Волчанский крест

— Да понимаешь, — пожаловался Глеб, — пытался я среди местных проводника для экспедиции найти. Куда там!

— Что, не хотят? — удивился Ежов. — Странно.

— А то не странно! Можно подумать, им деньги не нужны.

— Деньги, брат, всем нужны, — сказал Ежов, — особенно моим нынешним землякам. Те, что на меня работают, еще как-то живут, а остальные. — он безнадежно махнул рукой. — Нищета, одним словом! Действительно, странное дело. Чем это им ваша экспедиция так не понравилась, что они даже от денег отказываются? Погоди-ка! — воскликнул он, словно осененный какой-то внезапно появившейся мыслью, и Глеб подумал, что у Макара Степановича недурные актерские способности. — А вы куда идти-то собрались?

— К верховьям Волчанки, — сообщил Глеб. — К заброшенному руднику. К монастырю, в общем.

— К монастырю? А, ну, тогда понятно. — Ежов усмехнулся и покачал головой. — Сочувствую. Ни хрена у вас не получится. Не пойдут они. Сами не пойдут и вас не поведут.

— Это я уже понял, — с легким раздражением сказал Глеб. — Не понял только почему.

— Дикий народ! — огорченно объявил Ежов. — Они этого монастыря как огня боятся. У меня тут камнерезная мастерская — ну, там безделушки всякие из малахита, колечки с самоцветами, если попадутся ненароком. Так вот, не поверишь, мои заготовители туда, к монастырю, под страхом смерти идти не хотят. А там, около монастыря, как раз ведь малахит брали, что-то ведь должно было остаться, наверняка осталось — не все же эти древляне в девятнадцатом веке выгребли. Уж я их и уговаривал, и грозил — нет, ни в какую!

— А чем объясняют? — заинтересовался Глеб.

На лисьей физиономии возникла хмурая, кривая улыбка.

— Да уж объясняют. — пробормотал Ежов. — А тебе-то неужто до сих пор никто не объяснил?

— Нет, — честно ответил Сиверов, — никто. Так, отнекиваются под разными предлогами. Дескать, дороги не знаем да недосуг.

— Вот, значит, как, — задумчиво произнес Ежов. Он взял с приборной панели пачку хороших сигарет, сунул одну в зубы и принялся хлопать себя по карманам в поисках зажигалки. Глеб протянул ему свою. — Стесняются, значит, — благодарно кивнув, сквозь зубы проговорил Макар Степанович, прикуривая сигарету. — Ну, тогда и я ничего не скажу. Если у них язык не повернулся, то мне помалкивать сам бог велел.

— Э! — воскликнул Глеб, менее всего ожидавший такого поворота столь удачно начавшейся беседы. — Слушай, земляк, так нечестно! Ты ведь знаешь, где тут собака зарыта, так почему не сказать?

— Да ни хрена я не знаю, — с какой-то непонятной, но явно непритворной, искренней тоской уныло произнес Ежов и снова махнул рукой с зажатой между пальцами дымящейся сигаретой. — Чего не знаю, про то молчу — такой у меня, понимаешь, принцип. А бабьи сказки пересказывать — слуга покорный! Если тебе эту хрень пересказать, ты же первый меня дураком назовешь, и поделом. Хотя, конечно, дыма без огня не бывает, — добавил он задумчиво.

— Загадками говоришь, земляк, — упрекнул его Сиверов. — Ну хоть намекни, в чем тут соль! Ты пойми, у нас же командировка, задание. Дело же стоит! С нас ведь спросят.

— Сочувствую, — повторил Ежов. — А только, если тебя там, в Москве, спросят, а ты ответишь так, как хочешь, чтоб я тебе сейчас ответил. Ну, словом, мигом в психушке окажешься. С диагнозом «белая горячка», понял?

— Не понял, — обиженно надувшись и очень стараясь не переиграть, сказал Глеб.

— Поймешь, — видимо, что-то решив, пообещал Макар. — Знаю я, куда тебе надо. Есть тут у нас один, он тебе все подробненько расскажет.

— Старик какой-нибудь? — пренебрежительно спросил Сиверов. — Сказочник местный?

