирович, массируя двумя пальцами переносицу под дужкой очков. — Мне это как-то не пришло в голову. Но зачем это им?

— Для нашего же блага, — объяснил Глеб. — Нам ведь все время твердят, что мы тут смерти ищем. И непременно найдем, если отправимся к верховьям реки. А еще, как вы заметили, считается, что мы своими действиями провоцируем неприятности, которые происходят с местными жителями. То есть, с точки зрения капитана Басаргина, которую он неоднократно и во всеуслышание высказывал, наша деятельность на территории поселка наносит окружающим ощутимый вред. А прекращение оной любым доступным способом пойдет, сами понимаете, на пользу всем — и жителям поселка, и нам с вами, и самому Басаргину, у которого из-за нас перестанет портиться отчетность. Так что грубый и некомпетентный мент на его месте непременно воспользовался бы шансом и законопатил бы нас в изолятор временного содержания.

Краснопольский снял очки, убрал их в футляр и, продолжая массировать переносицу, сказал:

— Признаться, чего-то именно в этом роде я и ждал. Когда он сегодня появился на пороге номера с пистолетом на животе, у меня внутри все оборвалось. А уж когда оказалось, что убит Прохоров, я вообще перестал сомневаться, что нас вот-вот засадят в камеру, и думал только об одном: где в этой дыре найти приличного адвоката. А потом, когда стало ясно, что сажать нас не будут, я решил, что это само собой разумеется: как говорится, не все же в деревне дураки! Ясно ведь, что ни вы, ни я никого не убивали, а раз не убивали — зачем сажать? А теперь, когда вы все так хорошо объяснили, мне остается только развести руками.

— Погодите разводить руками, — посоветовал Глеб, закуривая новую сигарету и снимая со спиртовки медную турку с закипающим кофе. — Это еще не все. Вы, надеюсь, понимаете, что Басаргин не один. Он действует с ведома и при полном одобрении местной исполнительной власти в лице небезызвестного вам Николая Гавриловича Субботина. А мэр, между прочим, имеет и право, и возможность воспрепятствовать вашей работе самыми обычными, формальными и даже законными методами. Он здесь хозяин, и без его разрешения тут никто шагу не ступит. Он мог бы просто запретить вам поход к верховьям реки — официально запретить, понимаете?

— Ну, тут я могу с вами поспорить, — возразил Краснопольский, с благодарным кивком принимая из рук Глеба пластмассовую кружку с крепким кофе. — Мы действуем с разрешения областных властей.

— Согласитесь, области до вас нет никакого дела, — быстро перебил его Глеб. — Да и Москву результаты ваших изысканий, полагаю, не слишком интересуют. Конечно, в министерстве культуры очень ждут отчета нашего уважаемого Аристарха Вениаминовича, но министерство культуры — не совсем та структура, которая могла бы заставить чиновников на местах бросить все свои так называемые дела и суетиться, помогая вам добраться до монастыря. Так что тут Субботин является полновластным хозяином положения. Да, область не возражала против вашего приезда сюда, но она ведь на нем и не настаивала, правда? Измыслить благовидный предлог, чтобы от лица местной администрации наложить запрет на ваши изыскания, не так уж трудно. Впоследствии этот предлог, возможно, будет признан надуманным, а отказ — ошибочным и даже немотивированным, но, пока это случится, лето пройдет, сезон кончится, и вам придется вернуться домой, так и не увидев этого проклятого монастыря.

— Вы правы, — с видимой неохотой признал Краснопольский и пригубил кофе. — Ммм, да вы мастер! Действительно вкусно. Вы прекрасно готовите кофе, и вы, несомненно, правы. Только я все равно никак не пойму, к чему вы клоните.

Глеб отпил глоточек из своей кружки и затянулся сигаретой. Шаткий гостиничный стул скрипнул, когда он переменил позу, положив ногу на ногу.

— Сейчас поймете, — пообещал Сиверов. — Итак, коротко: что мы имеем? Мы имеем тут какую-то непонятную чертовщину, в силу которой все местное население, включая поселковую администрацию и правоохранительные органы, категорически настроено против нас — точнее, против нашего намерения подняться к верховьям реки и осмотреть монастырь и старую демидовскую штольню. Администрация может воспрепятствовать нам в этом двумя путями: наложить формальный запрет под каким-нибудь вымышленным предлогом или просто обвинить в уголовщине. Существует и третий способ, на который намекал наш драгоценный Басаргин: просто поднять нас на вилы. Но ни один из этих способов до сих пор не был использован. И, полагаю, не будет.

— Это почему же?

— Начнем с самого простого — с поднятия на вилы. Круговая порука здесь, конечно, сильна, как нигде, и, когда нас хватятся, весь поселок, как один человек, скажет, что мы ушли к монастырю и сгинули без следа. Полагаю, такое случалось уже не раз. Но! Во-первых, существует шанс, что мы отобьемся и что хотя бы один из нас сумеет уйти достаточно далеко и быстро, чтобы успеть рассказать о том, что произошло. Во-вторых, если мы исчезнем бесследно, нас будут искать, что, согласитесь, вновь создаст ту же проблему, которую кто-то пытался решить, попросту нас прикончив. Кому это надо?

