Военная контрразведка: Тайная война

«Камбала»




70-е и начало 80-х годов прошлого века для сотрудников особых отделов КГБ СССР, осуществлявших контрразведывательную работу в Ракетных войсках стратегического назначения (РВСН), на вооружение которых поступала новая боевая техника, выдались крайне напряженными. Две сверхдержавы, СССР и США, борясь за стратегическое превосходство в мире, вкладывали колоссальные материальные и интеллектуальные ресурсы в разработку и совершенствование ядерного оружия и носителей к нему.

В СССР интенсивно шла работа по созданию межконтинентальных баллистических ракет третьего поколения. В Москве, Самаре, Красноярске, Днепропетровске, Киеве, Харькове и других городах Советского Союза на так называемых закрытых предприятиях в обстановке строжайшей секретности бригады инженеров и рабочих самой высокой квалификации, сменяя друг друга, трудились день и ночь, воплощая конструкторскую мысль в металл.

Наряду с тяжелой ракетой шахтного базирования, получившей на Западе устрашающее название «Сатана» и обладавшей колоссальной разрушительной силой, разрабатывались еще два качественно новых боевых ракетных комплекса (БРК) — подвижный грунтовый «Тополь» и железнодорожный «Скальпель», названный так натовцами за точность попадания ракеты в цель. Оба комплекса обладали уникальными для своего времени возможностями и являлись последним словом техники. Исключительная маневренность и надежность в боевом управлении делали их практически неуязвимыми для средств поражения противника, а использование передовых технологий в области систем навигации позволяло производить пуски ракет в кратчайшие сроки и с любой точки маршрута боевого патрулирования.

С вводом их в эксплуатацию советское военно-политическое руководство получало в свои руки грозное оружие возмездия. В случае применения противником первым ядерного оружия по стратегическим объектам на территории СССР, и в частности по шахтным пусковым установкам типа «Сатана», комплексы «Тополь» и «Скальпель» в ответном ударе были способны нанести ему непоправимый ущерб.

Отрывочная информация, поступавшая к спецслужбам США о проводимых в СССР испытаниях нового ракетно-ядерного оружия, вынуждала их активизировать разведывательную деятельность по добыванию данных о его конструктивных особенностях и боевых возможностях. В связи с этим перед особыми отделами КГБ СССР в частях РВСН, научных институтах и на полигонах более приоритетной задачи, чем обеспечение сохранности главных секретов БРК, не существовало.

Один из бывших руководителей военной контрразведки страны, заместитель начальника 3-го Главного управления КГБ СССР генерал-лейтенант Ю. Николаев так вспоминал о том периоде времени:

«В середине семидесятых годов в центре внимания чекистов-ракетчиков находились мероприятия, связанные с контрразведывательным обеспечением перевооружения ракетных войск на изделия третьего поколения, сопровождавшиеся их интенсивными летно-конструкторскими испытаниями и доработками. Суть их состояла в придании межконтинентальным баллистическим ракетам более мощной энергетики, оснащении кассетными боеголовками с индивидуальным наведением разделяющихся боевых частей на отдельные цели. Разрабатывались подвижные ракетные комплексы. Это была, по существу, новая страница в развитии советских стратегических вооружений…

Планируя свою работу, мы исходили из того, что испытания новых систем ракетного вооружения, составляющих основу боевой мощи страны, неизбежно привлекут пристальное внимание американских спецслужб».

Эта оценка оперативной обстановки, складывавшаяся вокруг РВСН, нашла понимание и поддержку в руководстве отечественных органов безопасности страны и была отражена в известном приказе председателя КГБ СССР. Одно его название — «О состоянии и мерах совершенствования контрразведывательной работы в Ракетных войсках стратегического назначения» — говорило само за себя. В нем был определен комплекс организационных и оперативных мер, а также зоны ответственности 3-го и других управлений Комитета по защите РВСН от агентурной и технической разведки иностранных спецслужб.

В своих прогнозах контрразведчики не ошиблись. Рев ракетных двигателей в Байконуре, Капустином Яру и Плесецке не остался без внимания ЦРУ и РУМО — Разведывательного управления Министерства обороны США. О том свидетельствовала информация, поступавшая по разведывательным каналам в Комитет госбезопасности. На каком участке и через кого происходила утечка секретов, это до поры до времени для контрразведчиков оставалось тайной, и они бились над ее разгадкой.