— Во-первых, не такой уж он и старик, — решительно втыкая передачу, возразил Ежов, — но что сказочник — это факт. Директор школы, понял? Историк он, вот и собирает, значит, легенды о здешних местах. Он тебе все по полочкам разложит в лучшем виде. Только ты с ним поаккуратнее. В глаза хотя бы не смейся, а то, не дай бог, обидится. Он ведь мэру нашему родственник. как и я, впрочем. Что, не ожидал? Ничего, привыкай, тут тебе не Москва. И вообще, ты что не в курсе, что все люди — братья?

Посмеиваясь, он дал газ, и замызганный белый джип, волоча за собой хвост едкой пыли, покатился по немощеной, но довольно ровной центральной улице поселка.





* * *


— История эта, при всей ее таинственности и увлекательности, не слишком правдоподобна, — предупредил директор волчанской школы.

Сергей Иванович Выжлов, как и подавляющее большинство его земляков, отличался крупным, массивным телосложением. Над широким, уже успевшим покрыться первым весенним загаром лицом красовалась копна непослушных русых волос, серые глаза смотрели с привычным прищуром, а громкий, хорошо поставленный голос и неторопливая, размеренная речь выдавали в нем педагога так же явно, как запись в трудовой книжке. При этом ни старенький пиджак, ни застиранная голубая рубашка со старомодным галстуком, не снятые Сергеем Ивановичем даже дома, не могли скрыть мощного разворота плеч и красноречивой выпуклости широченной груди. Рукава пиджака не то чтобы трещали на бицепсах, но были достаточно туго на них натянуты, и Глеб, наметанным глазом профессионала оценив фигуру Выжлова, от всей души посочувствовал нарушителям школьной дисциплины, если таковые в здешней школе каким-то чудом до сих пор не перевелись. Еще он подумал, что обижать Сергея Ивановича, открыто насмехаясь над его рассказом, действительно не следует: бог с ним, с мэром, но, если вот этот педагог, разозлившись, пустит в ход кулаки, обидчику не поздоровится. Директору было, наверное, около сорока; определить его возраст точнее Глеб затруднился, поскольку Выжлов относился к тому типу людей, которые уже к двадцати годам приобретают вид сорокалетних и сохраняют его лет до шестидесяти.

— Обожаю таинственные истории с налетом мистики, — заявил, дуя на блюдечко с чаем, Покровский. — Проза жизни так скучна и утомительна. Бог с ней. Расскажите нам о монастыре!

Аристарха Вениаминовича Глеб с Ежовым подобрали на полпути к дому директора. Покровский брел куда глаза глядят и наслаждался свежим воздухом, равно как и красотами окружающей поселок природы. Сиверов подумал, что присутствие при будущем разговоре этого интеллигентного старикана может оказаться полезным: Покровский обладал редкостным даром располагать к себе людей, и ему директор школы мог рассказать такое, чего ни за что не сказал бы Глебу.

Доставив их к дому Сергея Ивановича, предприниматель сразу уехал, сославшись на натянутые отношения с директором школы. «Моя протекция в данном случае вам больше навредит, чем поможет», — заявил он, захлопнул дверь своего джипа и укатил. Впрочем, Сергей Иванович встретил их как дорогих гостей безо всякой протекции, накормил до отвала (хоть и числился до сих пор в холостяках) и долго расспрашивал о столичной жизни — о театрах, выставках и всем таком прочем. Сидя в этой глуши один на один с телевизором, он основательно стосковался по настоящей, не прошедшей сквозь бездушную мясорубку телекамеры, живой человеческой культуре.

Когда дело дошло до чая с брусничным вареньем, гостям наконец удалось свернуть разговор на странное нежелание местных жителей приближаться к монастырю и даже о нем говорить. Сергей Иванович обсудить эту тему не отказался, но предупредил, что история, которую он намерен рассказать, прозвучит не слишком правдоподобно.

— Что ж, — сказал Выжлов, получив от Аристарха Вениаминовича косвенное заверение в том, что рассказчика не поднимут на смех, — извольте. Как вам, должно быть, известно, Волчанская обитель была основана в конце восемнадцатого века на деньги богатого местного купца и промышленника Ивана Демидова. Не того, который сейчас работает на телевидении, разумеется, — поспешно добавил он, не в первый раз, по всей видимости, предвосхищая плоскую остроту слушателей. — За это, а также в благодарность за многочисленные щедрые пожертвования после смерти Демидов был похоронен на территории монастыря, согласно некоторым источникам — прямо в монастырском храме. Заупокойную молитву над его телом читал сам отец Митрофан — первый и единственный настоятель Волчанской обители.