— Да, пожалуй, никому.

— Значит, с вилами мы разобрались. Остаются обвинения в убийстве Прохорова и похищении Выжлова. Мотива у нас нет, зато алиби имеется, и разрушить его будет непросто. Словом, посадить нас на основании этого вздорного обвинения скорее всего не удастся. Тем более что мы — москвичи, и Басаргину волей-неволей приходится предполагать наличие у нас обширных и очень полезных связей и знакомств. Дело неминуемо получит огласку — то есть это он так предполагает, — сюда явится свора столичных адвокатов, начнут разбираться, что к чему, схватятся за голову, ну, и так далее. Это как раз и будет тот самый звон во все колокола, которого так опасается Басаргин.

— Пожалуй, пожалуй, — задумчиво согласился Краснопольский.

— Путь административного запрета при всей его кажущейся легкости тоже нехорош, — продолжал Глеб. — Ведь что получится, если Субботин официально запретит вам работать и вежливенько выставит из поселка коленом под зад? Вы же стребуете с него официальную бумагу и, вернувшись в Москву, начнете там ею перед всеми размахивать: вот, дескать, что чиновники на местах вытворяют! Это же чистой воды беспредел! Бумагу прочтут, пожмут плечами и скажут: да, действительно беспредел. Глупость какая-то, мы с этим непременно разберемся. Проблема, таким образом, окажется решенной всего на один сезон, а в новом сезоне сюда явится кто-то другой. а может быть, даже и вы сами, но уже с такими полномочиями, что оспорить их, не рискуя слететь с насиженного места, здешний миляга мэр не сумеет.

— Так-так, — заинтересовался Краснопольский. — И что же?

— Я, как вы правильно заметили, намеренно старался сегодня разозлить Басаргина. И если я хоть что-то понимаю в людях, он действительно разозлился. Тут бы ему нас и посадить под замок. Или хотя бы наябедничать мэру, попросить, чтоб надавил на вас по-настоящему и выставил вон из поселка. Но ничего подобного, как видите, не случилось. Потому что они с самого начала выработали единственно верную линию поведения и строго ее придерживаются. Заключается же данная линия в том, чтобы внушить вам острое, непреодолимое желание как можно скорее убраться отсюда на максимальное расстояние. Самому, понимаете? Без официальных предписаний и прочего административного нажима.

— Честно говоря, я уже начинаю такое желание испытывать, — признался Краснопольский. — Но что им это даст? Кто мне помешает, вернувшись в Москву, подробно рассказать обо всех здешних безобразиях?

— Если бы вы не знали ответа на этот вопрос, вы бы уже ехали домой, — сказал Глеб. — Но вам этот ответ известен, и только поэтому вы продолжаете торчать здесь, надеясь на чудо. Что вы можете рассказать в Москве? Вы все видели собственными глазами, и вы же сами не способны поверить в реальность увиденного. А уж те, кому вы станете все это рассказывать, и подавно решат, что у вас не все дома. Но даже если вам кто-нибудь поверит и попытается вникнуть в это дело, весь поселок, начиная с мэра и кончая последним бездельником, подробно, в деталях расскажет, что вы и ваши подчиненные тут только и делали, что беспробудно пьянствовали. И ваш рассказ, извините, будет служить тому наилучшим подтверждением. Диагноз — делириум тременс — напрашивается сам собой, вам не кажется?

— Да уж, это факт, — печально согласился Краснопольский.

— Испугавшись и уехав отсюда по собственной воле, вы окажетесь перед довольно сложным выбором. Можно сказать правду и в результате прослыть алкоголиком и чокнутым лгуном, неспособным справиться даже с таким пустяком, как оценка запасов давным-давно открытого, известного месторождения. А можно состряпать фальшивый отчет, из которого будет явствовать, что месторождение себя полностью исчерпало, а от монастырских фресок, если они там когда-либо и были, ныне не осталось и следа. Первый вариант, как я понимаю, полностью устроит ваше начальство, которое с радостью от вас избавится, а от второго будут в восторге здешний мэр и Басаргин. Эти двое, конечно же, рассчитывают, что вы, как человек неглупый, не станете губить свою карьеру и репутацию из-за такой чепухи, как давно заброшенная малахитовая штольня, и выберете второй вариант. А им ведь только того и надо! Получив грамотно составленный фальшивый отчет, оба министерства — и ваше, и министерство культуры — забудут о Волчанке и ее обитателях надолго, а может быть, и навсегда.

— Черт возьми, — ошеломленно пробормотал начальник экспедиции. — Действительно, все просто, как булыжник! Но зачем им все это? Что, в конце концов, тут происходит?!