В небо по-прежнему продолжали взлетать испытательные образцы «Сатаны», «Скальпеля», «Тополя» и поражать учебные цели на далекой Камчатке, на полигоне «Кура». Там их с нетерпением ждали конструкторы и производственники, чтобы на основе изучения телеметрических, аэродинамических и других характеристик проверить надежность функционирования различных систем. В испытаниях оттачивались и доводились до совершенства основные, особо охраняемые боевые параметры ракет. То, что их удалось сохранить в тайне от иностранных спецслужб, за это контрразведчики поручиться не могли. Несмотря на беспрецедентные режимные меры, направленные на защиту секретов БРК, разведка продолжала сообщать об утечке информации к американцам.

В этой связи генерал Николаев отмечал:

«Военными контрразведчиками был налажен систематический отбор, учет и тщательный анализ поступающей из различных источников информации, свидетельствующей как о возможной осведомленности, так и проявлениях заинтересованности иностранных спецслужб к проводимым испытаниям. Работа по защите выделенных секретов согласовывалась с Главным штабом (РВСН. — Авт.) и проводилась в тесном взаимодействии с территориальными органами КГБ, в основу которого закладывался принцип непрерывности контрразведывательных мероприятий на всех стадиях отработки и испытаний ракетно-космической техники, сочетая ее с мерами по усилению режима секретности на научной основе. Совместно с ведущими специалистами конструкторских бюро разрабатывались специальные меры по противодействию иностранным техническим разведкам…»

В результате системного подхода и анализа информации о деятельности иностранных спецслужб, направленной на получение данных об испытаниях ракетной техники и систем ПВО, в центральном аппарате 3-го Главного управления обратили внимание на участившиеся полеты американских разведывательных самолетов типа «Орион» и РС-135 над нейтральными водами Тихого океана. На первом этапе их появление напрямую не увязывалось пусками БРК «Тополь», «Скальпель» и «Сатана». В том районе находилось достаточно и других важных военных объектов, за которыми американская сторона могла вести радиоэлектронное наблюдение.

Время шло. В Особом отделе полигона «Кура», также как и в других подразделениях КГБ, находившихся на Камчатке, продолжали накапливать информацию о разведывательных полетах американских РС-135. В отдельные дни, когда наиболее интенсивно проводились пуски ракет, в небе у берегов Камчатки дежурило, как правило, несколько пар воздушных разведчиков. Анализ статистики этих полетов уже не оставлял сомнений у руководителей Особого отдела в том, что они напрямую связаны с испытательной деятельностью. Свои выводы они изложили в докладной записке, направленной в 3-е Главное управление. Там их посчитали обоснованными, и на полигон вылетел сотрудник центрального аппарата подполковник В. Служинин.

Вместе с контрразведчиками Особого отдела полигона «Кура» и техническими специалистами он проанализировал сложившуюся ситуацию, а также данные за предыдущие два года наблюдений за полетами американских разведывательных самолетов. В итоге они пришли к однозначному выводу: целью полетов самолетов-разведчиков являлся радиотехнический съем информации о количестве головных частей, имитирующих боевые блоки ракет, и ложных целей, а также аэродинамических и других характеристик.

Последующий контроль за полетами американских разведывательных самолетов подтвердил эту версию и выявил еще одну важную особенность, которая заставила контрразведчиков похолодеть: с завидным постоянством они появлялись в районе барражирования за час-полтора до падения имитаторов головных частей на полигон «Кура». Первое предположение, которое тогда возникло у Служилина и его коллег, состояло в том, что где-то в Генеральном штабе ВС СССР или Главном штабе РВСН мог затаиться агент ЦРУ или РУМО, сообщавший о времени запусков ракет с Байконура, Капустина Яра или Плесецка. Такая его информированность и оперативность в передаче информации американской разведке наталкивала некоторых контрразведчиков на мысль о том, что он находится, вероятнее всего, в святая святых военного ведомства — в Генеральном штабе. Однако генерал Николаев и его подчиненные пришли к иному выводу:

«В этой ситуации вопрос установления источника утечки информации о проводимых испытанияхдля нас, контрразведчиков, встал со всей остротой. Тщательная проработка и чекистская оценка практики планирования и согласования пусков между министерствами, конструкторскими организациями, главным командованием РВ СН и руководством полигонов, реальная динамика испытательных работ, существующий порядок принятия окончательных решений на пуски, а также других особенностей, связанных с подготовкой и осуществлением очередных запусков, давали основания не рассматривать агентурную версию утечки секретов. Она была нереальной. Скорее всего, вданном случае имел место перехват информации техническим путем…»

Эту версию он доложил первому заместителю начальника 3-го Главного управления генерал-лейтенанту Александру Матвееву Матвеев, опытный контрразведчик, в годы войны прошедший суровую школу службы в Смерше, посчитал аргументы Юрия Алексеевича, изложенные в докладной записке, убедительными. Шпионажем здесь не пахло, и согласился с его выводами.

Из них следовало, что о сроках и временах пуска ракет американская разведка действительно могла знать из радиоэлектронного перехвата телефонных разговоров военных и гражданских специалистов, которые велись по каналам засекречивающей аппаратуры связи (ЗАС). В силу своих конструктивных особенностей она не обеспечивала гарантированную защиту информации, передаваемой по ее каналам, а при тех технических возможностях, которые имелись у американской разведки, ее перехват и расшифровка могли осуществляться в масштабах текущего времени и затем «выстреливаться» на спутник. Теперь становилось понятно столь оперативное появление в районе полигона «Кура» разведывательных самолетов.

Версия контрразведчиков об электронном характере утечки информации по испытаниям ракет требовала подтверждения. Опираясь на проведенные специалистами лабораторные исследования, генерал Николаев и подполковник Служилин подготовили по указанию Александра Ивановича Матвеева письменную информацию командованию РВСН. Изложенные в ней доводы убедили главкома генерала армии В. Толубко, а потом и руководство Генерального штаба, в необходимости осуществления масштабных организационно-технических мер, направленных на выявление канала утечки секретных сведений и обеспечение надежной его защиты.

Позже генерал Ю. Николаев так писал об этом:

«Военнымруководством сообщение было оценено как весьма серьезное. В соответствии с принятым решением выделенными офицерами-операторами Главного штаба с нашим участием был спланирован и проведен ряд экспериментов, суть которых сводилась к передаче на «Куру» обычным путем дезинформационных сведений о пусках, которых в действительности не было. Американцы прилетали как всегда. В других случаях, когда команды передавались только шифром, самолеты не появлялись. Это убеждало в том, что утечка происходит за счет линий связи, слабо защищенных аппаратурой временной стойкости. Однако ввиду большой протяженности линий связи поиск и обнаружение конкретного места съема информации затягивалось».

С того дня охота на американскую «Камбалу», такое кодовое название получила эта операция, была взята на личный контроль руководством КГБ СССР. В 3-м Главном управлении в срочном порядке приступили к разработке оперативных и организационно-технических мер, направленных на ограничение возможностей американской разведки по получению информации об испытаниях ракет. И тем не менее, несмотря на то что значительная часть переговоров, связанных с подготовкой и проведением пусков на полигон «Кура», велась с помощью шифрованной связи, самолеты РС-135 по-прежнему, хотя и не так регулярно, как ранее, продолжали появляться вблизи берегов Камчатки.

Прекратить пуски ракет и тем самым сорвать программу поставки в войска ракетных комплексов ни командование РВСН, ни тем более руководители военной контрразведки не имели права. Решение о сроках испытаний и постановке БРК на боевое дежурство принималось на самом верху, в Политбюро ЦК КПСС. Только оно было вправе их отменить или перенести на другое, более позднее время. Закрыть же небо от электронных щупальцев американской разведки непроницаемым «щитом» ни военные, ни гражданские специалисты не могли, у них просто не было таких возможностей. Оставался единственный выход: как можно скорее отыскать электронного «жучка», который исправно снабжал информацией американскую разведку.