После смерти Ивана Акимовича род Демидовых не утратил связи с монастырем. Сын промышленника, Павел Иванович, продолжал щедро жертвовать монастырю деньги, а ближе к старости, в начале семидесятых годов позапрошлого века, вообще начал поговаривать о том, чтобы отойти от дел, принять постриг и провести остаток дней своих в молитвах и благочестивых размышлениях. Хотя, надо вам заметить, что, согласно всем дошедшим до нас источникам, как устным, так и письменным, монастырь к тому времени стал далеко не лучшим местом для подобных занятий. Отец Митрофан, которому тогда уже давно перевалило за сто лет, похоже, окончательно выжил из ума и ударился чуть ли не в чернокнижие. Во всяком случае, среди местных жителей монастырь уже тогда начал пользоваться дурной славой, а отца Митрофана в здешних краях считали самым настоящим колдуном. Вот тут-то и начинается легенда.

Увлекшись собственным рассказом, Сергей Иванович встал из-за стола и, заложив руки в карманы просторных брюк, неторопливо прошелся взад-вперед по комнате — точь-в-точь как учитель, прохаживающийся во время урока вдоль классной доски. Широкие, тесанные вручную половицы тяжко поскрипывали под его ногами, задумчивый взгляд был устремлен в никуда. Глядя на него сейчас, можно было забыть о его мощном телосложении, более приличествующем молотобойцу, нежели работнику народного образования; перед Глебом и Аристархом Вениаминовичем был настоящий энтузиаст, фанатично преданный делу возрождения и сохранения истории родных мест.

— В тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году, — продолжал Выжлов, рассеянно и в то же время ловко продувая мундштук папиросы, — будучи по делам в уездном городе, сын Павла Ивановича Демидова, Аким Павлович, выпускник Петербургского университета, наследник огромного капитала и преемник отцовского дела — бизнеса, как теперь принято выражаться, — повздорил в ресторане с сыном губернатора, который тоже оказался в уезде по какой-то своей надобности. Не поделили они какой-то пустяк — говорят, ссора возникла чуть ли не из-за ресторанной певички, за которой оба, перебрав шампанского, вздумали ухлестывать. Сын губернатора сказал что-то оскорбительное, а Демидов в ответ ударил его. Полагаю, — перебил себя Выжлов, — что это была простая пощечина. Здоровьем Акима Господь Бог не обидел, так что, если б ударил по-настоящему, губернаторскому сынку было бы уже не до дальнейшего выяснения отношений, а Демидов почти наверняка угодил бы в тюрьму.

Прозвучало это как-то так, что Глеб сразу почувствовал: Сергей Иванович знает, что говорит. Ему сразу вспомнился земляк директора школы, который во время перестрелки в столичном ювелирном магазине убил двоих, всего лишь ударив каждого по разу кулаком.

— Словом, — продолжал Выжлов, — дело дошло до дуэли. Стрелялись из новомодных тогда револьверов — если источники не врут, французских «лефоше».


— Калибр двенадцать миллиметров, — сказал Глеб, — модель, дай бог памяти, восемьсот сорок пятого года. Мягкая свинцовая пуля на выходе оставляла дыру величиной с кулак.

Он немедленно пожалел о сказанном, поймав на себе пытливый, заинтересованный взгляд Выжлова. Покровский кашлянул в кулак и, рассеянно поглаживая бороду, сказал:

— Экие, право, ужасы вы говорите, Федор Петрович. Неужели с кулак?

— Примерно, — лаконично ответил Глеб.

— Да, — произнес Сергей Иванович, — у вас завидная осведомленность по части стрелкового оружия.

— Интересовался, — подпустив в голос немного смущения, заявил Глеб. — Нравятся мне эти штуковины, есть в них какая-то красота. Конечно, увлечение детское, но что поделаешь?

— Не понимаю, — сказал Аристарх Вениаминович. — Какая красота может быть в орудии убийства?

— Отчего же, — возразил Выжлов. — Страсть к оружию у большинства мужчин в крови. Мужчина — воин и охотник. В последнее время мы стараемся об этом забыть, но что толку прятаться за иллюзией мира и благополучия, когда ни того, ни другого на самом деле не существует? Вы со мной согласны, Федор Петрович?

— Я об этом как-то не думал, — солгал Глеб. — А подумал я сейчас знаете о чем? Ваша неправдоподобная, как вы выразились, история пока что не содержит в себе ничего неправдоподобного. Даже наоборот! Ну в самом деле, кому какое дело до того, из какого оружия стрелялись какие-то никому, в сущности, не известные молодые забияки в тысяча восемьсот затертом году? Однако же источники, на которые вы ссылаетесь, указывают, что это были револьверы, и даже называют их марку.

— Ну, в этой части мое повествование опирается на достоверные факты, и одним из источников, на которые я ссылаюсь, был, знаете ли, полицейский протокол, отсюда и такая точность. Короче говоря, они стрелялись. Вообще, шансов остаться в живых после этой дуэли у сына губернатора было мало. Он был бездельник и повеса, любил выпить, и после ссоры, которая послужила причиной дуэли, устроил с приятелями грандиозную попойку. Так что на рассвете следующего дня, явившись на место дуэли, наверняка чувствовал себя далеко не лучшим образом — и голова трещит, и руки дрожат. Да-с. Что же касается Акима Демидова, то он, по отзывам современников, был отменным стрелком — что называется, бил белку в глаз, и не в переносном, а в самом прямом смысле. А уж по такой мишени, как его обидчик, он бы точно не промахнулся.

Выжлов сделал эффектную паузу. Глеб на эту удочку не клюнул — он спокойно прихлебывал душистый настой таежных трав, который тут именовался чаем, и смотрел в окно, где кроваво-красный шар заходящего солнца уже коснулся черных верхушек леса. Зато Аристарх Вениаминович, не то снедаемый любопытством, не то просто испытывающий неловкость оттого, что рассказчику не задают вопроса, которого он ждет, не смог промолчать.

— Вы хотите сказать, что результат дуэли получился не совсем таким, какого можно было ожидать? — спросил он.

— Угадали, — сказал Выжлов, заметно польщенный вниманием, проявленным к его рассказу столичными гостями. — Они тянули жребий, и первым выпало стрелять Демидову. Исход дуэли, таким образом, был фактически предрешен. Но его револьвер дал осечку, сын губернатора в свой черед выстрелил и попал противнику в грудь. Учитывая тогдашний уровень развития медицины и. э. характер повреждений, так точно описанный Федором Петровичем, — Выжлов бросил в сторону Глеба еще один быстрый, испытующий взгляд, — Демидова можно было считать покойником. Поговаривали, кстати, что осечка не была случайной. Револьверы-то принадлежали сыну губернатора, так что всякое возможно. Впрочем, эти сведения не были в ту пору ни подтверждены, ни опровергнуты, да и револьвер из пары Аким выбирал собственноручно.

Глеб подумал, что зарядить в каждый из револьверов по испорченному патрону, а потом прокрутить барабан своего, пропустив этот самый патрон — плевое дело. Говорить этого вслух он, однако, не стал — во-первых, чтобы не перебивать рассказчика и не уводить разговор в ненужном направлении, а во-вторых, чтобы лишний раз не привлекать внимания к своей персоне. Выжлов и так смотрел на него как-то странно, не очень-то, судя по всему, поверив в сказочку о детском платоническом увлечении историей огнестрельного оружия.

— Думаю, не надо говорить, что отец был буквально убит горем, — продолжал Сергей Иванович. — Аким был его единственным сыном, наследником, продолжателем его дела. Кроме того, Павел Иванович его просто любил. Он созвал настоящий консилиум, сулил докторам любые деньги, но они только разводили руками, утверждая, что, если бы не железное здоровье Акима, тот уже давным-давно был бы мертв и что после таких ран не выздоравливают. И тогда обезумевший от горя Демидов бросился за утешением к своему духовному наставнику, в монастырь.

Отец Митрофан, как я уже говорил, к тому времени приобрел славу колдуна и чернокнижника. Не знаю, за одним ли утешением Павел Иванович Демидов отправился в монастырь или он уже тогда имел в виду нечто иное. Как бы то ни было, отец Митрофан проникся к нему сочувствием и, по слухам, предложил провести над раненым Акимом некий нечестивый обряд, в результате которого тот должен был превратиться в. гм. прошу прощения, но из песни слова не выкинешь. словом, в оборотня.