В этих целях в 3-м Главном управлении была создана оперативная группа во главе с генералом Николаевым. Впереди ее ждала кропотливая, требующая большого терпения и выдержки работа. С помощью технических специалистов контрразведчикам предстояло обследовать десятки тысяч километров линий связи — от стынущего в холодах Плесецка, изнывающих от невыносимой жары Байконура и Капустина Яра и до «Куры». И не просто обследовать, а буквально просветить каждый метр кабельных линий, чтобы отыскать ту самую электронную закладку американской разведки, которая «присосалась» к ним, скачивала передаваемую информацию и потом «выстреливала» ее на спутник.

Эта труднейшая работа, по воспоминаниям Юрия Алексеевича, дополнительно осложнялась еще тем, что:

«На некоторых участках линий связи проложенных кабелей не имелось, ввиду чего применялись радиорелейные вставки, где информация реально могла перехватываться с помощью спутника. Нельзя было исключать и непосредственного подключения где-либо к кабелю, особенно на подводном его участке, на дне Охотского моря…»

День за днем, километр за километром оперативно-технические группы тщательно обследовали линии связи и упорно продвигались на восток. Мимо их внимания не проходила ни одна подозрительная мелочь. Радиоэлектронная закладка могла быть закамуфлирована под что угодно. Ею мог оказаться «пенек», поставленный вблизи пункта ретрансляции или усиления сигнала. Один такой «радиоэлектронный пенек» незадолго до этого был обнаружен в Подмосковье вблизи пункта боевого управления системой ПВО.

Поэтому с особой тщательностью поисковые группы обследовали каналы связи в европейской части страны, в районах, открытых для посещения иностранцев. В штабе розыска электронной закладки обоснованно полагали, что именно там было наиболее вероятно ее нахождение. Проведенное в спецла-бораториях исследование подмосковного «электронного пенька» показало, что его установка и последующее техническое обслуживание требовали специфических и глубоких знаний. Выполнение такой сложной задачи где-нибудь в Омской или Иркутской области вряд ли было по силам даже самому подготовленному агенту. Ее могли решить только специалисты, имевшиеся в посольстве США в Москве.

Этот вывод, подкрепленный оперативной практикой самих контрразведчиков, позволил значительно сузить район поиска радиоэлектронной закладки. Основываясь на нем, группа генерала Николаева подняла из архива данные на все поездки сотрудников американского посольства, совершенные за последние два года по территории СССР, и в первую очередь тех, кто подозревался в проведении разведывательной деятельности. Затем методом сопоставительного анализа маршрутов их движения и прохождения каналов связи были выделены те места, где они пересекались. На этих местах и сосредоточили свое внимание группы розыска радиоэлектронной закладки.

Казалось бы, такой подход являлся наиболее оптимальным, но ожидаемого результата он не принес. Европейская часть страны оказалась чистой от американских «жучков».

По мере того как направление поиска все дальше смещалось на восток, тем все меньше оставалось надежды на удачное завершение этой необычной поисковой операции. Пессимисты грешили на то, что «закладку» проморгали, предлагали вернуться в исходную точку, и все повторить сначала. Оптимисты не теряли надежды и стояли на том, что не следует шарахаться из стороны в сторону, а необходимо последовательно продолжать поиск.


В конце сентября 1981 года поисковые группы вышли на берег Охотского моря. Перед ними вздымалась и пенилась седыми барашками безбрежная морская даль. В ее толще, по дну, пролегал последний участок магистрального кабеля связи. Наступила глубокая осень с холодными дождями и свирепыми многодневными штормами. В этих условиях предстояло обследовать участок дна протяженностью в несколько сотен километров — от пункта Оха-Ола, расположенного на западном побережье Охотского моря, и до Усть-Хайрюзово, что в Корякском автономном округе, на Камчатке.

К работам были привлечены значительные силы и средства: специальные суда Тихоокенского флота и ряда гражданских организаций, имевших в своем распоряжении гидролокаторы, телевизионные системы и другие средства подводного оптического и акустического обнаружения. Задействовались также специальные автономные глубоководные аппараты и опытные водолазы из отряда гидронавтов.