— Но помилуйте! — вскричал впечатлительный Аристарх Вениаминович, явно не ожидавший, что история, поначалу казавшаяся столь увлекательной и правдоподобной, так скоро закончится откровенной чепухой.

— Я ведь предупреждал вас с самого начала, — сказал слегка обиженный этим недоверчивым возгласом Выжлов. — Это легенда.

— Но ведь даже в легенде должна быть какая-то внутренняя логика! — запротестовал Покровский.

— Логика в этом как раз есть, — пришел на помощь хозяину Глеб. — Согласно верованиям разных народов, рана, смертельная для человека, не причиняет оборотню никакого вреда. Его вообще можно ранить только серебром, а этот губернаторский сынок вряд ли был настолько предусмотрителен, что позаботился зарядить свой «лефоше» серебряными пулями.

— К тому же, — подхватил Выжлов, — вы же не станете отрицать, что истории об оборотнях являются неотъемлемой частью фольклора любой народности! Откуда такое единодушие, вы не задумывались? Оборотни, вампиры, драконы, наконец. Почему фантазия людей, живших в разных местах, в разных условиях и никак между собою не связанных, работала в одном и том же направлении? А может быть, это не фантазия? Может быть, это память о тех временах, когда подобные существа свободно разгуливали по планете?

— Веруя в Бога, приходится признать и существование дьявола, — вставил Глеб.

— И кроме того, — обрадованный неожиданной поддержкой с его стороны, добавил Сергей Иванович, — это ведь был не двенадцатый век, не пятнадцатый даже, а вторая половина девятнадцатого. Не имея реальной подоплеки, подобная история просто не могла бы возникнуть. Народ здесь, конечно, в те времена жил достаточно дикий, непросвещенный. Ну, так и придумали бы сказочку, скажем, про лешего какого-нибудь или в крайнем случае про вурдалака.

— Я как-то не ощущаю принципиальной разницы между вурдалаком и оборотнем, — признался Аристарх Вениаминович, задумчиво копаясь в бороде. — Впрочем, прошу прощения. Я сам рвался послушать красивую легенду и сам же не даю вам слова сказать. Ума не приложу, с чего это во мне вдруг проснулся материалист и прагматик. Наверное, просто от неожиданности. Простите старика! И продолжайте, прошу вас.

— Уверяю вас, я нисколько не задет вашей реакцией, — сказал Выжлов. — Когда я сам впервые услышал эту историю, я реагировал гораздо более бурно. Откровенно говоря, я просто рассмеялся. Н-но. Впрочем, я лучше действительно продолжу.

Так вот, доведенный до полного отчаяния Павел Демидов доставил своего умирающего сына в Волчанскую обитель. Легенда гласит, что он поставил отцу Митрофану условие: дескать, если уж сын мой обречен служить дьяволу в обличье зверя, так подавай и мне такую же долю! Говорят, жена последовала за ним — была она, по слухам, его бледной тенью и во всем его слушалась, так что ее мнения по этому вопросу, я думаю, никто особенно и не спрашивал. Пока отец Митрофан готовил умирающего юношу к обряду, Павел Демидов составил завещание, в котором все свое движимое и недвижимое имущество, не говоря уж о деньгах, оставил монастырю. Отрешившись таким образом от дел мирских, он вверился чернокнижнику, и с тех пор никто не видел ни Павла Ивановича, ни его жены, Ольги Степановны, ни сына, Акима Павловича. Зато доподлинно известно, что сын губернатора, ранивший Акима на дуэли, через месяц был найден мертвым. Череп его был размозжен, лицо обезображено ударом когтистой лапы, а горло перегрызено, то есть вырвано. По свидетельствам очевидцев, зафиксированным, опять же, в полицейских протоколах, этот молодой человек, которому еще не исполнилось двадцати пяти, был совершенно сед, а уцелевшая половина лица была искажена смертельным ужасом.

За неимением лучшего объяснения эту смерть объяснили нападением диких зверей — предполагалось, что это могли сделать росомаха или медведь. Однако местные жители придерживались на этот счет иного мнения, которое, между прочим, разделял даже губернатор. По его неоднократным доносам в тысяча восемьсот семьдесят втором году и было принято решение об упразднении Волчанской обители. Местные жители к той поре уже обходили монастырь десятой дорогой, боясь оборотней и злых чар окончательно выжившего из ума отца Митрофана, но монахи во главе с настоятелем оказали пехотинцам генерала Рыльцева самое ожесточенное сопротивление, так что монастырь пришлось брать штурмом, как крепость, и даже с использованием артиллерии. Известно, что во время двухнедельной осады часть личного состава батальона погибла. гм. ну, примерно таким же образом, как сын губернатора. Монастырь, однако, был взят, уцелевшие монахи во главе с отцом Митрофаном связаны и отправлены в уезд. Перед уходом генерал Рыльцев распорядился взорвать все, что только можно было, в том числе и штольню, где Демидовы много лет добывали малахит для императорского двора. А на обратном пути его воинство угодило под непонятно откуда взявшийся обвал, похоронивший под собой всю артиллерию и два десятка солдат. Пленные монахи, в том числе и отец Митрофан, были приговорены к пожизненной каторге, но старик до каторги не дотянул, скончался на этапе. А к монастырю с тех пор дороги нет, и ни один из смельчаков, пытавшихся ее найти, оттуда не вернулся — ни живым, ни мертвым.

Аристарх Вениаминович покашлял в кулак, отхлебнул остывшего чая и спросил:

— И вы полагаете, что дорогу к монастырю до сих пор охраняют эти. э. оборотни?

Выжлов, выглядевший в сгущающихся сумерках просто темным силуэтом на фоне окна, пожал могучими плечами.

— Я их, слава богу, не видел, — сказал он. — Но местные охотники рассказывают странные вещи, говорят о каких-то следах — непонятно, человеческих или звериных. А один так и вовсе утверждает, что в голодные зимы прикармливает этих странных существ. Говорит, что оставляет им мясо, хлеб, объедки и наутро все это исчезает, а в снегу — все те же следы. Мой покойный коллега, Илья Борисович Колодников, учитель физики, всерьез утверждал, что в окрестностях поселка обитает семейство снежного человека. Он даже сделал несколько снимков, но после его исчезновения эти фотографии тоже куда-то пропали.

— Исчезновения? — переспросил Аристарх Вениаминович.

— Он отправился выслеживать этого своего снежного человека, — пояснил Выжлов, и по голосу чувствовалось, что он печально улыбается. — Хотел сделать хороший, четкий снимок крупным планом. Это был его конек — снежный человек и прочие таинственные штуки в этом роде. У него дома полки так и ломились от соответствующей литературы: снежные люди, неопознанные летающие объекты, Баальбекская платформа и все такое прочее. В оборотней он, конечно, не верил, но неверие его не спасло. Хороший был человек, и не старый еще, и вот такой нелепый конец.

Скрипнув половицами, Выжлов шагнул к двери. Щелкнул выключатель, и стало видно, что на лице у директора школы действительно играет невеселая, немного смущенная улыбка, а добрейший Аристарх Вениаминович щурится от света и одновременно качает головой — сокрушенно и вместе с тем недоверчиво. Его можно было понять: приняв только что услышанную историю на веру, он должен был, во-первых, отказаться от своих материалистических воззрений, а во-вторых, признать, что приехал в такую даль скорее всего напрасно. Никаких фресок в расстрелянном из пушек, взорванном монастыре, естественно, не сохранилось, и проверить, так ли это, не было никакой возможности, потому что несуществующую дорогу охраняют, видите ли, оборотни, они же — снежные люди. Какая разница? Что пнем по сове, что совой об пень — сове все равно.

— Ох-хо-хонюшки, — с огромным огорчением произнес Аристарх Вениаминович. — Да, рассказали вы нам историю. Не знаю, право, что и думать.

— Я не стану утверждать, что кто-то там, в Москве, совершил большую ошибку, прислав вас сюда, — сказал Выжлов. — Хотя именно так я, честно говоря, и думаю. Мне просто не хотелось бы, чтобы с вами здесь что-нибудь случилось. Только не подумайте, что я вас отговариваю, упаси бог! Ведь, с другой стороны, этот миф давно пора развенчать. если это миф. Одно я могу сказать наверняка: никто из местных жителей не возьмется показать вам дорогу к Волчанской обители. Ни за какие деньги.

— Ловко это у вас получается, — с расчетливой холодностью сказал ему Глеб. — С одной стороны, нельзя не признать, с другой — нельзя не согласиться. Ну а сами-то вы что по этому поводу думаете?

— Я? — Сергей Иванович, казалось, был очень удивлен этим вопросом.