Наступившие холода и непогода вынуждали контрразведчиков, военных моряков и гражданских специалистов трудиться с полным напряжением сил, зачастую в условиях, связанных с риском для жизни. И чем меньше оставалось километров необследованной кабельной линии, тем все труднее становилось работать. С севера все чаще налетали снежные заряды и приносили с собой леденящее дыхание близкой зимы. Море сердито хмурилось и не спешило открывать свои тайны. Лишь на короткое время, смилостивившись над упорством людей, оно позволяло заглядывать в свои глубины.

День 20 октября 1981 года мало чем отличался от предыдущих дней. С утра с материка подул порывистый ветер и разогнал низко нависшие над морем свинцовые тучи. К 9 часам проглянуло тусклое осеннее солнце, и горизонт прояснился. На борту кабельного судна Тихоокеанского флота «Тавда» все пришло в движение. Команда и отряд гидронавтов спешил воспользоваться погодным «окном» и обследовать один из последних участков кабельной линии. Он находился в нейтральных водах у побережья Камчатки.

Судно медленно двинулось вперед. На экране монитора оператор наблюдал ставшую уже привычной серо-унылую картину морского дна. Прошла минута-другая. И вдруг его внимание привлекли два размытых силуэта, отличавшихся от рельефа. Они находились неподалеку от кабеля и напоминали собой обрезки труб большого диаметра. Командир корабля, члены оперативно-поисковой группы и представитель Особого отдела КГБ по Военно-морскому флоту капитан 2 ранга Арнольд Иванович Васильев, работавший на борту в составе оперативно-поисковой группы, смотрели в монитор и следили за действиями оператора.

Тот легкими движениями, едва касаясь единой рукоятки управления (ЕРУ), перемещал манипулятор и метр за метром тщательно обследовал со всех сторон загадочные предметы. На экране они то увеличивались в размерах, то уменьшались. Вскоре уже ни у кого не возникало сомнений в их искусственном происхождении. Все еще не веря в удачу, командир корабля и Васильев с нетерпением ждали, что скажут спустившиеся на дно водолазы.

Мучительно медленно тянулись минуты томительного ожидания. Горизонт на севере начала затягивать сизая дымка. Ветер усилился и сердитой волной бил в борт корабля. Море снова налилось свинцом и вспенилось седыми барашками. Взгляды участников операции были прикованы к тому месту, где час назад водолазы ушли под воду. Наконец среди волн проглянул серебристый шар, тускло блеснул иллюминатор шлема водолазного скафандра. И в следующее мгновение победно взметнувшаяся вверх рука водолаза сказала им все. Трудно передать эмоции, которые овладели в тот момент участниками операции.

Вот как вспоминал Ю. Николаев о завершающей стадии поиска американской «Камбалы»:

«20 октября 1981 года кабельное судно КТОФ «Тавда» обнаружило в нейтральных водах, в 60 километрах от камчатского побережья, на глубине 84 метра автоматическое разведывательное устройство, впоследствии названное «Камбалой». Находясь на некотором отдалении от нашего кабеля, оно было соединено с ним кабельными отводами с помощью захватывающих устройств, что обеспечивало индуктивным путем съем разведывательной информации и автоматическое отсоединение от кабеля в случае его подъема на поверхность. Со дна было поднято два больших идентичных цилиндрических металлических контейнера длиной 5,5 метра, диаметром 1,2 метра, весом около 7 тонн каждый, два малых цилиндра длиной 40 сантиметров, весом 15 килограммов, комплект антенн, четыре катушки с кабель-тросом длиной 150 метров и другие предметы».

За сухими строчками из воспоминаний Юрия Алексеевича на самом деле стояла колоссальная как в психологическом, так и в техническом плане работа. Эта американская «Камбала», распластавшаяся на дне моря, чтобы охотиться за чужими секретами, вполне могла иметь не один смертельно опасный сюрприз. Предыдущий «улов» обернулся трагедией. В период арабо-израильского конфликта на Ближнем Востоке в 1974 году на кабеле связи также была обнаружена аналогичная электронная закладка. При ее извлечении сработало взрывное устройство. Погибло два человека.

Об этом хорошо помнили в оперативном штабе поисковой операции. Поэтому, когда улеглась первая радость от находки, перед руководством встал ряд сложнейших задач. Они носили не только чисто технический характер, связанный с подъемом «Камбалы» на борт «Тавды», но и требовали принятия особых мер по обеспечению безопасности судна и экипажа.

Прошла ночь, и, как только наладилась погода, под воду ушли водолазы из числа специалистов минно-взрывного дела. Они тщательно обследовали каждый сантиметр «Камбалы». На этот раз обошлось без сюрпризов. Видимо, американцы были абсолютно уверены в том, что новая суперсовременная «радиоэлектронная рыба» окажется не по зубам советской контрразведке. И просчитались.

«Улов» превзошел все ожидания. Мало того что спецслужбы США утратили возможность безнаказанно получать секретную информацию, ими был понесен еще существенный материальный ущерб в несколько сотен миллионов долларов — такова была стоимость начинки «Камбалы». Детальное изучение этого уникального разведывательного устройства, переданного затем в руки советских специалистов, помогло ускорить работы по созданию аналогичных собственных радиоэлектронных систем.

По воспоминаниям генерала Ю. Николаева, для того времени «Камбала» была последним словом техники:

«Устройство оказалось аппаратурой совершенно нового типа и включало в себя: ядерную энергетическую установку со сроком службы до двадцати пяти лет, дополнительные аккумуляторы, электронную программированную систему обработки перехватываемых сообщений, сто двадцать магнитофонов по гиестьдесят четыре записывающих дорожки, рассчитанных на сто двадцать пять суток непрерывной работы, гидроакустический маяк, предназначенный для наведения водолазов на себя с расстояния до пяти километров. На блоках имелась надпись: «Собственность правительства США», были пробиты серийные номера изделий, в частности цифра «9».

Эту потерю в американских спецслужбах долгое время связывали с переходом на сторону советской разведки дежурного офицера по связи в штабе командующего подводным флотом США Джона Уокера. Потом грешили на других разоблаченных советских агентов. Как бы там ни было, им пришло смириться с утратой «Камбалы».





«Шведский узел»




Свинцовая балтийская волна монотонно била в поблескивавший свежей краской борт минного заградителя «Визборг». 25 июля 1996 года он в составе группы кораблей военно-морских сил Швеции прибыл в Балтийск с дружеским визитом. Перед трапом и на верхней палубе царила оживленная суета. Горожане и моряки Балтийского флота с живым интересом разглядывали вооружение корабля, знакомились с бытом экипажа и вступали в разговоры со шведскими моряками.

«Визборг» простоял у причала семь дней. Все это время на его борту находился капитан 3 ранга Сергей Величко, заместитель командира корабля — начальник службы обработки разведывательных данных корабля «Пеленгатор». Будучи офицером военной разведки, он под прикрытием офицера связи должен был, не нарушая законов другого государства, вести работу по выявлению сотрудников спецслужбы Швеции и добывать интересующую штаб флота информацию о кадровом составе «Визборга» и его тактико-технических характеристиках.

На этот раз Величко, как никогда раньше, работал настойчиво и целеустремленно. Он внимательно присматривался к экипажу «Визборга» и его контактам с российскими моряками, опытным взглядом бывалого разведчика пытался определить, кто из них мог оказаться коллегой по профессии. Но сотрудник шведской спецслужбы оказался настоящим профессионалом и себя ничем не выдал.

Шли дни. Дружеский визит кораблей подходил к концу, а Величко так и не мог окончательно определиться, кто же из состава экипажа «Визборга» являлся разведчиком. Помощник командира? Нет, ему было не до разведки. На нем лежала масса служебныхобязанностей и организация проведения протокольных мероприятий. Штурман? Активен, общителен, легко шел на контакты с посетителями и сносно говорил по-русски. Этот, пожалуй, тянул на разведчика. Оставался еще переводчик Петер Йонсон. Он всегда находился в гуще народа. Но для кадрового разведчика на такой должности, пожалуй, мелковато. Так все-таки кто: штурман или переводчик?

Взвесив все «за» и «против», Величко остановил свойвы-бор на переводчике. Петер на первый взгляд ничем особенным не выделялся среди других членов экипажа. Он исправно исполнял свои обязанности и особого стремления к завязыванию контактов с российскими моряками не проявлял. Но многолетний опыт и профессиональная интуиция подсказывали Величко, что Петер на самом деле не тот, за кого себя выдает.

Переводчик слегка переигрывал, а то почтение, с которым к нему обращались не только рядовые, но и офицеры экипажа, только усиливало убеждение в том, что Петер как раз и мог быть сотрудником шведской разведки. Это предположение еще больше укрепили ответы шведа на ряд заданных ему вскользь вопросов. Как оказалось, Величко и Йонсон говорили на одном языке — языке разведки. Петер почувствовал опасность и поспешил свернуть разговор. Это не расстроило Величко, а только добавило уверенности в том, что он находится на верном пути.

До отхода «Визборга» оставалось чуть больше суток. В ту последнюю ночь перед решающим разговором с Петером Величко так и не смог уснуть. Сомнения и страхи терзали его. Один подленький, гаденький внутренний голосок вкрадчиво нашептывал: «Не бойся! Все обойдется. Никто ни о чем не догадается. Зато потом будешь кататься как сыр в масле».

«А присяга?.. А честь морского офицера? Они что, уже пустой звук?» — как-то обреченно возражал ему второй голос.

«Присяга?.. Кому?.. Тому государству, которого уже нет? Теперь каждый сам за себя. Куй «бабки», не отходя от кассы!» — твердил свое первый голос.

Стрелки часов показывали начало восьмого. У Величко оставалось всего несколько часов, чтобы сделать свой окончательный выбор.

Тот день, 30 июля 1996 года, посетителям «Визборга», вероятно, запомнился небывалой жарой. Под палящим солнцем плыл асфальт, и, казалось, плавился даже металл.

Величко поднялся на раскаленную палубу шведского корабля. Среди людской толчеи взглядом отыскал Петера и, поколебавшись несколько секунд, сделал решительный шаг к нему. Этот шаг стал первым и роковым на скользком, не имеющем возврата к чести и достоинству гражданина своего отечества, пути предательства. К нему Величко, пока еще капитан 3 ранга Военно-морского флота России, шел не один месяц. Измена, подобно раковой опухоли, незаметно вызревала в его душе и ядом наживы отравляла волю и сознание.

В последнее время в семье только и был разговор о том, что другие имеют все, а он «с утра до вечера пропадает на никому не нужной службе, в то время как в доме есть нечего». Участившиеся задержки с выдачей зарплаты и заоблачные цены в магазинах еще больше накручивали Величко. Он старался отвлечься на службе, но былого удовлетворения в ней не находил.

Флот в те годы переживал не лучшие времена. Корабли больше стояли на приколе, чем выходили в море. Учебнобоевая деятельность свертывалась, а упорные слухи о скором сокращении флота не добавляли настроения. Надежда занять хорошую должность в Разведуправлении Балтийского флота становилась все более призрачной: туда почему-то брали других. В нем копилась злость и обида на командование, которое, по его мнению, недооценивало имевшиеся у него способности, придерживало на должности и незаслуженно продвигало вверх по служебной лестнице других, менее одаренных.

Все это вместе взятое укрепляло желание Величко уволиться со службы. Но он все откладывал с окончательным решением: жизнь за забором военно-морской базы была далеко не сахар. Стихия дикого рынка страшила и отталкивала от себя. Ему не хотелось повторять судьбу своих однокашников по училищу и сослуживцев. Многие из них, уйдя на гражданку, так и не нашли себя. Одни опустились на дно и от безысходности запили горькую. Другие как заведенные мотались «челноками» в Польшу и Германию, рискуя попасть под бомбил или прогореть на «левом» товаре.

Себя в этой новой жизни с ее дилерами и киллерами Величко не находил. С каждым новым днем в нем росло жгучее желание плюнуть на все и бежать, бежать туда — на Запад, который яркими красками сытой и благополучной жизни плескался на экране телевизора. Но трезвый расчет говорил, что там с распростертыми объятиями его никто не ждет, а начинать жизнь на чужбине без гроша в кармане — это значит обречь себя и семью на новые трудности. Величко трезво оценивал свои невысокие шансы на успех и пока не находил реальных путей к быстрому материальному благополучию ни в Германии, ни в Швеции. Ему ничего другого не оставалось, как дотягивать служебную лямку до пенсии.

Каждый день он продолжал ходить на службу как на каторгу. Там если что и менялось, то не для него и не к лучшему.